Архив Цинской империи

 
  Бывший студент Восточного факультета в Хабаровске, а теперь младший лейтенант РККА Алексей Кошкин, на войну рвался с того самого момента, когда ему исполнилось восемнадцать лет, считай, с конца 1942-го года. Но его, студента-филолога, изучающего китайский и корейский языки, из военкомата отправили обратно в институт.  "Идите, товарищ Кошкин, учите китайский язык. Война идёт, специалисты по иностранным языкам нам ещё нужны будут как никогда раньше.  К тому же и рекомендация Вам из института дана отличная: настоящий будущий специалист", - ответил ему военком райвоенкомата, к которому был приписан Кошкин. После Сталинграда и в 1944-м у Кошкина ещё были попытки уйти на фронт, но и тогда он опять получил отказ. В июне 1945 года он получил диплом "переводчика-референта китайского и корейского языков", а в июле был призван в армию и в звании младшего лейтенанта отправлен в Читу, в распоряжение штаба Забайкальского военного округа.
   - Как у Вас с китайским языком, товарищ младший лейтенант? - спросили его в штабе начальника оперативного управления  Забайкальского фронта.
- Закончил с красным дипломом, – подтянувшись, как учили в университете на военных сборах,  и стараясь казаться настоящим военным, отрапортовал Коншин и, немного засмущавшись, добавил: Практики у нас было немного, но теорию знаю хорошо,  в том числе и военный перевод, думаю, смогу выступить в роли переводчика при необходимости.
- А как Вы думаете, зачем Вас сюда вызвали?  -  нахмурив брови, с упором на слово «думаете» отрезал капитан, принимавший документы Кошкина.
- Для прохождения службы, - отчеканил, поборов смущение, Кошкин.
-  Вас, товарищ Кошкин, рекомендовали.  Поэтому, готовьтесь к службе военного переводчика, думать тут нечего. А пока советую штудировать литературу по Маньчжурии и Маньчжоу-Го в частности. - И, чуть помедлив, протягивая Кошкину бумагу с приказом, добавил. - Вам приказано направиться  в штаб 36-й армии, расположенной в городе  Борзя.
    Оказавшись в Борзе, Кошкин большую часть свободного от служебных обязанностей времени проводил в небольшой библиотеке части, изучал книги профессора Кара-Мурзы и брошюры разведуправления. Добродушный библиотекарь, молча, но с понимающим видом, принёс и выложил на стол карты Маньчжоу-Го: "Ознакомьтесь, товарищ младший лейтенант. Думаю, не помешает."  Так прошли первые недели службы Кошкина.  Лишь несколько раз его вызывали на допросы одних и тех же перебежчиков с той стороны. Поначалу Кошкин с трудом следил за быстрой и невнятной речью маньчжурских крестьян, боялся пропустить важное или вообще не понять сказанное, но хорошая теоретическая подготовка и небольшая, имеющаяся с института переводческая практика, оказали ему огромную услугу: молодой переводчик быстро вошёл в колею и почувствовал себя увереннее.
"Да..., - часто думал он, - на фронте не удалось побывать.  Хорошо, конечно, что войне конец, но всё-таки хотелось бы и мне врага побить.  Но так, наверное, и придётся всю службу просидеть в штабе да переводить при допросах маньчжурских перебежчиков." 
   В начале августа Кошкина вызвали в штаб на беседу с генерал-майором Ковтун-Станкевичем.
- Поступаете, товарищ младший лейтенант, в распоряжение моего штаба. Мне Вас рекомендовали как хорошего специалиста в своей области.  Готовьтесь, скоро выступаем на границу с Маньчжоу-Го, - сказал ему генерал-майор, коренастый, невысокого роста украинец. - Думаю -  сработаемся. Кстати, как Вас по батюшке? Ага, Алексей Тихонович, значит.  Нас ждут большие дела, Алексей Тихонович. Война еще, к сожалению, не окончена. Враг, вон он, рядом: сто пятьдесят км от нас, за Отпором  и Старым-Цурухайтуем.
  Кошкину всё стало ясно: скоро начнётся наступление на Квантунскую армию, расквартированную по ту сторону советско-маньчжурской границы.  А уже через пару дней, в ночь на 9-е августа, Кошкин в  роли переводчика штаба генерал-майора Ковтуна-Станкевича,  в составе частей Забайкальского фронта перешёл реку Аргунь у небольшой приграничной  деревушки Старо-Цурухайтуй. Без препятствий пройдя первую маньчжурскую деревню Хэйшаньтоу, колонна выдвинулась на Хайлар. Кошкин даже и рассмотреть почти ничего не успел. Деревня Хэйшаньтоу ему показалась полупустой. Десятка три русских деревянных домов, многие из которых почему-то по южно-русски были обмазаны навозом и выбелены, да добротное красного кирпича одноэтажное здание в центре деревни - японская администрация. Путь лежал на крупную станцию Хайлар, где и принял своё боевое крещение Кошкин.  Первый сильный бой был дан японцами на подступах к Хайлару, окруженному сильным укрепрайоном... 
   " Гуйцзы  выстроили много подземных ходов, кругом пушки и пулемёты. Всё цементом залито. Никто не знает ни входа ни выхода.  И строителей всех они расстреляли. Вон, видите там, на востоке холм? Нет, это не сопка. Там японцы закопали всех, кто подземные ходы рыл. Мы это место называем Ваньжэнькэн: яма, где заживо закопали десять тысяч человек. Нелюди они, эти япошки, фаньи гуань, господин капитан-переводчик,  так и переведите господину большому капитану",  -  лопотал, бесперестанно кланявшийся старик-китаец, почему-то оказавшийся рядом со штабом Ковтун-Станкевича . 
- Переведите ему, младший лейтенант, спросите, каким образом он оказался в расположении наших частей? - оборвал старика генерал-майор. Кошкин перевёл. Старик сразу же насторожился, его маленькие жёлтые глазки курильщика опиума испуганно забегали: "А-а-а..., я ищу своих баранов...Заслышал выстрелы, понял, что бой начинается, значит, моим баранам несдобровать. Разрешите мне уйти, большой капитан. Я старый человек..., мало чего понимаю...".
- Не нравится мне этот старик, - вдруг сказал обычно молчавший сержант, водитель генерал-майора. - Я бы его, товарищ генерал-майор, к особистам спровадил."
- А мы так и сделаем.  Младший лейтенант, переведите-ка старику, что мы его задержим на пару часиков. Пусть наши контрразведчики с ним погутарят.
Не успел Кошкин начать переводить, как старик упал на колени и громко, жалостливо залопотал по-русски: "А, капитана,  ни нада убивай моя. Японса дочика тюлима води. Моя говоли иди, сыматэли нада. Ай, не нада моя, не пускай. Я не ходи, японса дочика убивай! А-а-а!"
- Обыщите его! - приказал генерал-майор.
Сержант и рядом стоявшие солдаты подхватили старика под руки и начали обыскивать его старую, всю в заплатках, черную грязную куртку и ватные, не смотря на жару,  штаны.
- Товарищ генерал-майор, тут у него ампулы какие-то зашиты!
- Осторожно, Петренко, не раздавите. Кто его знает, какую гадость дали ему  японцы.  Кошкин, и вы, - обращаясь к солдатам, быстро приказал генерал-майор, - ведите задержанного в палатку к контрразведчикам...

  Японцы сопротивлялись яростно, и только к утру 11-го августа войска смогли взять основные городские точки: станцию, электростанцию и японский военгородок. Но и тогда бои не утихли, основные узлы Хайларского укрепрайона взяли лишь к 14-му августа. Участником этих событий был и Кошкин. Калейдоскопом завертелись события вокруг младшего лейтенанта Кошкина после взятия Хайлара. Каждый день и ночь, практически без отдыха, он находился при штабе  Ковтуна-Станкевича. Часы, переходящие в сутки, состояли из переводов допросов и бумаг,  бесед с местными жителями, переездов в «Виллисе»  генерал-майора по позициям и уже освобожденным деревням и станциям. Глыбы информации проходили через недавнего студента, ежедневная интенсивная языковая практика дала свои плоды: Кошкин лишился боязни не понять сказанного, бича всех начинающих переводчиков, научился задавать вопросы правильно, овладел, как говорят переводчики,  страноведческой и бытовой лексикой, диалектными особенностями речи маньчжурских китайцев. Всё это произошло как-то незаметно и быстро. «Правы, наверное, учёные, - рассуждал сам с собой Кошкин в минуты редкого отдыха, – говоря, что в критических ситуациях человеческие возможности увеличиваются в разы. Видел бы меня Дмитрий Андреевич, наш институтский преподаватель по переводу, как я ловко переводил сегодня! Ведь эти освобожденные измотанные  китайские работяги родом из Чжэцзяна! Южане! У самого чёрта уши бы сварились от той каши, какая у этих южан во рту. А  я, вот надо ж тебе, смог! После войны надо будет на высшие военные переводческие курсы пойти, довести знания до уровня носителя. А что, при хорошей практике, это возможно!»

   Ковтун-Станкевич - очень опытный, боевой военначальник. Вместе с ним, в его «Виллисе», Кошкин пробирался вдоль вала Чингисхана, проскочили  мимо степного озера Долон-нор. Кошкин, до этого никогда не видавший степи, не смотря на всю свою усталость, недосыпание, пыль, жару и боли в спине, как он думал от переутомления, успевал наблюдать за окружающей их природой, пытался всё запомнить, оставить в своей памяти. Две машины, генерала и прикрывавший их студебеккер с саперами, мчались по пыльному степному бездорожью.  Всю дорогу рядом с Кошкиным на заднем сиденье был корреспондент фронтовой газеты "На боевом посту". Кошкин часто наблюдал за тем, как вездесущий, всё примечающий улыбчивый старший лейтенант вмиг становится серьёзным, вынимает из кармана записную книжку и начинает что-то в ней строчить, лишь иногда на секунду замирает, отрывая голову от книжки и смотря в небо.  Думает секунду - другую и опять продолжает бойко водить карандашом по страницам потрёпанного блокнота. Кошкин с уважением смотрит на старую лейку на груди старлея и жалеет, что не овладел он ещё техникой фотодела: фотокарточки были бы подспорьем в написании «боевых мемуаров», за которые он засядет ближе к пенсии.
   Однажды утром уставшим, полусонным солдатам открылась красивейшая картина: как бы выскочив из глубокого тумана, по берегу степного озера паслись стада диких гусей. Водитель генерала, проезжая мимо, дал сигнал, но жирные, отъевшиеся за лето гуси даже и голов не подняли.
- Товарищ генерал-майор, это же свежее мясо! Позвольте пульнуть по диким тварям. Хороший обед устроим, саперов до отвала накормим, - прокричал удивлённый гусиным равнодушием водитель.
- А что,  Афанасьев, давай! Стоп машина! – махнул рукой  генерал-майор. Но стоило только саперам начать выпрыгивать из кузова студебеккера, как гуси, видимо, почувствовав опасность, с силой замахав крыльями, поднялись в воздух. Было взволновавшиеся, что добыча уходит, солдаты, удивились ещё больше: гуси были до того толстые, непуганые и ленивые, что не полетели дальше. Отлетев метров пятьдесят  от берега, птицы  сели  на  водную гладь степного озера.
- Пал; мужики, пока птица рядом! – раздался клич,  и солдаты, как по  команде, мелкими очередями пробуравили  холодную гладь озера. 
У Кошкина сердце сжалось при виде того, как глупые, обезумевшие от неожиданности  дикие птицы, взлетая с поверхности озера, почти сразу же безжизненно падали  во взъерошенную пулями и взмахами крыльев воду. Бойня продолжалась секунд десять, не более.  Прошедшие от Волги  до Берлина саперы были скупы  и точны в своих выстрелах по гусям, да и стреляли, как оказалось, не все, а лишь три или четыре человека, остальные, не суетясь, ждали конца отстрела. Умудренные боевым и жизненным опытом  солдаты понимали, что не смогут сохранить мяса больше , чем съесть за один раз. При такой жаре гусь испортится за полдня и из вкусной еды сразу же превратится в яд, от которого неизбежно можно будет получить сильнейшее пищевое отравление. На двадцать два человека, включая генерала, сапёры настреляли четырнадцать гусей, остальные улетели. Несколько солдат, быстро раздевшись, нырнули в воду и собрали побитую птицу. Отряд двинулся дальше.
 К обеду, уже где-то на подъезде к Халхин-Голу, отряд выехал к монгольскому стойбищу: несколько юрт, большое стадо, пасущееся неподалёку, грязные кривоногие ребятишки, играющие у юрт, и женщины, готовящие еду на кострах. Услышав гул машин, из юрт вышли мужчины, человек десять. Осторожно подъехав ближе, сапёры и пассажиры виллиса выпрыгнули из машин. Генерал-майор, Кошкин и сапёр-бурят Цыденов подошли к мужчинам. Генерал отдал честь и официально обратился к старику, должно быть, старейшине рода. Кошкин начал было переводить обращение генерал-майора, но старик взмахнул рукой: «Ни паанимай,  ойлгохгуй байна. Чи монголоор ярьдаг уу? Оросоор нету. Куда ты?  - и признав в Цыденове бурята, обратился к нему. - Та хаашаа явж байна вэ?
- Тааваариш генераал-майор, он спрашиват, куды мы еедим, – перевёл Цыденов.
- Вот, Кошкин, учись. А то четыре года учился, а по-монгольски не научился! – пошутил генерал-майор, поняв, что через Цыденова можно найти общий язык с монголами. - Переведи уважаемому дедушке, Цыденов, что нам нужно на Халхин-Гол выехать.
- Слуушаюся, таавариш генерал-майор!  Уучлаарай, бид Халхин-Гоол явна! Хаана зам? - довольный похвалой генерал-майора, зарастягивал по-бурятски слова Цыденов.
 Узнав, куда направляются русские, старик согласился вывести отряд прямо на нужное место. Было решено сделать небольшой привал. Монголы, хотя и настороженно, но всё-таки дружелюбно отнеслись к солдатам. Ребятишки, попрятавшись за длинными синими, засаленными от грязи подолами халатов-дэгэл матерей, с любопытством стали наблюдать за приготовлениями солдат, ловко  ощипывающих гусей. Кошкин с интересом рассматривал монголов и их жилища, юрты.
- Цыденов, ты скажи им, что мы их мигом вкуснейшей пищей накормим. Мясо дикого гуся пусть и жестковато будет, но это же не сушёное молоко каждый день грызть, - сказал один из сапёров, ощипывая очередного гуся, имея в виду однообразную еду степняков - шарики хурууд из сушеного молока.
- Ааа, она горьки, монгол пашто нада такой кушать. Сами кушать будем. Солдату маала нада, вонький гусь тожа хаароший мяса, - отвечал Цыденов, довольный своей ролью переводчика.
Монголы и правда отказались от гусятины, но в знак расположения к солдатам и генералу, вынесли из юрты ведро кумыса, кислого конского молока, и целую гору сушёного коровьего сыра. В ответ  Ковтун-Станкевич приказал отлить хозяевам две фляжки спирта, чему монголы, конечно же, были рады.
- Таавариш генерал-майор, старик скаазал, што хурууд эта нам на дароогу, шибко хорошо, когда кушать охота. Целый день можнаа не кушать,- перевёл Цыденов.
- Шибка хаарашо куушай, - качая головой, поддакивал довольный старик. Хлебнув неразведённого спирта,  старик совсем раздобрел и вызвался показать прямое направление на Халхин-Гол, т.к. дороги как таковой не было и солдаты могли легко заблудиться. Старик уселся на заднем сиденье, между Кошкиным и Цыбденовым, который для лучшего понимания объяснений старика занял место корреспондента. Старшему  лейтенанту  пришлось на время пересесть в кузов к сапёрам. Впрочем,  он этому только  рад был. "В исторический момент живём,  младший лейтенант, - говорил он Кошкину. - Такими темпами скоро и до Токио дойдём. Поэтому у нас, гуманитариев, особая миссия, запомните это. Запомнить, записать, фотографически оформить каждый день, каждый бой этой войны. Ибо это - последняя война человечества. И мы, и китайцы, и немцы, и, надеюсь японцы, осознали всю пагубность войн. После этой войны мы начнём строить новый мир, новую, гуманную жизнь. Мы должны запечатлеть всё это, чтобы в дальнейшем наши потомки  знали, как дался нам это мир и почему мы обязаны его беречь."
Стоило только машинам отъехать от стойбища, как все мужчины- монголы повскакали на лошадей и помчались вслед удаляющемуся отряду. "Афанасьев, не гони уж так, тише пошагаем. Не дай бог коней загонят." До этого довольно улыбающийся старик тоже занервничал. Он то и дело оглядывался на скачущих за машинами родственников и что-то время от времени кричал самым ретивым, пытающимся обогнать сапёрский студебеккер и скакать наравне с генеральским виллисом. Проехав минут тридцать, генерал-майор не выдержал: "Афанасьев, тормози! Цыденов, поблагодари дедушку, дальше мы поедем сами. Не ровен час, эти молодцы всех своих лошадок загонят." Дед и сам был рад, что "орос-начальника"  высадил его из трясучего и пыльного виллиса. Старик, наверное, первый раз проехал на автомобиле и это ему явно не понравилось. Хотя он и старался казаться невозмутимым, но бледный вид и покачивающаяся походка давали о себе знать. Распрощавшись с кочевниками, отряд выдвинулся дальше в направлении, которое указал старый монгол...
Поздним вечером, 19 августа, генерал-майор вызвал к себе в палатку всех офицеров своего штаба.
- Товарищи офицеры, - обратился Ковтун-Станкевич к подполковнику Кравченко, своему заместителю, переводчику-японисту Лепскому, и остальным офицерам, стоявшим по стойке смирно и ожидающим приказаний своего командира, - поступил приказ командующего фронтом, товарища маршала Малиновского, завтра утром выдвинуться в Мукден. В нашем распоряжении батальон мотоциклистов. Вылет в 4 утра. -  И,  немного задержавшись,  дополнил. - Дальнейшие задачи будут поставлены по прибытию...
Кошкин прильнул к иллюминатору самолёта, крутившегося над огромным полем, уставленным самолётами. Штурман, выйдя из рубки, стараясь перекричать гул моторов, отрапортовал  уставшему генерал-майору:  "Товарищ генерал майор! Внизу - Мукден. Согласно условиям капитуляции, мукденская эскадрилья собрана на аэродроме. Прошу разрешить посадку!" "Разрешаю!" - устало махнул рукой Ковтун-Станкевич и тут же преобразился - усталость как рукой сняло: выпрямил осанку, застегнул верхние пуговицы кителя, поправил фуражку: "Товарищи офицеры, приготовиться к посадке!"
Не успел штаб генерал-майора выгрузиться из самолёта, как послышался вой поднимающихся в небо двух японских истребителей.
- Что такое? Кто приказал взлетать? Это нарушение условий капитуляции! Кто старший у японцев? Узнать в чём дело!
Но не успели автоматчики с Лепским добежать до здания аэропорта, как раздалось два взрыва: японские  самолёты, друг за другом выйдя в штопор, врезались в землю совсем рядом с советскими самолётами, подняв в небо клубы гари и сухой горячей пыли.
- Вот ведь дураки-то, -  вставая и отряхиваясь от пыли, сказал рядом стоявший с Кошкиным солдат. - Капитуляция, мир на дворе, а они себя коцают. Видимо, их император  почище Гитлера оболванил  их так, что сдаваться не хотят. Страшное это дело - война...
На второй день высадки в Мукдене Кошкину было приказано выехать к роте автоматчиков, осматривающих Гугун, императорский дворец, где была расположена одна из резиденций японской  марионетки императора Маньчжоу-Го  Пу И.  Переводчик очень обрадовался данному приказу, ещё с учёбы в Хабаровске он знал о существовании императорского дворца в Мукдене, где, как говорили, было накоплено много чего интересного, оставшегося от последней, маньчжурской династии Цин, правящей Китаем триста лет и свергнутой в ходе буржуазной Синьхайской революции 1911 года.
Виллис с Кошкиным проскочил в ворота императорского дворца, по краям которого стояли большие скульптуры экзотических львов, охранявших покой маньчжурских императоров со времён Нурхаци .  Над  узорчатыми, в китайском стиле воротами  красовалась большая настенная надпись  из золотых иероглифов на синем фоне  и маньчжурской вязью, похожая на бегущих вверх муравьёв. " Да Цин Мынь, - прочитал Кошкин про себя.  -  Ворота Цинской империи. Судя по входу, красиво жили маньчжурские богдыханы..." Виллис подкатил к одному из зданий, почти на самом конце дворца. Здание ничем не отличалось от остальных: коричневая черепичная крыша с загнутыми  кверху углами , красные стены, такие же красные окна с рамами в клетку. Посреди здания массивные двери, обитые медью, с медными же круглыми ручками. У входа стоял солдат,  поджидающий штабного переводчика.
- Товарищ младший лейтенант,  мы тут нашли вроде бы потайную дверь, проход под землю. А под землёй  комнаты со всякой всячиной и сундуки с какими-то бумагами, по-китайски написанными. Старые, сразу видать.  Ефрейтор Куприянов  вас там внизу ждёт. Разрешите вас сопроводить!
Вслед за солдатом Кошкин прошёл просторный зал с большими красными столбами, тянувшимися к потолку, вышел во внутренний  дворик, окруженный такими же большими красными одноэтажными постройками. Посреди дворика стояла небольшая фанза с черепичной крышей и окнами с клетчатыми рамами, с наклеенными изнутри бумагой, и  легкой деревянной красной дверью. В заднем, левом со входа углу, чернела дыра, примерно два на два метра - вход в подземелье. Кошкин с трудом наклонился, последние дни сильно болела спина от постоянных трясок на заднем сиденье генеральского виллиса,  и вслед за солдатом спустился  по шаткой деревянной лестнице под землю. Прохладное, в сравнении с уличной жарой помещение было слабо освещено солдатскими фонарями, поэтому, было трудно что-либо рассмотреть. Правда было понятно, что это склад, вернее даже хранилище чего-то, что хотели спрятать от посторонних. Не останавливаясь, Кошкин вслед за солдатом прошёл в указанном направлении и оказался в другой комнате.
- Товарищ младший лейтенант, - донеслось до Кошкина и, присмотревшись, он разглядел сержанта, мужчину лет тридцати пяти- сорока, - ефрейтор Куприянов. Разрешите доложить!  Нами обнаружен подвал, и вот здесь, в этой комнате, вот эти  ящики, семнадцать мест. Они все опечатаны были, заклеены белой бумагой.  Я одну, вот, аккуратненько содрал, чтобы прочитать можно было. Замки мы взломали, думали там богатства какие, но тут только рулоны с бумагами, всё по-китайски написано. Решил сразу доложить в штаб, вдруг это маньчжурская или японская развединформация или ещё чего.
Солдат передал белый длинный листок с черными японскими иероглифами. Любой, умеющий читать по-китайски, мог понять значение написанного: «Собственность императорской армии. Вывозить в первую очередь». Открыв первый ящик, Кошкин взял в руки свиток из старой, пожелтевшей от времени, грубой рисовой бумаги. Развязав красную шёлковую тесёмку, Кошкин смог увидеть написанное. Сверху вниз по бумаге бежали чёрные муравьи древней уйгурской вязи -  маньчжурский язык. Он аккуратно свернул свиток, положил его и взял другой, затем третий, открыл другой ящик, ещё один. Все ящики были наполнены рулонами разного объёма, большими и маленькими, исписанными непонятными маньчжурскими письменами. На некоторых свитках были нанесены какие-то карты с китайскими иероглифами, рисунками воинов, фанз, сражений.
- Это, Куприянов, не развединформация..., это скорее всего какая-то библиотека. Всё по-маньчжурски написано, китайского тут почти совсем нет, поэтому мне трудно понять. Но вот это, Кошкин опять взял в руку, аккуратно сложил и положил в свою полевую сумку, это я понял, хоть и написано по-японски.
- Вы ещё и по-японскому могёте, товарищ младший лейтенант? - уважительно спросил Куприянов.
- Да нет, не могу, просто некоторые иероглифы и в китайском и в японском пишутся одинаково и несут одинаковый смысл, легко можно догадаться. Это, ефрейтор, как я понимаю, важная библиотека, если японцы  хотели вывести отсюда.  Приставьте к подвалу пару солдат и продолжайте осматривать дворец. Думаю, китайцев сюда пока допускать нельзя.
Выйдя на свет, Кошкин зажмурился от яркого полуденного солнца и на секунду остановился. Открыв глаза, он увидел китайцев, стоявших посреди фанзы. Один из них - неприятного, скользкого вида худой старик, похожий на старую облезлую лису. Старик с засунутыми в рукава грязного коричневого халата руками, обхватив живот, тихо кланялся Кошкину. Поверх лысой жёлтой головы сидела черная грязная шапочка, отдалённо напоминавшая ермолку. Подобные Кошкин видел у старых евреев в Биробиджане в 1942 году, куда их отправляли на педагогическую практику.
- Этот старикан нам всю дорогу мешал комнаты осматривать, а когда мы дошли до этой фанзы, так он совсем весь издергался.
- Покорнейши прошу разрешения обратиться, да жэнь, вельможный господин, -  кланяясь, обратился  к Кошкину старик. Голос его был писклявым и заискивающим, под стать его виду.
- Я не да жень, я офицер Красной Армии. Кто вы такой?  - Кошкин с ужасом подумал, что старик может к нему подойти и протянуть руку для рукопожатия, как вчера делали многие китайцы на улицах, радовавшиеся освобождению от японцев. Поэтому, он для пущей важности насупил брови: начальнику с насупленными бровями вряд ли кто посмеет протянуть руку.
-  Я - тин ли жэнь, дворовый человек. -  Старик  на секунду как бы замолчал,  хихикнул и, показно поклонившись, добавил, -  Нэйгуань.
-  Что такое нэйгуань? - не поняв сказанного, спросил Кошкин.
- Хи-хи-хи...,- опять противно хихикнув, приложил грязную сухую жёлтую руку в беззубому рту . - Гунгун. Офицер Красной армии да жэнь знает, что такое гунгун?
Кошкин было хотел сказать, что да, знает:  гунгун - значит "дедушка", ещё может значить "свёкор", но противный вид старикашки,  его скрипучий голос кастрата интуитивно вызывали у Кошкина отвращение к старику.... «Да, кастрат! Ах вот оно что, это же дворовый евнух», - осенило Кошкина. И поёжившись, стараясь скрыть омерзение от этого никчёмного  и жалкого человека, Кошкин сухо спросил:
- Что вы хотите?
- Осмелюсь поинтересоваться, не могу ли в чём-нибудь быть полезным славной армии?  Я могу присмотреть за тем, что солдаты вельможного господина нашли в подземелье. Я знаю, что там хранилось золото и немного ненужных бумаг, они были собраны для того, чтобы их сжечь, чтобы место не занимали, от них пыли много, можно задохнуться. А золото вывезли япошки. Его там уже нет. Можно не искать.
- Благодарю, нам не нужна ваша помощь, вы можете спокойно заниматься своими делами.
Но старик продолжал упорно наседать на Кошкина, у которого не хватало храбрости резко отказать и отогнать от входа в фанзу евнуха и дворцовую прислугу, стоявшую рядом с ним.
- Эти люди, почтенный офицер Красной Армии, могут помочь вашим славным воинам вынести всё содержимое на свалку и сжечь. Вы устали в боях с мерзкими япошками, вам нужно отдохнуть.
- Тимошкин, - обратился Кошкин к сержанту, стоявшему рядом. -  Останьтесь здесь сами и держите с собой человек пять. Сдаётся мне, что эти охломоны почему-то хотят пролезть в хранилище. Посадите-ка вы их пока вон в том зале, всех до одного, чтобы не напакостили чего.

Вернувшись в гостиницу, где временно расположилась советская военная комендатура, Кошкин сразу же доложил адьютанту генерал-майора.
-  У тов. генерал-майора местные русские эммигранты. Пришли знакомиться, оправдываться и грехи замаливать.  Погодите немного, младший лейтенант, ответил адьютант.
-  Товарищ старший лейтенант, это срочно!
- Ну хорошо, подождите. - И лейтенант зашел в апартаменты, служившие приёмной Ковтун-Станкевича.
Генерал сам вышел к Кошкину: "Что там у вас?" - спросил генерал.
- Товарищ генерал-майор, рота Тимошкина, осматривая помещения императорского дворца, обнаружила семнадцать ящиков, как мне кажется, с ценной исторической документацией на маньчжурском языке.
- Кажется, или точно ценной?
-А..., думаю, что ценной. Поначалу я было подумал, что это лишь дворцовая библиотека, но там на ящиках стояли японские пломбы с пометкой  «для срочного вывоза». - И Кошкин вытащил из  сумки японский лист. - Осмелюсь предположить, что документация ценная.
К вечеру командованием было принято решение  о вывозе семнадцати ящиков со старинной документацией в аэропорт для дальнейшей отправки в Читу.  Кошкин под командованием капитана из штаба Ковтун-Станкевича опять оказался в императорском дворце. Евнух и человек десять бывших дворовых слуг, которых он ещё днём велел задержать, так и сидели в одном из залов. Евнух, увидев в окно прибытие офицеров и узнав Кошкина, закричал писклявым голосом: "Да жэнь, да жэнь, прошу Вас, выпустите рабов ваших! "
- Что он кричит, младший лейтенант?
- Просит выпустить.
- Нельзя. Пока нельзя. Подойдите и скажите, что их задержали для проведения дознания о деятельности императора-марионетки Пу И. Как закончится дознание, всех их выпустят, если среди нет соучастников в преступлениях. Припугните их хорошенько.
- Слушаюсь, товарищ капитан!

Уже потом, когда ящики были погружены в брошенный японцами грузовик "дайхацу" и Кошкин с капитаном в комендатурском виллисе мчались по ночному Мукдену в направлении аэропорта, Кошкин сказал:
- Товарищ капитан, а может выпустить нужно было тех с евнухом? Они почти с самого обеда сидят там. Солдаты, хотя и приносили им воды да хлеб отдали, но, может быть, их стоило всё же выпустить?
- Младший лейтенант! Позвольте уж мне, как ответственному за выполнение задания командования, решать, когда кого выпускать, это раз. А второе..., не дуйся, Кошкин.  Мы не знаем, что там было найдено, вполне возможно ценные исторические документы, может ещё что. Отпусти мы этих китайцев..., выйдут они в город и чёрт те знает, что может произойти.  Вы же сами сказали, что этот евнух довольно подозрительный. При вывозе трофеев, представляющих возможную ценность, много чего необходимо учитывать. Кто знает, вполне возможно, они хотели помешать вывозу ценных сведений...
                -
Война с Японией была скоротечной.  Прослужив в комендатуре Мукдена до октября 1945 года, Кошкин был комиссован. Постоянно ноющая спина дала о себе знать: у него обнаружили заболевание позвоночника, остеопороз, и признали негодным к дальнейшей военной службе.  Почти  полтора года, до начала весны следующего, 1947  года, Кошкин пролежал в госпитале Забайкальского военного округа.  А после выписки военкомат предложил ему трудоустройство на Черновских шахтах. Времена были тяжелые, другой работы ему никто нигде не предлагал. Отдохнув  несколько дней в общежитии шахтоуправления, Кошкин на попутной машине уехал на станцию Черновские, неподалёку от Читы. Как бывшего фронтовика его устроили на должность заведующего по технике безопасности. Обходя шахты и следя за соблюдением правил техники безопасности, Кошкин старался не думать о том, как складывается его судьба. Но когда он сидел в конторе и писал отчеты о технике безопасности на шахтах, то мысли его постоянно приобретали мрачный окрас: служба в армии, мечта стать военным переводчиком высшего класса неосуществима  из-за болезни. Продолжать учебу и серьёзно заниматься изучением китайского языка, тоже пока не представлялось возможным.  После работы он возвращался в общежитие и садился за занятия немецким языком. Еще когда он лежал в госпитале, то в руки ему случайно попался небольшой томик поэта Рильке.
                Ты пронесся, мой час безвестный.
                Больно ранил меня крылом.
                Что мне делать с собственной песней,
                с этой ночью и с этим днем?...

Простые, легкие, но глубокие стихи Рильке показались созвучными с его собственной судьбой, тронули душу Кошкина, и в свободное время он начал заниматься немецким языком. Просто так, из интереса к поэту Рильке... 
 Осмотрев состояние очередной шахты, Кошкин  сидел,  плотно прижав спину, как бы выравнивая позвоночник,  к стене сторожки, и в ожидании дежурной эмки  читал  учебник, пытаясь запомнить длинные немецкие слова. Неподалёку от него как раз обедали пленные японцы. Поев, они подходили к водопроводному крану, выходящему из стены сторожки,  мыли  палочки для еды и алюминиевые коробки, в которых приносили с собой на смену еду.
- O, du kannst auf Deutsch lesen, oder? - увидев в руках книгу, улыбаясь, спросил японец, только что помывший свою коробку.
- Я, я..., - немного засмущавшись и удивившись тому, что он понял сказанное японцем, пробормотал Кошкин. - Ихь хабе дойч гелернт..., - и, напрягая все свои знания, спросил, почему японец может говорить по-немецки - Варум зи шпрехен дойч, почему?
- Ah, Weil ich in Berlin studiert habe.
- А, ну это тоже легко, я понял. Вы в Берлине учились. Ихь ферштейн.
- Ja, Ja, in Berlin. Ich bin aus Formosa, ich bin kein Japaner, - добавил, почему-то поклонившись, военопленный.
-   А? Формоза ?... Китаец?  Не японец? Ни цзян чжунвэнь ба ? - неуверенно переходя  на китайский,  спросил Кошкин?
-  Да, да, - заговорил на китайском обрадованный военнопленный. - Я китаец,  я не японец. Господин может говорить по-китайски? О, как хорошо. Я очень рад.  Моя фамилия Чжан, Чжан Бовэнь...,  Синодзука Тайки это , по-японски. Вы понимаете меня, не так ли?
-  Да, я понимаю. Я не думал, что Вы  японец...
-  Я рад, я очень рад. Вы очень хорошо говорите по-китайски. Надеюсь, мы теперь иногда будем разговаривать. Спасибо Вам, - сказал китаец и, опять поклонившись, задом попятился от сторожки.
        С тех пор Кошкин и правда начал часто  разговаривать по-китайски  с вежливым и тихим китайцем, который оказался учёным историком, призванным на службу в квантунскую армию лишь за полтора  месяца до  вступления Красной Армии в Маньчжурию.
- Господин Го, - так он стал называть Кошкина на китайский манер. - Вы знаете, я совсем не военный человек. Я историк. Я учился в Токийском университете. Вы знаете, многие жители Формозы живут в Японии. Мы - поданные, вернее, были поданными Великой Японской Империи. Да, да, теперь этому конец, мы опять, как и пятьдесят лет назад, часть Китая. Это очень хорошо, мы очень рады. Я думаю, что рады.
- Не нужно церемоний, господин Чжан. Я не офицер секретного бюро,  давайте просто разговаривать.  Я тоже рад, что могу говорить с Вами по-китайски.  Иначе я совсем забуду язык, - улыбнулся Кошкин.
      Синодзука -Чжан оказался интересным собеседником.  До войны он изучал в Токийском университете историю,  два года стажировался в  Берлине, поэтому неплохо говорил по-немецки.  В конце июня 1945 года  его, близорукого музейного служащего, призвали в армию и отправили в Маньчжурию, где он и попал в плен. В плену Чжан верил, что однажды он сможет вернуться либо в Токио, либо на Формозу, на которой он не был уже двадцадцать лет.  Он молча сносил участь военнопленного.  Сидя на политзанятиях, организованных советской лагерной администрацией, Чжан внимательно слушал то, что говорили на корявом и не всегда понятном японском языке советские военные лекторы: японская армия хотела поработить всю Азию, включая Корею, Китай и Советский Союз. СССР и союзники освободили Китай и другие страны Азии. Теперь народы всей Азии, включая Японию и Китай, могут по примеру СССР строить социализм. Чжан слабо верил в возможность переустройства общественных отношений в Японии, но ему нравились разговоры о всеобщем равенстве. Он хотел вернуться в другую, свободную от милитаризма Японию и продолжить заниматься историей.  А если не получится вернуться в Японию, то можно вернуться и в Китай. Встретив Кошкина, военнопленный очень обрадовался этому случайному знакомству.  Впрочем, и Кошкину был интересен его новый собеседник: их нечастые встречи, как правило, во время пересменок и небольших перерывов на обед или перекуров, стали для Кошкина уроками китайского и немецкого языков.  Синодзука-Чжан, завидев Кошкина, с улыбкой спрашивал бывшего военного переводчика: " На каком языке мы сегодня будем разговаривать, господин Го? По-китайски? По-немецки? А может Вы готовы дать мне урок русского языка?" .....
   Однажды, уже по осени, на шахте №1 имени Ленина в Черновских копях произошёл небольшой обвал. Для расчистки завалов с участка "Запад" были переброшены все находящиеся в то время на работах японские военнопленные. Кошкин, как ответственный за технику безопасности, также был вызван на участок и вместе с японцами и другими рабочими принимал участие в расчистке завалов. Расчистку закончили поздно ночью, поэтому было решено разместить всех японцев и рабочих в котельной и в вагоне, стоявшем на выходе из шахты.  Уставший за день после тяжелой физической работы Кошкин решил переночевать в сторожке, где никого, кроме сторожа, старика лет шестидесяти пяти, не было.  Топилась печка-голландка, обложенная кирпичами, и в небольшом домике-насыпнушке было тепло, кисло пахло то ли грязным, непонятного цвета тюфяком сторожа, то ли развешенным у стены бельём. Сторож оказался  неразговорчивым и, перекинувшись парой фраз, Кошкин было собрался укладываться спать на топчан - сильно болела спина - но сторож, не зная о его болях, попросил сходить в вагончик за кипятком:  "Ты, паря, помоложе мояво будешь, слятай-ка за кипяточком в вагончик,  а не то япошки за ночь весь бак выдують."  В небольшом деревянном вагончике на резиновых колесах, сидело и лежало на узких нарах человек двадцать японцев. Уставшие, но обходительные, они старались как-то расступиться, пропустить инспектора, но Кошкину всё же стоило большого труда пробраться к печке-голландке, на которой стоял алюминиевый бак с мутной пузырящейся водой.  Неподалёку от голландки, прислонившись к стене, дремал, сидя на полу, Синодзука-Чжан.  Кошкин, видя его усталость,  решил не беспокоить китайца, но тот, в полудрёме приоткрыв глаза, сам увидел Кошкина, устало улыбнулся, скорее всего не совсем понимая, кто это, и опять на мгновение ушёл в полусон. Вдруг, как бы во сне осознав, что человек с манеркой в руках - это Кошкин, Синодзука-Чжан усилием воли сбросил с себя усталость, встряхнул головой, открыл глаза и, улыбнувшись, поднялся с пола.
- Отдыхайте, отдыхайте. Я просто за водой зашёл. Сегодня и я не смог вернуться в общежитие. Буду ночевать здесь, в вагончике.
- О, Вы так устали, и Вам придётся тоже провести ночь здесь, не на своей кровати.
- Ну, Вы устали не меньше моего. Мы все устали. Вот только у меня опять сильно болит спина...
- Ай-я, мне очень жаль, очень жаль, - сочувствовал Кошкину вежливый китаец.
- А Вы не хотели бы пойти со мной в вагончик сторожа?  У меня есть немного чая. Выпьем чаю и поболтаем немного.
- А мне можно? – обрадовавшись, спросил китаец.
- Можно. Там никого, лишь сторож и я.
Пробравшись к выходу, они пошли к сторожке. Сторож уже лежал  как можно ближе прижавшись к стене, как бы оставив место Кошкину на узких нарах, предназначенных для одного. Увидев японца, зашедшего вслед за Кошкиным, старик начал было вставать.
- Да вы лежите, Степан Ильич, мы посидим немного, поговорим, я в языке попрактикуюсь.
- Чего вы? - не понял старик.
- Да ничего, поговорим немного. Я японский язык учить буду, - вежливо отмахнулся от старика Кошкин.
- Вот народ-то..., японца русскому учить собрался, мало они напакостили...,- крякнул старик и, отвернувшись к стенке, скоро захрапел.
- Садитесь, господин Чжан. Я сейчас чай заварю, пусть вода опять закипит сначала.
Они сидели, пили чай и тихо разговаривали. В основном говорил Чжан,  рассказывал  Кошкину о Формозе, жизни в Японии. Потом заговорили о войне.
- Господин Чжан, я всё хочу Вас спросить. Вы где проходили службу в   японской армии? - спросил Кошкин.
- В городе Фэнтянь, вы его Мукдэном называете. Если не ошибаюсь, как выгнали японцев, новые китайские власти город опять переименовали в Шэньян. Да, кажется сразу же, в 1945-м.
- Да, теперь этот город называют Шэньяном.  Я тоже свою службу недолгую в Шэньяне закончил, - сказал Кошкин и грустно добавил: -  Если бы не болезнь, то, возможно, и сейчас бы служил в армии.
- Ну, мы не хозяева своей судьбы, не стоит об этом думать. Вы должны следить за своим здоровьем. Это сейчас главное. Я вижу, как Вы страдаете.
-А? Да..., я да, немного... иногда. - Кошкину не понравилась жалость китайца, и чтобы не продолжать тяжёлый для него разговор, он задал первый, пришедший ему в голову вопрос. - А в Шэньяне, в Фэньтяне то есть, где служили?...
- Ха..., служил, - невесело ухмыльнулся китаец. Если бы Вы знали, сколько нерадостных минут мне принесла эта служба! Сколько боли в сердце у меня было...
   В Мукдене, где он нес службу в императорском дворце Пу И, хотя нести службу - сказано очень громко, на самом деле Синодзуку-Чжана приписали к группе японских историков, которые занимались переписью драгоценностей и документов, находившихся в императорском дворце.  Учёному историку не понадобилось много времени, чтобы понять, для чего нужна была перепись всего дворцового инвентаря: японцы планировали вывести всё самое ценное в Японию и, по - видимому, очень торопились.  В душе, хотя и родился Чжан на колонизированном японцами Формозе и много лет прожил в Японии,  думал и писал  больше по-японски, чем по-китайски,   в душе он всё же не одобрял  действий Квантунской армии в Маньчжурии  и других оккупированных императорской армией частях  Китая. Но не одобрять - одно, а действовать - таки другое. Чжан просто не знал, что он мог бы сделать для того, чтобы хоть как-то помочь своим соплеменникам.  И когда им было объявлено о том, что императорская армия капитулировала, Чжан этому очень был рад.
- Знаете, скажу Вам честно, меня совсем не огорчает то, что я оказался в плену у вас здесь,  в холодной Сибири. Я здесь много узнал, много понял. Я знаю, что, когда я вернусь в Японию, я уже не смогу жить по - старому и быть просто историком. Всё будет по - другому. А почему Вы, господин Го, замолчали?
- Я не замолчал..., я думаю.  Я не хотел Вас перебивать. Скажите, это, возможно, очень важно: перепись каких документов Вы делали?
- О, это очень интересные документы, жаль, что я ничего там не мог прочитать, всё было написано по-маньчжурски...
- По-маньчжурски? Не о старых ли свитках Вы говорите?
- Да, да, старые документы.  Архив Цинской империи, записи за триста лет от Нурхаци до старой ведьмы Цы Си ! Очень много ценнейших исторических документов.
- Господин Чжан, - заволновался Кошкин. -А ведь я там был, в мукденском Гугуне и, мне кажется, видел эти документы.
И Кошкин рассказал о том, как он оказался в императорском дворце и что он там видел. Китаец внимательно слушал рассказ Кошкина, иногда,  не допонимая не совсем правильного выговора русского, переспрашивал его.  Китайца заинтересовал рассказ военного переводчика.
- Да...,  я не могу точно сказать, сколько мы, историки, наоткладывали архивного материала, ящики укладывали в другой комнате дворца японские солдаты. Скажу Вам честно, мне не нравилось то, что мы делали.  Хорошо, что вам удалось обнаружить архив. Надеюсь, японцы смогли вывезти лишь небольшую часть, а может и вообще не успели вывезти. Последний раз мы работали с документами 17 августа, а 18 августа нам было приказано находиться в штабе и ждать приказа.  А через день в городе был уже ваш десант. Думаю, всё-таки японцы не успели вывезти архив, если вы обнаружили все ящики спрятанными в подвальном помещении. Мы работали в одном из залов, неподалёку от хранилища книг.  Возможно, что солдаты потом уносили ящики в подвал, это я не могу сказать, не знаю.  А евнух..., да, был там один подозрительный евнух. Я молчал, я ничего не мог сказать японцам, но, мне кажется, несмотря на то, что это был очень неприятный старик, он был завербован местными коммерсантами и гоминьдановским подпольем, не знаю, кем точно. Просто мне так казалось, он постоянно крутился рядом и хотел выведать и понять японские планы. Что до архива, даже учитывая то, что я ни слова не понимал в написанном,  очевидна вся историческая ценность тех материалов.  Прочитав написанное, можно много узнать об истории как самой Цинской империи, так и об отношениях маньчжуров с соседними странами.  У послевоенного мира, включая СССР и Китай, будет много территориальных вопросов, и, возможно, ответы на многие вопросы скрыты в этом архиве.
- Да-а..., вот как всё получается. Теперь архив уже, думаю, в Москве, я же сам видел, как улетел самолёт на Читу...
- На Читу? Значит, Вы хотите сказать, что архив вывезен вашими войсками в СССР?
-А?...- Кошкина вдруг как молнией ударило: нельзя ему говорить об этом. Ведь как бы там ни было, не смотря на все его, Кошкина, симпатии к историку, он всё-таки в первую очередь японский военнопленный, китаец, наконец, а не какой-либо родной, советский востоковед или историк.
- Нет, нет.., я неправильно выразился, хотел сказать, что я бы хотел, что архив хотя бы вывезли в СССР. В Китае сейчас идёт война, это, конечно, временно, но если архив остался там, то его случайно могут уничтожить. Не так ли?
  Кажется, оправдания Кошкина подействовали на Синодзуку-Чжана, и он согласился с объяснением своего собеседника. Поняв, что сболтнул лишнего, Кошкин постарался закончить разговор. "Ну, давайте расходиться, господин Чжан, время уже позднее. Да и мы оба устали."
  Уснул он лишь под утро. После ухода Чжана из сторожки, уставший Кошкин лёг рядом со стариком на нары, подстелив под голову свою телогрейку, и долго лежал на сильно ноющей спине, думая о том, что надо бы сходить в Черновской военкомат и рассказать об этих ящиках. Ведь может же случиться так, что в штабах не поняли важность документов и отправили ящики куда-нибудь на военные склады. А их нужно бы отправить в Академию наук СССР и досконально изучить. Интересно, есть ли в СССР специалисты по маньчжурскому языку? Нужно будет завтра поговорить ещё раз с Чжаном, попробовать выяснить побольше...
- Эй, паря. ты чегой это? - сквозь тяжёлый сон услышал голос сторожа Кошкин. Ещё не придя в себя и не успев открыть глаза, Кошкин понял, что разбудил сторожа своими стонами. Открыв глаза, он почувствовал огромную тяжесть в теле. Спина сильно ныла от неудобной позы на краю нар, и попытавшийся было встать Кошкин понял, что без врачебной помощи ему не обойтись.
- Зови, Макарыч, людей. Я подняться не могу, спину сковало...
   И опять оказался Кошкин, как тогда, после войны, прикованным к больничной койке. Казалось, совсем было захватившая его  болезнь начала отпускать лишь через год, а выйдя из больницы, Кошкин опять стал перед выбором - что делать дальше? Ни военным, ни служащим шахты, ни ещё кем-то он уже быть не сможет. "Придется переквалифицироваться в управдомы...", - горько пошутил он про себя. Эту фразу он запомнил ещё с детства, из юмористического романа, который он прочитал в восьмом классе школы в журнале "Тридцать дней".  Ехать ему было некуда, и он вернулся в общежитие шахтоуправления, а оттуда, пройдя учительские курсы, переехал в небольшой домик, выделенный ему районо. Бывший военный переводчик китайского языка стал учителем истории. В свободное время он много читал, по воскресеньям ездил в областную библиотеку,  подолгу сидел в парке ОДОСА и смотрел на танки, пушки и транспортеры, участвовавшие в битвах с Квантунской армией, и вспоминал свою недолгую службу, самый яркий момент его жизни. Школьным учителем истории он проработал до пенсии, лишь иногда уходя в непродолжительные отпуска по состоянию здоровья...

Однажды, в августе 1992 года, в его холостяцком стареньком домике, раздался звонок.
- Алексей Тихонович, здравствуйте! Это из РОВДе говорят...,- в трубке старенького телефона что-то постоянно хлюпало и рокотало, и Кошкину было трудно расслышать каждое слово, но он всё-таки узнал голос молодого старшего лейтенанта, заместителя начальника милиции. - Тут вот такое дело. Нам из Читы позвонили. Там у них в гостинице "Забайкалье" находится японская делегация из города-побратима, тоже Чита называется, Вы же должны знать, я думаю. Так вот, один из членов делегации, по фамилии Ч -жан Си- Над -Зука Тайка какой-то, разыскивает Вас. Говорит с Вами в плену сидел. Я, кстати, Алексей Тихонович, и не знал, что Вы в плену были...
- Что? Кто? Какой плен? - ничего не понимал пенсионер.
- Да Вы, с японцем.
- Каким японцем? - занервничал ничего не понимающий Кошкин.
- Да с Ч -жаном Си- Над -Зукой Тайкой..., так, кажется его зовут, я сам ничего толком не понял. Давайте я Вам телефон Центрального РОВД дам, там  объяснят, кто и зачем.
В Центральном РОВДе Кошкину объяснили всё более внятно и понятно: в Читу на пару дней приехала делегация из японского города-побратима Чита. В составе делегации находится некто Синодзука Тайки, бывший военнопленный, знакомый Кошкина по Черновским шахтам. "Вот в чём дело! -  наконец-то разобравшись в чём дело, сидел у телефона Кошкин и думал. - Надо же, сколько лет прошло! А он меня ещё помнит, историк Чжан. Ну что ж, надо собираться. Поеду в Читу..."
-
Дверь в номер гостиницы открыл седой, в красивых роговых очках старик. Осмотрев Кошкина, старик, улыбаясь, спросил по- немецки:
- Herr Koh?
-Я, я,- было попытался ответить по - немецки Кошкин, но продолжил по-китайски. - Это Вы, господин Чжан?
Они долго жали друг другу руки, были рады встрече.
- Сорок пять лет мы не виделись, господин Го, Ко-ши-гэн...Только сейчас я понял, что каким же глупым я тогда был, я ведь тогда даже не записал Вашего имени. Иначе нашёл бы ещё раньше. Спасибо молодому переводчику из вашего городского правительства, он смог меня понять и выяснить, что Го - это Ко-ши-гэн, - виновато улыбаясь, объяснял китаец.
Они долго говорили друг другу вежливости, расспрашивали друг друга о житье-бытье. Кошкин долго извинялся за то, что почти совсем забыл китайский язык, на котором уже не разговаривал столько лет. 
- Мой друг, я очень рад, что нашёл Вас.  Послушайте, что я Вам расскажу.  Думаю, Вас заинтересует мой рассказ...
   Узнав, что Вас увезли в госпиталь, я понял, что нам не придётся больше встретиться. Я долго думал о Вас. Я вспоминал Вас все эти годы. Вы помогли мне выжить в те дни, и что самое главное, я говорю от чистого сердца, благодаря Вам я лучше понял русских людей, вашу страну.  Уже потом, в Японии, я, узнавший и понявший многое благодаря двум годам плена в вашей стране, сделал многое для дружбы между нашими странами. Но не об этом разговор, себя хвалить нехорошо. Вот что я Вам хочу рассказать.  Помните, тогда, на шахте, наш последний разговор? Возможно я бы его и не вспомнил, но в октябре прошлого года я ездил по делам нашего добровольного исторического общества на Хоккайдо, и несколько дней провёл в городе Нэмуро. Вы знаете, японцы любят закатывать деловые банкеты и пьют, кстати,  не меньше русских.  На одном из банкетов я познакомился с двумя мерзавцами, членами из так называемых   Ассоциации по вопросам Северных территорий и Лигой солидарности за возвращение Северных территорий. Думаю, из названий Вам уже понятно что это за организации. Почему этих типов я назвал мерзавцами? Ну поначалу они мне показались такими же пенсионерами, как и я сам, обычные японские пенсионеры. Но по мере того, как градус опьянения повышался, они и раскрыли свои истинные лица: ветераны службы в Маньчжурии.  Думаю, узнай они, что я тайванец, они не стали бы передо мной изливать свои пьяные мерзкие души, но у меня хватило ума при знакомстве умолчать о своём происхождении.
   Так вот, когда заговорили о целях приезда на Хоккайдо, они ответили мне, что готовят материалы для Министерства иностранных дел Японии, именно для письма нашего министра министру иностранных дел СССР по поводу Северных территорий. Чем пьянее они становились, тем больше болтали. Вы когда-нибудь слышали о золоте Ямаситы? Ну так вот, напившись, они начали бахвалиться, что жизнь прожили не зря: они сделали много для возвращения Северных территорий великой Японии. Скоро русские вернут территории, и тогда Япония станет самой богатой, могучей и процветающей страной в мире.  Я не совсем понимал их пьяную болтовню и спросил, как это несколько небольших кусочков земли могут обогатить великую Японию? «Ха, профессор, в том-то и дело, что могут! Вы, книжные черви, профессора, не знаете главного: золото славного генерала Ямасито хранится на островах, коварно захваченных русскими в 45-м году!»
- Но позвольте, - сказал я, пытаясь разговорить пьяных самураев, – все знают, что Ямасито оставил золотой запас Империи на Филиппинах!
- Нет уж, это Вы, уважаемый профессор, позвольте! Ха-ха-ха, неужели вы, книжные черви, думаете, что офицеры императорской армии такие глупые, что оповестят весь мир о точном местоположении золота???  Никто и не думал хранить восемь тысяч тонн золота в тропических лесах Филлипин! Лучшего  хранилища, чем остров  Эторофу  вековой японской земли, и представить нельзя, профессор! 
- Зря Вы, полковник, принижаете возможности такого грамотного человека, как профессор!  Грамотные патриоты-историки, вернее их знания, нам ещё будут нужны в тяжбах с китайцами. Без знающих историю нам не обойтись!
- О, это да, Вы правы, нам нужны будут специалисты, чтобы разобраться с китайской головоломкой!...
Нет смысла перессказывать полностью пьяную болтовню, скажу лишь вот что, господин Го, оказывается, тот самый архив Цинской Империи, который и Вы и я видели в Шэньяне, имеет ключ к разгадке тайны золота Ямаситы. Вы слышали о флотоводце Чжэн Хэ ? Как мне стало известно, в тех архивных бумагах хранятся сведения о посещениях флотом Чжэн Хэ северных островов, и якобы на одном из них Чжэн Хэ заложил огромный тайник, говоря сегодняшним языком, базу флота, о которой знали лишь айны, коренные жители островов. Во время войны этот тайник использовался японской армией, но его местонахождение было засекречено. Почти все, кто имел какое-либо отношение к тайнику, либо были  казнены, либо умерли ещё до войны. Теперь о существовании тайника знают лишь немногие, но и они не знают, где его искать. В СССР, да и теперь в России, о нём, по - видимому, даже и не слышали. Найти тайник, несмотря на то, что остров небольшой, не представляется возможным лишь потому, что он сделан весьма хитро: одно неправильное движение лопаты, не говоря уже о ковше современного экскаватора, вызовет подземный обвал, и тайник будет завален многими тысячами тонн земли и... постепенно уйдет под воду. Поэтому, нужно прочесть архив, чтобы узнать, где точно находится тайник Чжэн Хэ. Найдя его, можно найти золото, награбленное милитаристской Японией.  Завладев золотом, Россия могла бы вернуть всё награбленное странам, пострадавшим от японской агрессии. Можно лишь догадываться, какой мировой резонанс это вызовет. Говорю Вам об этом, как большой друг вашей страны. Но ни в коем случае это золото не должно попасть в руки тех, кто желает возрождения милитаризма Японии. Теперь Вы понимаете, как всё это важно?
- Да, понимаю, но...мы же грамотные люди. Разве можно полностью доверять двум старым, выжившим из ума фанатикам?
- А это уже не наше с Вами, господин Го, дело. Вы должны передать информацию вашим органам, а там они пускай и разбираются с архивом, который, скорее всего, пылится где-то на складах ваших музеев. К слову сказать, я слежу за историческими публикациями из вашей страны и ни разу не слышал упоминаний об архиве, хотя я держал в руках почти каждый свиток, а Вы сами участвовали в погрузке ящиков со свитками в Читу..., не так ли, мой друг?...- пристально посмотрев на Кошкина, спросил Чжан. - Можете не отвечать. Я хорошо помню тот наш с Вами разговор. Я его анализировал много раз и могу с уверенностью сказать, что архив был вывезен в СССР, японцы не успели его вывезти. Я, как историк, в этом уверен. Но вдумайтесь, зачем все эти годы Япония тратит столько энергии на возвращение небольших клочков земли?... Рыбы в океане достаточно, хотя и говорят, что мимо тех островов проходят огромные косяки рыб. Я склонен считать, что рассказы о тоннах рыбы -  это то же самое, что и легенды о золоте Ямаситы на Филиппинах: сокрытие основной причины, почему Японии так нужны эти четыре острова. Как мне сказали, все свидетели, рабочие корейцы и китайцы, были уничтожены там же, на островах. То, что сейчас знают определенные круги в Японии, не знают ни дипломаты, ни члены парламента, ни учёные, ни даже разведчики ни в Японии, ни в вашей стране. Знают истинные хозяева страны и лишь небольшая группа бывших военных-фанатиков императорской армии, которые, как я думаю, как-либо принимали участие в перевозке золота на острова. Они пока ещё нужны, но и их постепенно ликвидируют. Те двое, которые проболтались мне, скоропостижно скончались почти в одно и то же время, сразу же по возвращению в Токио. В реваншистских и официальных газетах сообщили, что они умерли от старых ран, мол, не вынесли их сердц; поездки на Хоккайдо, не смогли они примириться с потерей Северных территорий. Мне лишь остаётся надеяться, что об их болтливости и встрече со мной не узнают их хозяева, иначе мне тоже конец.
  Кошкин молчал. Всё услышанное ему казалось нереальным. Кто его знает, этого Чжана, столько лет не виделись - может он психически ненормальный, а может и какие-то цели преследует.
- Вы меня хорошо знаете, я думаю. Хотя наше с Вами знакомство было не таким уж и долгим, но все эти годы я помнил о Вас. Поверите Вы мне или нет, но я, можно сказать, приехал в Россию ради встречи с Вами. Я верил, что смогу найти Вас. Историю с архивом Вы знаете, Вы его сами видели, и можете понять меня. Я мог бы выйти на работников российского консульства, или даже здесь мог бы искать встречи с ответственным лицом из вашей разведки. Но у нас в Японии, особенно среди друзей вашей страны, хорошо понимают, что сейчас происходит здесь у вас: сейчас мало кто обратит внимание на мои сведения. Либо посчитают меня идиотом, либо могут навредить мне.  Среди ваших руководителей сейчас много агентов влияния, даже читая японские газеты, это уже становится понятным, понятнее, чем вам самим. Поэтому я и не могу обратиться к первому попавшемуся мне русскому, мало доверяю тем, кто разваливает великую страну. Но я надеюсь, что несмотря на огромное предательство, у вас есть и патриоты, которые ещё могут повлиять на выстраивание правильных отношений с Японией, где сильны те, кто хотят дальнейшего распада России.  А Вы, я думаю, сможете сообщить куда надо, этим самым людям. Я Вам доверяю.  Отнеситесь, пожалуйста, к этому очень серьёзно и донесите до сведений тех, кто ещё принимает независимые от иностранных указок решения: Курилы японским реваншистам отдавать нельзя!...
     Они вышли из гостиницы на улицу. Холодный, сырой  августовский  ветер трепал жидкие седые волосы двух маленьких, полусогнутых старых людей. Они ещё раз пожали друг другу руки, и Синодзука-Чжан по японскому обычаю поклонился старому знакомому. Кошкин лишь улыбнулся:
- Хорошо, - как бы отвечая на поклон, сказал он и, натянув на седую голову старую кепку, добавил.  - Я постараюсь, я что-нибудь сделаю.  До свиданья...
     Поправив шарф, чтобы не простудиться по дороге, он направился к перекрёстку. Остановившись у светофора в ожидании зелёного света, он хотел было оглянуться и махнуть японцу рукой, мол заходите же в фойе,  а то простудитесь, но передумал:  он не хотел, чтобы старый знакомый видел его слабым, с мокрыми глазами. Он знал, что японец будет стоять на входе до тех пор, пока Кошкин не скроется из виду, ведь он китаец, этот Синодзука-Чжан, хоть и прожил всю жизнь в Японии. А китайцы всегда стоят у порога до тех пор, когда гости не скроются из вида.
     Чжан стоял на ступеньках входа в гостиницу и смотрел вслед сгорбленному русскому, тяжелой прихрамывающей походкой удаляющемуся  вниз по улице Ленинградской.
   Кошкин долго трясся в старом сыром и грязном автобусе. Правда в этот раз он не замечал не только ни тряски, ни холода, но и о старых болячках забыл.  "Эх, Чжан, Чжан, почему же ты не нашёл меня раньше!... Сейчас уже может быть поздно!... Газеты трубят о визите этого пьяницы в Японию. Куда идти, кто будет меня слушать?... Кому писать? Все уже всё продали...Да и архив.., где он сейчас! Если и сохранился, то кто его будет переводить, особенно в такое время, когда кругом всё рушится."
   Зайдя в сырой, уже не пахнущий летом дом, он прошёл через кухню в зал, взял с трюмо тетрадь и ручку. Вернувшись на кухню, он сел за кухонный стол, постелил на старенькую клеёнку лист "Забайкальского рабочего" и,  аккуратно вырвав  двойной лист из тетради, немного задумавшись, написал:
Министру иностранных дел Российской Федерации
                Козыреву Андрею Владимировичу

      Написав, Кошкин положил ручку на бумагу и посмотрел в окно. В огороде ветер трепал желтеющую картофельную ботву и уже совсем жёлтые, полузасохшие стрелки лука и чеснока.  На подоконнике лежали ещё не созревшие помидоры. Полусонная августовская муха нудно жужжа билась о давно немытое стекло.
" Нет, так нельзя, - вдруг встав со стула и захромав в зал, где стоял телефон, забормотал Кошкин. - Пока письмо дойдёт до Москвы, эти демократы с пьяницей уже отдадут острова японцам. Неважно, правду ли говорил Чжан, но молчать нельзя..."  Он было взял телефонный справочник, но, сразу же передумав, отложил его, взял записную книжку и долго в ней искал нужный номер.
- Алло? Приёмная КГБ, а-а-а..., э-э..., вернее, э-э-э...Министерства безопасности? Свяжите меня, пожалуйста, с дежурным. Я располагаю информацией государственной важности...

  Первый государственный визит первого президента Российской Федерации в Японию, планировавшийся на сентябрь 1992 года был отменён.  Курильские острова остаются под российской юрисдикцией. В научных публикациях РАН РФ нет публикаций о современном состоянии изучения маньчжурского языка в стране, из чего можно предположить, что в России пока так и не появились специалисты по этому древнему языку.
 Япония и по сей день продолжает выдвигать претензии на "Северные территории".