Меланхолия окончательно доконала меня в этот вечер.
Яркое осеннее солнце раздирало на части тонкую занавеску спальни, просачивалось из щели двери и норовило лизнуть моё лицо. Несколько раз протяжно щелкнули часы на стене, внизу хлопнула входная дверь, на улице, смеясь, прошло несколько человек.
А я всё лежал и бесцельно смотрел в потолок.
Тихие звуки квартиры сливались в единый монотонный гул, состоящий из дребезжания холодильника, городского, пыльного шума, скрежета воды по трубам и зычных голосов прохожих. Наступал вечер, внутри привычно завыло неприятное чувство опоздания. Опоздания на поезд, на свою жизнь.
Тео говорила, что жизнь похожа на пачку разноцветных сигарет. Все красивые, разномастные, переливаются цветами радуги. Но на вкус — одинаковые. И даже если добавить ароматизаторов со вкусом ментола или ягод, мерзкое послевкусие тлеющего фильтра обеспечено.
— И именно поэтому, дай сюда эти вонючие палочки, — несколько дней назад смеялась Тео, — я их выброшу. А если снова будешь курить, мы с тобой не будем целоваться!
Я закурил. Дым витиеватыми ленточками поднимался к потолку. Тео говорила, что вот она жизнь — ты рождаешься красивым, перед тобой открыты все дороги. Но стоит чуть-чуть поднапрячься и вот, туловище превращается в пепел. Я заметил, что самые весёлые люди глубоко несчастливы внутри.
Выйдя из дома, я сел в машину и медленно поехал по Ленинскому проспекту. Сзади торопливо сигналили водители, проклиная меня и мой старый опель, пригнанный из Франции своим ходом. Вечерняя Москва теряла очертания в тумане, башни деловых и торговых центров прятали шпили в тяжёлых, темных облаках.
Проезжая мимо знакомого бара, я снизил скорость до минимума и полз, как черепаха, опустив стекло и пристально высматривая девушку. Она не заставила себя долго ждать — стройные ноги, одетые в темные чулки приковывали внимание людей. Когда она села в машину, салон наполнился чудесным персиковым запахом.
— И как тебе только не стыдно подстерегать невинную девушку, Арнольд? — она наклонила голову и состроила обиженный взгляд, — может, я тебя боюсь!
Я предусмотрительно выжал сцепление, потому что в следующее мгновение оказался захвачен фонтаном тёмных и мягких, как шелк, волос. Её зеленый глаз цвета шоколада в базиликовой обертке пристально посмотрел на меня.
— Сегодня сколько?
— Двадцать, — ответил, не задумываясь, я.
— Можно пощёчину?
Я подставил щеку.
— Ах ты козёл несчастный, бабник проклятый, ну как тебе не стыдно якшаться с другими женщинам? Да ещё и так внаглую, прийти домой с… этими, как они?
— Студентками, — подсказал я, вглядываясь в темноту дороги.
— Они настолько недостойны тебя, что мне просто стыдно находиться с ними в одном обществе! — Тео положила ноги ко мне на колени, — сними обувь, мне жарко.
Не глядя на неё, я механически расстегнул замочек. Платформы с резким звуком упали на пол машины.
— Давай проведем второй медовый месяц, — я перешел в наступление, — съездим куда-нибудь в ресторан, где ещё не были.
В ресторане на Маяковской было тихо. Я выбрал столик у окна и, пока Тео разглядывала меню, засмотрелся на проходящих по улице девушек. На противоположной стороне играл гитарист, гудел нетерпеливый автолюбитель. Сумерки окончательно вступили в свои права, спрятав город под покровом темноты.
— Двадцать лет я потратила на тебя, бестолочь несчастную! — наконец, воскликнула Тео, сделав знак официанту, — двадцать…
— Вот поэтому ты и не можешь никого найти, дорогая, — я покачал головой, — люди не ведут себя так после двадцати лет совместной жизни. Всё это похоже на подростковый фарс, вытащенный на свет из мозга графомана. Пожалуй, даже девственника.
Тео поникла головой, разбросав волосы по мраморному столику. Каждая наша встреча начиналась с того, что мы выстраивали общение по определённому числу лет, якобы прожитых вместе.
— И сегодня никого? — я решил поиграть в сочувствие.
— Никого, — она отрешенно качнула головой, — ну что я делаю не так?
Поужинав, мы решили пешком прогуляться по Тверской.
— Я же вроде всё правильно делаю, Ара, — она взяла меня под руку, оправив короткое платье, — ну почему дальше флирта никуда не заходит? Почему я не могу влюбиться?
— Потому что в любовь нельзя играть, Тео, — её одежда случайно растрепалась, и я не мог противиться беглым взглядам по её телу, — да и искать её в барах и клубах — сомнительное занятие. Туда ходят за другим.
— Один был такой красивый, знаешь, длинноволосый с голубыми глазами! — она мечтательно облизнула губы, — а умный какой! Всё рассказывал и рассказывал мне о самолётах… Только потом сразу перешёл на недвусмысленные намёки и всё испортил.
Я нащупал руку девушки и положил её к себе в карман.
— Игра, игра, игра, — протянула она, — а я хочу проиграть. Я безумно хочу проиграть. Кажется, никогда так и не смогу!
— Тебе всего лишь семнадцать, — усмехнулся я, — вся жизнь ещё впереди.
— Тебе двадцать семь и что же, вся жизнь всё ещё впереди?
— В двадцать семь жизнь только начинается, леди Палмер.
Мы поднялись ко мне в квартиру.
***
С утра я уже стоял в очереди за ответом редактора. Рукой подперев лицо, я устало постукивал карандашом по столу и не заметил, как Тео прошмыгнула мимо входа. Но даже не видя её прихода, я почувствовал его — комнату залил тягучий аромат печёного яблока с корицей.
— Думаешь, не опубликуют? — она обняла меня со спины, прислонившись лицом к плечу.
— Разве сейчас кому-то нужны поэты? — я переплел наши пальцы, — сейчас мало кто ценит стихи. Все поэты подались в рэп.
— Ну так и ты подавайся.
Я покачал головой.
— Почему?
— Потому что искусство поэзии требует слов, леди. Потому что слов, а не музыки или ударных инструментов. Слова — это все, что есть у поэтов. Даже голоса у нас нет. И именно слова решают интонации, чувства, эмоции и настроения. Высшее искусство литературы — дать читателю понять всю палитру, весь спектр переживаний героя. Чтобы читатель нашёл своё отражение.
Я почувствовал, как Тео улыбается.
— Тебя отвезти до института? — я обернулся, — боже, какое платье!
Леди Палмер покрутилась вокруг своей оси, незаметно задевая рукой подол так, что он развевался. Темно-синее платье казалось ночным небом и звёздами были её глаза.
— Если ты наденешь к нему ещё то ожерелье, сорвешь пары. И все будут смотреть только на тебя.
Тео просияла. Кокетливо усмехнувшись, она коснулась пряди волос.
— Нельзя быть такой красивой. Иначе мир треснет.
— Ну, он же как-то пережил 14 февраля.
Это был мой день рождения.
— Сдаете позиции, Арнольд? — она подошла и поцеловала мои губы. Щеки коснулся мягкий шорох её волос и голову закружило, — не только вы умеете в красивые слова.
На улице я решил реабилитироваться.
— Знаете, девушка, — сказал я, беря её под руку, — я такой человек, что постоянно тянется к прекрасному. Искусство, живопись, музыка… Всю жизнь я старался стать чуточку ближе к прекрасному, — я поцеловал Тео, — но сегодня, я не только дотянулся к этому, я ещё и прикоснулся!
***
— Моя леди, — я через три дня вновь встретил девушку у бара на Ленинском, — кажется, ты пьяна.
— И ещё как чертовски пьяна! — Тео закинула ноги мне на колени, — пойдемте веселиться, герр Арнольд!
Тео не уставала напоминать о моём родстве с немцами, в свою очередь, я не забывал подкалывать насчет родителей из Дагестана. В её внешности намудрил краски и русский, и венгер, и румын, но никак не житель Кавказа. И чем больше мы проводили времени вместе, тем меньше я опасался быть растерзанным мужчинами из пресловутой черной машины.
— Думаю, моей леди пора в кровать, — я завёл машину, — моя леди слишком пьяна.
— Вот знала бы, какой ты, ни за что бы не пришла на твой творческий вечер, никогда бы не пришла! — она обиженно надула губы.
— Ты говоришь это почти каждый день за год нашего знакомства. А мы в любом случае встретились бы. Не в этот раз, так в другой. Нужные люди всегда находят друг друга.
Тео отвернулась, напыщенно вздёрнув носик, но тут же махнула рукой, выкрутив динамик магнитолы на полную.
“Billie Jean is not my lover,
She's just a girl who claims that I am the one” — взревели высокие ноты Майкла.
— Нет, ну ты слышал? — она радостно улыбалась, её глаза блестели, — под такую музыку мы обязаны покататься по городу!
Не давая шанса ответить, девушка тут же перемахнула ко мне на колени, обвив руками мою шею. За окном машины кто-то прошёл, громко смеясь.
— Ты давно обещал научить меня водить! — она заглянула в глаза и была слишком близко, чтобы я мог сопротивляться, — сегодня танцуем!
— Танцуем, — согласился я, улыбаясь, — у меня тоже есть повод.
— Да ладно?! — воскликнула Тео, — опубликовали?!
Я завёл мотор.
— Постарайся не слишком светиться, — светился я.
Тео, улыбаясь, упала на сидение.
***
Центр города переливался огнями, тонул в музыке и цветах. Китай-город взрывался фейерверками, люди запрудили площади и тротуары — какой-то праздник, до которого нам не было дела, собрал толпы людей в последний день сентября. Мы медленно проезжали мимо пестрящих витрин, в которых красовались платья, ювелирные украшения и цветы. Приятная погода, казалась, давала прощальный концерт теплу лета и ранней осени. Пахло ночью.
Приходилось часто останавливаться. Тео высовывалась по пояс из окна и радостно кричала прохожим.
Поужинав, мы решили прогуляться по Москве. Вывески притягательно манили тайнами ночи, в воздухе разливалась особенная магия тёмного времени суток. Разливалась, чтобы к утру высохнуть и обличить роскошные платья в обычные наряды, искренние улыбки и блеск в глазах в серые, уставшие лица. Но это была наша ночь, до рассвета оставалось ещё много времени. Тео казалась мне маленьким ребёнком, впервые вышедшим в мир. Её наивная детскость, буйная, неуемная радость и искренность поражала и притягивала меня как в первый раз. В ней я находил частичку самого себя, чувство, которое растерял в годах — ощущение первого раза. Первой прогулки ночью, первого кабака или клуба. Свобода и молодость, безнаказанность и вызов миру горели в её глазах.
За это я и любил её.
— Посмотри на эту витрину, Тео.
Мы стояли перед закрытой ювелирной лавкой.
— Видишь эту красоту? — я указал на стекло.
— Но там же совершенно темно… Я не вижу украшений, — Тео прищурилась.
— Нет, смотри чуть левее. Там твоё отражение.
Тео взяла меня под руку. Мы медленно побрели по тротуару.
— Почему ты со мной, леди Палмер? — мой голос тонул в шуме улицы.
— Ну конечно же, потому что у тебя есть машина, деньги, известность. А ещё, ты хорошо занимаешься сексом, — Тео положила руку на моё плечо, — а ещё, ты красивый. А я же высокомерная девочка, гуляю только с красивыми мальчиками!
Я улыбался.
***
— Мелодрамы — это так здорово, — Тео щебетала без устали, пока я безуспешно пытался слушать фильм, — глупо ужасно только.
— Почему же глупо? — я откинулся на спинку кресла, играя нашими переплетёнными пальцами.
— Романтика для лохов. Любовь для лохов. Только игра, никаких чувств.
— Ты постоянно ищешь любовь, а потом говоришь, что всё это чушь. Как мне тебя понять?
— Глупый, глупый мой Ара! — Тео положила голову мне на плечо, — разве ты можешь понять девушку? Это вечная философская притча, знаешь…
— В нашем мире только две вещи вечны — Искусство и любовь. Только так можно стать вечным. Всё остальное — временно.
— А ты хочешь жить вечно?
— Я уже живу. Ведь я люблю тебя.
Тео громко рассмеялась. С передних рядов зашипели.
— Романтик ты мой несчастный! — Тео хихикнула в кулак, — вроде и на десяток старше меня, а такие смешные вещи говоришь. Всё можно объяснить наукой!
Тео поцеловала меня в губы.
— Например, поцелуи. Ты знаешь, почему люди так любят целоваться?
Я облизнул губы, смакуя чувство.
— Потому что в слюне человека содержится очень большое количество гормонов, отвечающих за положительные эмоции. Это эндорфины, серотонины. Грубо говоря, при обмене слюной, получается как бы доза счастья. Или, например, почему девушки красятся. Губы на лице очень похожи на половые губы. Чисто неосознанно. Они пухлые, в отличие от половых, но в этом и суть. Когда женского пола персонаж возбуждается, кровь приливает к половым губам. Следовательно, идёт подсознательная ассоциация, как бы призыв — накрашенные пухлые губы на лице означают возбуждение половых.
Я покачал головой.
— Всё можно объяснить наукой, леди Палмер. Но я стараюсь не думать об этом.
Передо мной возник прищуренный глаз цвета шоколада в базиликовой обертке.
— И поэтому, давай просто целоваться.
И я не стал спорить.
***
— Я ужасно боюсь… — Тео стояла перед зеркалом в черном платье чуть выше колена, — боюсь, что меня разлюбят. Бросят на дорогу использованной. И никому не нужной.
Девушка, стоя спиной ко мне сняла через голову платье.
— Что ты видишь, Ара? — она наклонила голову, — что ты видишь перед собой?
Я сел на кровать, не отводя взгляда от торчащих лопаток, черной полоски лифчика, туго стягивающей грудь. От Тео исходил приятный запах девушки после душа — ещё один из ароматов, которых я не могу ни с чем сравнить. Он просто есть и не требует объяснения.
— Будь я хоть трижды поэтом, я бы не смог описать твою красоту.
Тео повернулась ко мне. Тихо щелкнул замочек на спине и мягким шорохом на пол слетела одежда.
— Вот это всё… Мама говорила в детстве, что я красивая. Я люблю своё тело, но… что будет потом? Я боюсь того дня, когда муж не захочет меня. Потому что устал, потому что разонравилась.
— Самый темный час — перед рассветом.
В комнате стало тихо, я слышал тяжелое дыхание девушки и свою аритмию. Тахикардия, аритмия, тремор рук — болезни, что преследовали меня при виде девушки. И я не мог найти нужных слов.
— Ты прекрасна, Тео, — я подошёл чуть ближе. Стыдливо прикрыв грудь руками, девушка смотрела на пол, — для каждого времени — своё время. Сейчас ты прекрасна и безумно желанна. Пройдет время, у тебя спутаются ориентиры и парадгима ещё сотню раз сменится. Сейчас для тебя важно это, а что будет потом, Тео? И... я уверен, у тебя будет муж, который полюбит тебя не за тело.
— Ты не понимаешь, Ара, не понимаешь…
Я не дал договорить девушке, прижав её к себе. Маленькая, острая грудь трепетала, я чувствовал дрожь её тела сквозь свою одежду. В темноте я искал её губы, но попал на шею, ключицу, целовал волосы, веки, уши, но не губы. Девушка обвила меня ногами, запустив пальцы в волосы. Не чувствуя опоры под ногами, я падал на кровать, погружаясь в пышные пелерины нашей постели, насквозь пропахшей сигаретами и сексом. Мои пальцы перебирались с её ног до икр, с лодыжек до коленей. Мои губы рисовали её портрет, вслепую, но мне не нужны были глаза, ведь тело девушки мне было известно до последней клеточки кожи.
Но каждый раз — как первый.
Тео уселась сверху, положив мои руки себе на бедра.
— Что ты чувствуешь, милый? — она, нагая, положила палец в рот, игриво посматривая на меня сверху, — что ты сейчас чувствуешь?
А я молча смотрел на девушку, стараясь запомнить цвет её глаз, взмахи пушистых ресниц. И каждая мелочь её тела, будь то веснушки или порез над верхней губой был мне известен. Но я прекрасно понимал, что, сколько бы я не смотрел на девушку, запомнить её никогда не смогу.
Ведь молодость так быстротечна.
— Запомни меня такой. Запомни. Я уйду, когда пойму, что перестала быть желанной для тебя. И я хочу, чтобы ты помнил меня такой.
— Всегда, Тео.
Девушка кинулась к моей груди, срывая с меня рубашку.
Я закрыл глаза. Ужасно хотелось курить.
Меланхолия покинула меня.