Луна золотой шаландой сквозь облака плывёт,
через недельку станет круглою – как пятак;
светится лунным светом в тёмном углу киот,
лики иконных старцев светятся просто так.
Масла плесну в лампадку, сяду опять к столу,
звёзды звенят, их сад мой слушает, не дыша;
я исписал тетрадку виршами не одну,
чаще и чаще просит стихомолитв душа.
Плавной ритмичной речью лечится горечь дней,
вроде и ритм неброский, но до чего упруг,
даже любовь понятна, несколько строк о ней
снимут сомнений низких взявшийся вдруг недуг.
Душу ласкает сладко древесных сверчков оркестр,
мерцают на клумбе травы навроде царской парчи,
а на соборе нашем лунный сияет крест
да проплывают фары мимо двора в ночи.
Внятен стал голос музы лично моей и чист,
много их есть на свете, только моя – одна;
через качанье веток виден залив, лучист,
он пропитался лунным светом почти до дна.
Тихо вздыхает море, галькою чуть шуршит,
пахнет шалфеем с мятой бриз, прилетев с плато,
через дорогу, в сквере, в лунном бреду самшит
что-то магнолии шепчет, да непонятно что.
Я полюбил недаром песни рассветных птиц,
россыпи рос алмазных на молодой траве:
если, прищурясь, глянуть в небо из-под ресниц,
можно увидеть мельком ангелов в синеве.
Вот и сиди, и думай, локти на стол сложив,
станет ли жизнь нормальной в этой стране, – бог весть,
я до сих пор, наверно, лишь потому и жив,
что в этом жёстком мире стихомолитвы есть.
Луна золотой шаландой скрылась за горный кряж,
кто-то зашёл в беседку из виноградных лоз;
завтра, на самой зорьке, я прибегу на пляж –
вот по таким же водам шёл к рыбакам Христос…