9
Безмятежное счастье Антона и Дины продолжалось недолго – пять дней. Пять незабываемых дней, в течение которых они виделись ежедневно, и им не нужно было ничего говорить друг другу – все говорили их глаза, которые просто лучились счастьем.
Дину первой стали готовить к операции, и Антон не смог даже проводить ее, поскольку всю ночь в ее палате дежурила сиделка, постоянно заходили-выходили медсестры, дважды заходил врач-анестезиолог – Дину подготавливали к анестезии.
Антон дважды подходил к палате Дины, но сиделка отрицательно мотала головой и прикладывала палец к губам, давая понять, что никаких разговоров с девочкой у него этой ночью не будет.
Рано утром, задолго до начала своей смены пришла Мария Михайловна.
- Ну вот, я так и знала, что ты и глаз не сомкнул, Антон! – Мария Михайловна улыбнулась краешками губ. – А тебе нужен отдых! Ты не можешь вот так – не спать сутками. Это не идет на пользу твоему здоровью.
- Я думаю о том, что сегодня Дину будут оперировать, и мне физически больно за нее, - сказал Антон. – Я просто не мог уснуть.
- Антон, помнишь, мы с тобой говорили о распятом Иисусе?
- Помню! – сказал Антон. – И что?
- Припомни-ка его лицо на распятии. Вспомнил? Он терпит физическую муку, но не испытывает моральных мучений, потому что у него есть вера. Он повторяет себе: то, что со мной сделали, причиняет мне боль. Но это не может быть болью, когда я думаю о том, что принял эти мучения моего тела за народ. И эта боль тела лишь во благо моему духу, который боль тела убить не может! В этом-то и есть благо веры, Антон. Ты должен верить в то, что Господь не оставит Дину без своей благодати, и операция будет успешной. Это я и хотела сказать тебе. Верь, Антон!
- Господи, Боже мой, сделай так, чтобы операция Дины прошла успешно! – сказал Антон, когда дверь за медсестрой закрылась. – Сделай, Господи, так, чтобы, каков бы даже ни был результат операции, Дина восприняла его как благо. Рассчитываю на тебя, Господи!
Антон трижды неумело перекрестил грудь, и странное дело, ему вдруг стало легче…
Дину положили на каталку в восемь часов утра. Антон стоял в коридоре, прижавшись к стене, когда ее провозили мимо него в операционный блок. У него сжалось сердце от боли при виде Дины: она была такая маленькая и худая, что ее едва можно было различить под белой простыней. Девочка не открывала глаз – вероятно, ей уже сделали премедикацию.
Мария Михайловна зашла к нему после десяти, в тот момент, когда Антону уже не хотелось жить. Неведение о судьбе Дины просто изводило его.
- Мария Михайловна, почему ваш Бог допускает, чтобы с людьми стряслось такое, как с Диной и со мной? – простонал Антон, лишь только медсестра ступила за порог палаты.
- Это счастье, Антон, что Господь создал вас – тебя и Дину, и других детей, которые лечатся здесь, потому что без вас жизнь была бы не такой прекрасной.
- Нет! Вы не понимаете или не хотите понять мой вопрос. Почему Бог допускает, чтобы люди болели? Он что, злой? Или просто у него недостаточно сил, чтобы уберечь нас от болезни?
- Антон, ты должен понять, - Мария Михайловна присела на табурет около его кровати. - Болезнь — она как смерть. Это не наказание для вас, ибо вы еще ни в чем не успели согрешить. Это данность.
- Сразу видно, что вы ничем не больны!
- Что ты об этом знаешь, Антон! – Мария Михайловна вдруг всхлипнула. – Если бы ты знал, сколько больных детей я перевидала за три года работы здесь! И я умирала и выздоравливала с каждым из них! И к каждому прирастала сердцем. Хочешь, я расскажу тебе свою историю?
- Хочу! – сказал Антон.
- Впервые я попала в эти стены еще студенткой медицинского колледжа. Здесь я проходила практику. И здесь я познакомилась с мальчиком – моим ровесником. Его звали Егор. У него, так же, как и у тебя была внутричерепная опухоль за левым глазом, может быть, поэтому я так за тебя переживаю, Антон. Первую операцию Егору сделали во время моей практики, и я была при нем сиделкой в послеоперационный период. Потом моя практика закончилась, но я продолжала приходить к нему и присматривать за ним. Мы много разговаривали, я читала ему книги, рассказывала всякие истории. Сам он не мог читать, потому что из-за опухоли у него постоянно образовывались кисты в глазах, и он перенес десять операций по удалению этих кист. Потом химиотерапию, от которой у него ужасно болел живот и постоянно тошнило. Вместе с кистами постепенно приходилось удалять хрусталики глаз и радужные оболочки. Практически, глаза Егора были пусты. Он ничего не видел, только различал свет и тьму. Я не утомила тебя своим рассказом, Антон?
- Нет, что вы? Продолжайте, Мария Михайловна!
- В какой-то момент встала проблема – удалять опухоль, или продолжать борьбу за спасение глаз, за спасение хоть и слабого, но зрения. Не буду утомлять тебя подробностями, но было слишком много показаний против операции. Словом, полная потеря зрения и медленная смерть казались неминуемыми. Родители Егора долго думали, но все же его мама решилась и сказала: «Егор уже два года ничего не видит. Различает только свет и тьму. Он понимает, день сейчас или ночь, включена лампа или выключена. Больше ничего. Но это теперь не имеет значения. Нужно спасать его жизнь». Егора оперировали двенадцать часов. Две бригады нейрохирургов сменяли друг друга. Это была сложнейшая операция, и пока она продолжалась, я впервые обратилась к Богу. Я стояла на коленях в больничной часовне и несколько часов подряд молилась за Егора…
Мария Михайловна вдруг замолчала и стала промокать глаза платочком.
Антон терпеливо ждал…
- Прости, Антон! – медсестра улыбнулась. – Заставила тебя проживать болезнь другого, а это так не профессионально с моей стороны. Так бестактно…
- Наоборот! – горячо сказал Антон. – Мне очень интересна дальнейшая судьба Егора. Он ведь и стал вашим мужем? Да?
Мария Михайловна удивленно посмотрела на Антона.
- Да! Но как ты догадался?
- Это было не очень трудно… Закончив колледж, вы попросились на работу в клинику, потому что Егор все еще лежал здесь. А когда его выписали, вы уже не могли оставить эту работу, поскольку прикипели к ней душой. Верно?
- Так и было, Антон, так и было… Егору сейчас снова делают операции, но уже офтальмологического плана. Нужно имплантировать хрусталики, имплантировать радужные оболочки. Снова в нашей жизни с ним все не просто, Антон… Наверно, поэтому мы все еще живем в гражданском браке.
Они долго молчали…
- Мария Михайловна, - наконец сказал Антон, - вот видите, как все складывается – и у вас, и у меня… Но тогда скажите – зачем мне продолжать бороться? Если ты отдаёшь всё и идёшь навстречу тому, что терзает тебя, только для того, чтобы узнать, что всё гораздо хуже, чем представлялось... Зачем тогда продолжать? Такой вопрос — проявление слабости? Или мы – и вы, и я просто так боимся честного ответа, что не смеем задать вопрос?
- Страх, Антон, — это отнюдь не слабость. Слабость — это позволить ему сломить тебя, лишить тебя голоса и права на борьбу. Страх, сам по себе – не враг. Это учитель! Я не боюсь сказать тебе, что в твоем положении все очень сложно. Но не безнадежно! Никогда не бывает так, чтобы не осталось надежды на выздоровление! А ты, Антон, человек умный и достаточно сильный, чтобы не дать страху победить себя, сломить твою волю. И вообще, ты можешь встать?
- Зачем? – удивился Антон.
- Мы должны приготовить палату Дины к ее возвращению! – Мария Михайловна подмигнула Антону, как настоящий заговорщик – о, она мастерски умела делать сюрпризы!
Они отправились в палату Дины выложили шоколадки, поставили в вазу, принесенную Марией Михайловной цветы.
Потом Антон уснул. С ума сойти, сколько он теперь спал...
Ближе к вечеру Мария Михайловна разбудила его и сказала, что Дину уже прикатили в палату, и что операция прошла успешно…