У Вороньей скалы лобаны над водою взлетают,
в кромку берега бьёт за волною шуршащей волна,
все намеренья добрые, так повелося, в зле тают
или тают во зле, как хотите, но суть-то одна.
На откосах крутых тёрн колючий цветёт в Ай-Даниле,
громыхает бульдозер на склонах, когда-то живых,
здесь от дачных построек вдруг оползни ожили или
оттого, что погиб виноградник, он сдерживал их.
Я с подводным ружьём в мутнячок заплываю прибрежный,
слышу стук чешуи – это рыбины носятся в нём,
не узнать побережья, да, к слову, и сам я не прежний,
не щадит ничего это время, в котором живём.
У Вороньей скалы пляж уютный природой был создан,
галька чистой была, искупался, лежи, загорай;
жаль былой красоты, только сетовать, думаю, поздно,
ничего не вернётся: ни юность, ни канувший рай.
Самосвалы пылят, лют строительный бум в Ай-Даниле,
мыс ползёт и ползёт, словно зэк, обдуривший конвой,
косяки лобанов до сих пор этот мыс не забыли,
по весне их сюда властно тянет инстинкт вековой.
У Вороньей скалы позабуду ли нашу палатку,
позабуду ль, как в ней написал я свой первый стишок:
всё подначивал Толик влюблённый в смешливую Татку,
всё гитарные струны рвал истово Тюрин Сашок.
А теперь всё в бетоне, всё частное, всё под запретом,
здесь элита страны: тот банкир, тот политик, там – тать:
лобаны, лобаны, как моя, ваша песенка спета
и не надо взлетать над водою, не надо взлетать…
Президент незалежной здесь строит хатынку над морем,
или строят ему, как ни скажешь, а всё не с руки;
я когда-то нырял здесь, изучен рельеф акваторий,
а сейчас здесь кордон, в камуфляже грозят мужики.
Над Вороньей скалой чайки с криками носятся нервно,
то к воде упадут, то опять затевают свой круг,
слышал, местных уже не пускают сюда и, наверно,
это вовсе не трёп, потому что пустынно вокруг.
Вон мелькает буёк – это сети по дну натянули,
что им тут рыбинспектор, у боссов и слуги под стать,
пусть приснится мне рай у Вороньей скалы, но засну ли
я сегодня спокойно, не знаю, но надо поспать…