Военно-морская Медицинская академия (профессора и педагоги)
Прошло 64 года с момента нашего поступления в Военно-морскую Медицинскую академию (ВММА) и 58 лет с момента окончания Военно-морского факультета Военно-медицинской академии им. С.М. Кирова (ВМедА). Нам, выпускникам академии 1960 года, уже давно за восемьдесят, но яркие впечатления о счастливых годах учебы у всех нас остались в памяти до сих пор.
Мы храним светлую память о наших профессорах и педагогах, давших нам знания и навыки и сделавших нас военно-морскими врачами. Храним пожелтевшие от времени фотографии тех времен, в том числе и профессорско-преподавательского состава, сделанные на лекциях и занятиях, и с благодарностью вспоминаем о них и отдельные памятные моменты встреч с ними.
Николай Васильевич Лазарев (1895-1974). Данные из интернета.
Токсиколог. Фармаколог. Доктор медицинских наук. Профессор. С 1941 по 1956 г. Возглавлял кафедру фармакологии ВММА, а с 1956 г. – ВМедА им. С.М.Кирова. Один из основателей советской промышленной токсикологии.
«Любимый профессор» (глава из книги В. Бердышева «Ленинград и ленинградцы»)
На каком курсе мы проходили фармакологию - на втором, на третьем? Но в любом случае эта наука показалась мне очень интересной и вместе с тем достаточно сложной. Интересной потому, что всё в ней было связано с растениями, а я их любил с раннего детства. Сложность же была вызвана необходимостью запоминания многочисленных латинских названий, что всегда мне давалось с большим трудом. Выписывание бесчисленных рецептов тоже не было простым делом, но тут существовали определённые принципы, а это всегда облегчает ситуацию.
В познании той или иной науки очень многое зависит от преподавательского состава, от постановки учебного процесса, от уровня знаний и личных качеств лекторов и остальных педагогов. В этом отношении с фармакологией нам повезло. Уровень подготовки наших преподавателей, в частности Ивана Фомича Греха, был очень высоким, а интеллекта и обаяния у начальника кафедры - полковника, профессора Николая Васильевича Лазарева было более чем достаточно.
Профессор Лазарев! Как только я впервые увидел его взошедшим на кафедру нашей третьей аудитории, как только услышал его первые слова и фразы, обращённые к нашей, ещё зелёной курсантской гвардии, я сразу проникся любовью и уважением к нему и с широко раскрытыми глазами слушал все его лекции по новой для нас "лекарственной" науке. Глаза мои не закрывались при встрече с ним даже тогда, когда эти встречи состоялись после занудных дежурств, выбивавших из колеи мой неокрепший курсантский организм не на одни сутки. В этих случаях я отсыпался уже на следующих лекциях, особенно по истории КПСС или марксистско-ленинской философии, суть и значение которых (этих дисциплин) с трудом вообще доходили до моего ещё не развившегося курсантского сознания.
Профессор просто завораживал и одухотворял меня своим внешним видом, какой-то общей культурой, богатыми знаниями, удивительно приятной речью, интересным изложением материала. Мы уже кое-что представляли себе по части физиологии и биохимии нашего организма, так что был более-менее понятен излагаемый им механизм воздействия лекарственных средств на наши органы и системы. С другой стороны, само доведение до нас сложного материала было настолько доходчивым и логичным, что от нас самих не требовалось больших усилий для его усвоения.
Мы уже знали от старшекурсников и от начальника курса о больших заслугах Николая Васильевича, как учёного-фармаколога. О том, что он принимал в своё время активное участие в создании Академии наук страны, что написал несколько капитальных трудов по фармакологии и токсикологии, опубликовал массу научных статей. Говорили о его собственной научной школе, пустившей корни в разных уголках страны, о его научных идеях, оценить которые мы в то время были ещё не в состоянии. И все в один голос восхищались им, как человеком - порядочным и справедливым, в том числе и на экзаменах! Последнее для нас тогда тоже было немаловажно.
Да, лекции профессора доставляли мне истинное удовольствие. Куда труднее приходилось на практических занятиях, когда всезнающий и всевидящий И. Ф. Грех вдалбливал в нас принципы выписывания бесчисленных рецептов, каждый раз давая контрольные задания и без особого сожаления ставя минусы и двойки. При этом он особенно нас не ругал (зная, что с двоечниками разберутся на курсе), и выводил все оценки с одинаково приветливой улыбкой, так что создавалось впечатление, будто он даже доволен нашими провалами, или же рад дополнительной встрече с нами на отработках. Порой он читал нам и лекции, и тогда его постоянные "чичас" и "щичас" заставляли улыбаться уже нас, и мы хоть здесь отводили душу, вознаграждая себя за все его "рецептурные измывательства" над нами во время занятий.
Несколько лекций прочитал нам Матвей Абрамович Розин. Какие ещё работы он вёл тогда на кафедре, я не видел, но в последующем, после выхода его серьёзной монографии, понял, что это большой учёный. Вообще, наука в коллективе Н. В. Лазарева развивалась очень интенсивно, и в научном кружке здесь было нашего брата, пожалуй, больше, чем на любой иной кафедре факультета.
Николай Васильевич на лекциях много говорил нам о необходимости научных исследований, стараясь привить любовь к познанию, к исследовательскому процессу, и, конечно, приглашал всех желающих к себе на кафедру. Я как-то сразу проникся его убеждениями и в скором времени предстал перед профессором в качестве жаждущего научного поиска юного "эскулапа". Что меня толкнуло туда? Очевидно, не только стремление периодически вырываться из казарменных оков на свободу (пусть даже на кафедру), и не только желание с меньшими потерями пройти серьёзную фармакологическую программу - были у меня и куда более сложные дисциплины. Первостепенную роль здесь, конечно, сыграли обаяние и педагогический дар профессора, его энтузиазм и способность убеждать окружающих.
Профессор пригласил меня к себе в кабинет, усадил напротив себя к столу, задал несколько вопросов, а потом стал рассказывать о научной работе кафедры и основных научных направлениях, наиболее перспективных, с его точки зрения. Всё, что я запомнил из того разговора, были его новые идеи относительно повышения сопротивляемости организма с помощью лекарственных средств. В русло этих исследований и направлялись сейчас основные поисковые усилия кафедры. Конечно, профессор отлично знал о фундаментальных работах Ганса Селье - о развитии общего адаптационного синдрома (о которых мы - курсанты почти ничего не слышали). Но свои, кафедральные исследования он строил в иных направлениях, не связывая всю защиту организма только с развитием одних лишь гормональных перестроек.
Теоретическое обоснование этого направления было ещё впереди. Сейчас же проходило накопление фактов, в частности, исследования с дибазолом, чем, в основном, и занимался М.А. Розин.
Затем Николай Васильевич повёл меня по кафедре, знакомя с людьми, вместе с которыми предстояло работать, и представлял других членов научного кружка, уже работающих здесь. Тогда я обратил внимание на сотрудника, проявлявшего особую активность в своей деятельности. Он то бегал с клетками, заполненными крысами, то спешил куда-то со шприцами в руках и кучей каких-то препаратов.
- Это Петр Петрович Голиков! - представил его профессор. - Работает у нас уже третий год, сейчас он на шестом курсе. К окончанию академии планирует собрать материалы для диссертации. Обязательно соберёт!.. С него можно брать пример в плане энергии и инициативы.
Он задал молодому лейтенанту несколько вопросов о ходе работы, и тот вновь помчался куда-то выполнять сегодняшнюю программу. Мне же пока была поставлена задача освоения методик: взятия крови у животных, приготовления мазков, окраски их по Грамму, подсчёта формулы крови и пр. Я получил рабочее место, аппаратуру, нескольких кроликов, микроскоп, и стал "вгрызаться" в науку.
На кафедре царила рабочая и вместе с тем очень добрая атмосфера. Все постоянно чем-то занимались, однако в любой момент были готовы оказать тебе помощь - и словом, и делом. А поскольку поначалу я ничего не смыслил в работе, то непрерывно отвлекал от дел кого-нибудь, в том числе и "активного молодого лейтенанта". Он произвёл на меня впечатление не только похвалой профессора, но и своей поразительной активностью. Видно было, что дело у него спорилось, и он день ото дня наращивал темпы.
В последующем я узнал о Пете подробнее. Говорили, что учится он не очень старательно - есть и тройки, и даже "неуды". Главную же задачу видит в работе на кафедре, уже с третьего курса занимаясь здесь и готовя материалы для диссертации. Оказывается, в академии работает его старший брат - на какой-то терапевтической кафедре. Ребята говорили о неком преподавателе - майоре Голикове (таком же рыжем, как и сам Петя), который вёл одну из наших групп и беспощадно ставил всем двойки. Видимо, старший семейный наставник и направил деятельность Петра Петровича в нужное, научное русло.
Первое время я увлёкся работой: приходил на кафедру чуть ли не каждый день и даже по воскресеньям. Меня свободно пускали туда одного, разрешая вскрывать и опечатывать кафедру, не опасаясь каких-либо каверз с моей стороны. Несколько таких вот чудесных воскресных дней я работал здесь в полном одиночестве. На кафедре было тепло, светло, солнечно и уютно. Я брал кровь у кроликов, вводил им нужные препараты, затем снова брал кровь; делал многочисленные мазки, окрашивал их, считал формулу крови, оценивая по ней влияние фармакологических препаратов.
Месяца через три-четыре работы у меня уже был накоплен некоторый "научный" материал. Николай Васильевич начал корректировать мою рабочую программу, развертывая её в более широком масштабе. К этому времени мы успели пройти и фармакологический экзаменационный барьер и даже отдохнуть во время каникул. А после у меня вдруг возродилась тяга к искусству (музыке и рисованию), и я постепенно стал удаляться от научного направления. К тому же, нас стали чаще пускать в увольнение, и отказываться от этого счастья в выходные дни для жаждущего "свободы" курсанта было бы истинным кощунством.
Мои посещения кафедры стали редкими, и работа затормозилась. У других же "кружковцев" работа спорилась, в том числе и у Голикова, который успевал забегать сюда чуть ли не каждый день, накапливая и накапливая материалы. Преподаватели спрашивали меня о ходе моей работы, и мне было очень неудобно за свою бездеятельность. Не желая выглядеть среди других лодырем, я в какой-то момент вообще перестал приходить сюда, воспользовавшись отсутствием Николая Васильевича, уехавшего в длительную командировку.
Нельзя сказать, что меня не мучила в этой связи совесть, но иные, малонаучные интересы уже не давали мне возможности думать о чём-либо серьёзном. Занятия музыкой, выезды за город, хождение по музеям, встречи со знакомыми, спортивные тренировки полностью заняли у меня всё свободное время. И вскоре я забыл о кафедре, о своём "фиаско" на ней. И не решился даже сходить туда и извиниться перед Николаем Васильевичем. Что он подумал тогда обо мне, как расценил мой неожиданный уход?
В последующем никаких вызовов меня на кафедру не было. Значит, и претензий особых ко мне не предъявлялось. Николай Васильевич, безусловно, отлично знал нашу курсантскую психологию и делал нам снисхождение, не требуя чего-то особенного. Одни ученики приходили, другие уходили, оставались самые надёжные, преданные работе и науке. Такие, например, как Петр Петрович. Со мной же мой любимый профессор явно просчитался. Я чувствовал, что он надеялся на меня, верил мне. Что ж, таков оказался я в те далекие курсантские годы. Но любовь к профессору, как к человеку и большому учёному, у меня осталась. Он казался мне одним из лучших педагогов и воспитателей среди остальных наших профессоров.
Прошли годы. В I960 году я закончил академию и был направлен на Тихоокеанский флот, где начал врачебную деятельность в должности целого начальника медицинской службы одного из военно-строительных отрядов. В 1962 году отряд перебазировался с острова Русский во Владивосток, и я получил определённую возможность общения не только с военной, но и гражданской медициной. В это время я уже с полным "чувством" осознал все свои промахи, допущенные в академии в плане выбора "стратегического" направления в жизни, и всеми силами рвался из своего стройбатовского окружения к манившей меня настоящей медицинской работе. Пытался по возможности посещать научные конференции, проходившие в госпитале флота, сборы руководящего состава медицинской службы (я тоже был "руководителем" в своём отряде). Не пропускал я и возможности знакомиться с научными кругами города, в том числе и с Дальневосточным Центром Академии наук (ДВНЦ АН СССР).
Как раз в этот период на базе ДВНЦ проходил научный симпозиум по биологически активным веществам (Симпозиум по элеутерококку и женьшеню), куда съехались многие ведущие фармакологи из разных городов страны. Кто мне сказал о нём, - не помню. Возможно, я сам обратил внимание на объявление, висевшее на стенах Президиума этой научной организации. Любыми путями надо было вырваться на него (меня с трудом отпускало из отряда командование). Всё же удалось убедить в этой необходимости командира отряда, и я на целых два дня отправился на этот представительный научный форум.
Придя в зал Президиума задолго до начала заседаний, я выбрал место в задних рядах и стал наблюдать за событиями. Постепенно зал заполнялся народом. Незнакомые молодые люди приносили и развешивали таблицы, размещали на длинном столе цветы, бумагу и иные канцелярские принадлежности, о чём-то говорили между собой. Знакомых среди них не было. Но вот появился капитан с чёрными усиками - тот, который несколько раз бывал у меня в отряде с проверкой - Дардымов Игорь Васильевич (запомнил даже!). Значит, тоже хочет послушать. Пришли старшие офицеры из госпиталя и из санэпидотряда флота. А это кто? Знакомое лицо: вытянутое, в веснушках, с рыжими волосами - капитан медицинской службы. Так это же Петр Петрович Голиков! С целой кипой таблиц, бумажек, с профессорской папкой в руках. Я сразу устремился к нему с вопросами. Он тоже узнал меня. Сказал, что служит на Русском острове в какой-то школе. А сейчас должен выступать с докладом (!!). В данный момент ему, конечно, было не до меня. Но он пообещал поговорить со мной позже, и, в частности, о моей научной работе, которую я стал вести в отряде по собственной инициативе.
В этот момент все заволновались, и в зал вошла группа, в которой двигался... не кто иной, как Николай Васильевич Лазарев!! Вот это неожиданность! Мой кумир снова рядом. В таком далёком краю. Безусловно, будет выступать, и я снова услышу его! Это же истинное счастье!.. Зачем я ушёл тогда от него?! Он, конечно, забыл тот эпизод, уже шесть лет прошло, да и я уже в погонах - целый старший лейтенант - не узнает!
Между тем раздался звонок, участники форума и слушатели стали рассаживаться. Кто-то из академических учёных зачитал состав президиума симпозиума. Члены президиума заняли за столом свои места. Председателем единогласно выбрали Николая Васильевича, и он сразу же начал работу. Тот же удивительно приятный, мягкий, завораживающий баритон; та же неторопливая, размеренная речь; та же поразительная логика рассуждений и... новая теория в фармакологии - теория развития "состояния неспецифически повышенной сопротивляемости организма" - сокращенно СНПС.
Профессор рассказывал о характерных признаках этого состояния, о способах и средствах его достижения, об отличии его от стресса. Оказывается, СНПС может развиваться и без активного включения в процесс гормональной реакции, без обязательной для стресса стадии "напряжения" организма, без отрицательных последствий общего адаптационного синдрома. Вызывать СНПС могут самые обычные естественные раздражители: физическая деятельность, холод, гипоксия, солнечное и, в частности, ультрафиолетовое излучение, в том числе и физиотерапевтические процедуры, а также отдельные лекарственные (фармакологические) препараты. Концепция СНПС, безусловно, развивала теорию об общем адаптационном синдроме. Она открывала дорогу исследованиям во многих областях медицины и биологии. Вместе с идеями Г. Селье она явилась в последующем теоретической базой для изучения действия на организм физической тренировки, гипоксии и других естественных способов и средств, обеспечивающих повышение общей устойчивости организма, в том числе, и адаптогенов.
Последним направлением исследований, оказывается, занимается как раз одно из отделений (лабораторий) ДВНЦ под руководством сорокалетнего доктора медицинских наук - Израиля Ицковича Брехмана - тоже бывшего военно-морского врача, сейчас подполковника медицинской службы запаса - ученика Николая Васильевича. И сейчас на базе его научного отделения (лаборатории) планируется организация нового научно-исследовательского института!
Затем Николай Васильевич рассказал о деятельности лаборатории Брехмана, охарактеризовал профессора, как большого учёного, упорного, постоянно ищущего исследователя, имеющего здесь, в Приморье уже многих последователей, в том числе из флотских, академических врачей. Он выразил уверенность, что фармакологическое направление, развиваемое Брехманом, даст много новых открытий, на базе которых вырастут новые кандидаты и доктора наук.
Потом слово для тридцатиминутного сообщения было предоставлено главному докладчику и виновнику всего этого торжества - доктору Брехману. Доклад ошеломил меня количеством совершенно незнакомых мне научных терминов и новых идей, и "переварить" всю эту информацию моя недоразвитая "компьютерная система" была тог-да совершенно не в состоянии. Однако то, что касалось влияния на организм препаратов из листьев и стеблей элеутерококка, - эти факты произвели на меня впечатление. Сразу стало понятно, что использование их в наших флотско-армейских условиях весьма и весьма перспективно: как в плане укрепления здоровья личного состава, так и в научном, исследовательском направлении. Безусловно, надо будет посоветоваться с Израилем Ицковичем. Наверное, не откажет в помощи - всё-таки наш, военный врач...
После блестящего доклада и столь же блестяще-лаконичных ответов на вопросы весьма разбирающейся (как мне тогда показалось) в адаптогенах публики, начались десятиминутные выступления остальных участников симпозиума. Особенно меня интересовали доклады флотских специалистов. И их было немало. Кое-кого из выступавших я уже знал, в частности, подполковника медицинской службы Григория Моисеевича Маянского, доложившего (весьма быстрой скороговоркой) материалы по изучению действия экстракта элеутерококка на течение хронической лучевой болезни - в опытах на животных. В программе выступлений прочитал, что Григорий Моисеевич уже кандидат медицинских наук, командует токсико-радиологической лабораторией санэпидотряда флота.
Читаю программу дальше и вижу в составе выступающих фамилию не только Пети Голикова, но и Дардымова! Оказывается "усатый капитан" тоже кандидат наук! И тоже выступает здесь! Сколько же наших военных врачей занимается тут наукой! И занимается серьёзно, не то, что я "изображал" семь лет назад на кафедре. Вон, какие интересные результаты. И как хорошо отзывается обо всех Николай Васильевич! Сумею ли я когда-нибудь дорасти до этого уровня? Все это казалось мне тогда полнейшей фантазией. Хотя... Петя же смог! Надо просто работать.
Как раз вызвали на трибуну Игоря Васильевича. Вышел он твёрдой, военной походной (чувствовалась отличная строевая выправка) и так же решительно стал излагать свои материалы, ссылаясь на несколько таблиц, которые он тут же успел развесить. Доклад его, видимо, был весьма интересным, поскольку Николай Васильевич очень внимательно и заинтересованно слушал его, а после окончания высказался весьма одобрительно и в отношении собранных материалов, и в адрес самого докладчика. Я же с трудом воспринимал суть излагаемого, чему мешали некоторые особенности речи Игоря Васильевича (быстрота и отрывистость), к которой я ещё не успел привыкнуть. Очевидно, докладчику в какой-то степени мешало и волнение, поскольку чёрные усы его шевелились в отдельные моменты значительно энергичнее обычного. То, что движение этих усов может выражать самые разные чувства и настроения их владельца, - в этом я уже убедился при встречах с ними (усами) в отряде, когда проверяющий капитан журил меня за мои первые промахи в самом начале моей служебной деятельности. Однако в данном случае шевеление обосновывалось уже совсем иными причинами.
Нет, Игорь Васильевич, конечно, произвёл на меня впечатление. И как это я ничего не знал о нём раньше! Ведь сколько раз уже встречались. Можно было бы и посоветоваться по разным вопросам. Что-то уже начал исследовать и анализировать, но насколько это актуально?.. Нет, с ним надо будет детально поговорить.
Результаты исследований Пети Голикова, видимо, тоже были достаточно интересными - и тоже касались неспецифической резистентности организма в зависимости от внешних факторов, а также фармакологических способов её повышения. Но что-то мешало Пете в изложении материала. Он часто заглядывал в конспект, а под конец и вовсе перешёл к чтению "по бумажке". В ответах же на вопросы он не смог полностью убедить своих оппонентов, что (не взирая на лица) и констатировал Николай Васильевич:
- Нет, Петр Петрович, подымайте лапки кверху и говорите "сдаюсь!"... Доработать придётся вашу концепцию... Но факты сами по себе интересные. Очень важно, что есть наблюдения на людях.
Я восхищался Николаем Васильевичем, наслаждался его спокойной, размеренной и такой запоминающейся речью, его не сходя-щей с лица доброжелательной улыбкой, остроумными репликами в адрес выступавших. Как он был во всём величественно прекрасен! Он моментально ориентировался во всех нюансах и тонкостях докладов, задавал докладчикам глубокие вопросы, на которые сам же порой и давал исчерпывающие ответы. Меня поражало, как Николай Васильевич мог так быстро и точно схватывать основные идеи докладчиков, видеть особенности и новизну исследований, сопоставлять с известными ему фактами. Я не в силах бы был задать докладчику ни одного дельного вопроса, а профессор умудрялся ещё и вникать в каждую цифру таблиц и порой находил в них даже существенные "опечатки".
Вместе с тем все его замечания и даже критика носили совершенно дружеский характер, будто всё это обсуждалось в своём домашнем (кафедральном) кругу. И у каждого докладчика он находил, прежде всего, положительные стороны выполненной работы. С другой стороны, нисколько не выделял в общей группе "своих", как, например, Петю Голикова. Услышав же что-то особо интересное, весь предавался вниманию, слушал сообщения с радостной, не скрываемой улыбкой, давая в заключение восторженные отзывы.
Так произошло, в частности, после блистательного доклада Олега Ивановича Кириллова, молодого сотрудника Брехмана, удивительно аргументировано, логично и чётко рассказавшего о влиянии адаптогенов, в том числе и элеутерококка, на развитие общей адаптационной реакции (стресса). Лично меня докладчик просто поразил - своими знаниями, блестящими данными, способностью так чётко и совершенно без бумажки излагать материал. Нет, на мой взгляд, ему в тот раз не было равных, даже в сравнении с более зрелыми и опытными исследователями.
Во время перерыва на обед мне удалось поговорить с Петей. Он поинтересовался, чем занимаюсь я, и пообещал в последующем помочь в моих начинаниях. О себе по секрету сказал, что уже закончил диссертацию и даже успел защитить её в Ленинграде (без ведома своего и медицинского начальства). Это меня поразило - уже кандидат медицинских наук! Прав был Николай Васильевич, когда ставил мне в пример его у себя на кафедре. Целеустремленность сделала своё дело. И не надо было иметь для этого "отлично" по всем разделам медицинской науки. А теперь у него всё впереди - Брехман обещал добиться его скорой демобилизации и принять на работу к себе в отдел. И это уже через пять лет после окончания академии!
Я очень надеялся на Петину помощь, и, заглядывая в будущее, могу сказать, что не ошибся в этом. Он кое-что подсказал мне в методиках и направлении моей работы, но главное, - толкал и толкал меня вперёд, не давая передышки, постоянно стимулируя мою научную активность в очень трудный для меня период 1962 года. Возможно, он это делал и не бескорыстно, поскольку часть материалов я давал и ему, но в любом случае Петя многому научил меня, в частности, настойчивости и упорству в преодолении служебных трудностей, а также целеустремленности и решительности в научном поиске. В день же симпозиума он оказал мне ещё одну услугу: зная мое страстное желание поговорить с Николаем Васильевичем и одновременно мои опасения этого в связи с "инцидентом" на кафедре, он решительно представил меня профессору на выходе из Президиума после окончания заседаний. Представил как человека уже два года работающего в науке и ищущего себе научного руководителя. Это он сделал, подводя профессора к машине, чтобы лично сопровождать его до гостиницы.
- А! И беглец здесь! - сразу узнал меня Николай Васильевич, - сбежал и не появился! Но я знал, - он будет работать!.. Сейчас некогда, - добавил он, обращаясь ко мне, - машина ждёт. Но вы заходите в гостиницу после окончания симпозиума. Вместе подумаем над вашей проблемой.
Я был счастлив до бесконечности! Помнит! Простил! Да ещё хочет помочь в работе! Как я ему был благодарен! Нет, должен сделать в науке многое - нельзя не оправдать его надежды! Вот только что можно сделать в ВСО? Но и здесь есть возможности. - Пример капитана Матюхина. Чуть ли не открытие сделал в области климатологии...
Второй день Симпозиума показался мне бесконечным. Даже доклады не казались такими интересными. В перерыве ещё раз поговорил с Петей, узнал гостиничный номер профессора. Всё думал, как и о чём рассказывать ему - ведь наработанных данных было пока так мало... Однако много рассказывать не пришлось. Номер у Николая Васильевича был переполнен такими же, как и я, жаждущими встречи "исследователями" и солидными учёными. Тут же были и Брехман, и Петя Голиков, и кто-то ещё из академии - я запомнил их по докладам. Правда, лично мне ждать аудиенции пришлось недолго.
Николай Васильевич задал мне всего несколько вопросов по проделанной работе, - он сразу понял суть дела.
- Хорошо, что вы начали исследования с изучения здорового человека. Познав закономерности здоровья, легче будет разобраться и с патологией, а также понять особенности действия лекарств, в том числе и адаптогенов, на уровне целого организма. Сформировавшийся физиолог может дать большую фору "чистому" фармакологу в этом отношении. Это прекрасно понимает и доктор Брехман, развивая у себя и физиологическое направление исследований. Наблюдения на людях по изучению действия препаратов Израиля Ицковича - очень важное и совершенно необходимое направление работ. Это вторая часть его исследовательской программы. К сожалению, сейчас она не может быть реализована в стенах академии. Помогайте им в этом, координируйте с ними свою работу.
- Теперь относительно здоровья. Если вам удастся определить основные критерии этого состояния, в частности, уровень сопротивляемости (резистентности) организма, использовать их в практике массовых обследований моряков, - это будет тоже большая наука. Особенно, если сможете найти самые простые и доступные всем методы исследований. Но за всей этой диагностикой не забывайте, что главное всё-таки укрепление здоровья вашего (и любого иного) контингента, внедрение в практику наиболее доступных, дешёвых и эффективных способов и средств повышения резистентности - развития СНПС. В этом отношении препараты Израиля Ицковича могут оказать вам неоценимую помощь.
- Брехман уже создал здесь свою собственную школу исследователей. Он всегда поможет стремящемуся в науку... Так что дерзайте и старайтесь теперь уже не терять темпа... Опять же берите пример с Петра Петровича. Он тоже служит и работает в науке рядом с вами... Не пасуйте перед трудностями. Всем нам пришлось начинать с "рутинной" работы. Но и она нужна. Постарайтесь поставить и её на научные рельсы. Тогда и вам, и военнослужащим, и командованию будет легче.
На этом он закончил. Пожелал мне успехов, а я от всей души поблагодарил его. Всё внутри меня клокотало от счастья, и я всю дорогу домой думал о нашей беседе, о профессоре. Как хорошо, как приятно просто побыть с ним рядом, поговорить, точнее, послушать его одного. Сколько в нём доброты, сердечности, человечности... Как много полезного, важного, интересного услышишь за несколько минут такой беседы. Сколько уверенности он придаёт людям - будто переливает в тебя некую магическую "жизненную силу"!.. Что-то на самом деле "перелилось" в меня от него, вдохновило, подняло настроение, заставило забыть мои "вэсэошные" невзгоды, убедило в возможности и здесь наладить целенаправленную работу...
Сколько же он всего знает! И не только в области "своей" науки... Любит коллектив, любит слушать... Говорят, специально до Владивостока поездом добирался, чтобы с людьми пообщаться, края наши посмотреть... Любит всем делать добро, даже таким "изменникам", как я... И ведь ни разу больше не вспомнил об "инциденте"!
Он, фармаколог, не считает для себя и для своих коллег (фармакологов) унижением признаваться в недостатке своих знаний (в частности, в области физиологии человека) для полноценного анализа механизма и эффективности действия лекарств, для глубоких теоретических обобщений; призывает к интеграции исследований в биологии и медицине... Настоящий наш русский интеллигент, каких очень и очень мало. Интеллигент, прежде всего, своими душевными качествами, общей своей культурой и, безусловно, знаниями.
Тот Симпозиум и встречи с учёными и флотскими товарищами, безусловно, вдохновили меня. Я начал работать, как одержимый. И события стали развиваться прямо-таки с "неимоверной быстротой". В октябре удалось попасть на курсы усовершенствования при госпитале флота по циклу невропатологии. Опять занятия, снова экзамены. Но это было уже удовольствием. Кстати, зачёт по токсикологии пришлось сдавать Григорию Моисеевичу Маянскому, в то время возглавлявшему токсико-радиологическую лабораторию санэпидотряда флота. При подготовке я, как всегда, запутался в очень схожих симптомах поражений от различных ОВ (отравляющих веществ). Зная тягу Григория Моисеевича к науке и его выступление на недавнем симпозиуме, решил сыграть на этом. Вызвался кого-то дополнить и развил "теорию" о неспецифических проявлениях защитных реакций организма. Действительно, именно они давали сходную картину поражений. Потом перешёл и к теории СНПС, упомянув и заслуги в этом Григория Моисеевича.
Маянский сиял. Не полагал, что кто-то из молодых врачей додумается до всего подобного. Но я-то обо всём этом думал уже давно - с момента первой своей встречи с Николаем Васильевичем, и концепция общего адаптационного синдрома параллельно с состоянием "неспецифически повышенной сопротивляемости" анализировались мной применительно ко многим жизненным ситуациям.
Не успел я сдать основные зачёты, на меня, "как снег на голову", обрушилось совершенно невероятное предложение - перейти работать в санэпидотряд флота! (?) Откуда там узнали обо мне? Кто выдвинул мою кандидатуру? Почему именно сейчас, когда я уже, вроде бы, выбрал дальнейшее направление своей врачебной деятельности? Видимо, меня приметили "осповские" специалисты, часто посещавшие отряд ещё на Русском острове. Хотя я и был сильно бестолков от природы, но старательность моя всё же бросалась в глаза. А потом встречи на симпозиуме, разговоры с Дардымовым, в последующем более близкое знакомство с Маянским на зачёте. Кстати, мне как раз предлагали место Игоря Васильевича - физиологом в санитарно-гигиенической лаборатории. Он же должен был демобилизоваться и перейти на работу к Брехману. Туда же брали и Петра Петровича.
С Петей, правда, дело решалось непросто. Флотское командование ничего не знало о его научной деятельности. Начальник медицинской службы флота генерал-майор Синельщиков, узнав о приказе о демобилизации, пришедшем свыше, так разбушевался, что вначале ни в какую не хотел отпускать его и сделал все возможное, чтобы замедлить этот процесс. Но всё же вынужден был подчиниться распоряжению, и Петя вскоре стал заведовать одной из лабораторий в отделе Израиля Ицковича.
С Игорем Васильевичем было совсем по-другому. Ему даже разрешили на некоторое время перейти в биохимическую лабораторию госпиталя флота, чтобы получить очередное, майорское, воинское звание (отрядовская должность была капитанской). А после этого без всяких осложнений он тоже перешёл к Брехману, возглавив ещё одну научную группу. Вот так у Израиля Ицковича постепенно собирались ученики и последователи Николая Васильевича. Игорь Васильевич, как я понял, тоже причислял себя к этой вездесущей Лазаревской школе.
Да, но я сам был поставлен перед серьёзной проблемой - решить за одну ночь, что же делать. Всё же решился, и сделал, конечно, правильно. И тоже с моим переходом были проблемы, только не на уровне флота, а пониже - на уровне командования моего строительного отряда. Подполковник Терехов, недавно возглавивший его, сменив Ивана Ивановича Самуилова, более часа держал меня "на ковре" у себя в кабинете, поливая с высоты своего командирского положения самыми изощрёнными лингвистическими оборотами, почерпнутыми им в лётных гарнизонах и дополненными теперь весьма ёмкими стройбатовскими конструкциями. Получилась такая "токсическая смесь", что я долго потом не мог избавиться от преследовавшего меня смрадного духа. Вместе с тем мне удалось в течение нескольких дней рассчитаться с этим заведением и перебазироваться в район "Зелёного угла", где располагалось так полюбившееся мне в последующем это удивительное подразделение флота.
С этого момента началась моя счастливая трудовая флотская жизнь - в кругу сосуживцев-соратников, прекрасных врачей-специалистов, чутких, добрых и отзывчивых людей, стремившихся во всём помочь тебе, скорее обучить непростой гигиенической науке. Параллельно началась и моя настоящая научная деятельность - уже совершенно официальная, плановая, вобравшая в себя идеи Николая Васильевича Лазарева, используемые применительно к новой, создавшейся обстановке.
В плане науки продолжалась работа с людьми в наших военно-строительных и учебных отрядах, на кораблях флота. Разрабатывались комплексные методы оценки здоровья военнослужащих (функционального состояния организма); здоровье анализировалось в зависимости от условий обитаемости военных объектов, в связи с местными климатическими и погодными условиями. Изучалась эффективность различных способов и средств повышения резистентности организма, в том числе, закаливания, физической тренировки, витаминов, растительных адаптогенов...
Несколько раз мне удалось встретиться с Израилем Ицковичем и посоветоваться с ним относительно моей работы. Он рекомендовал начать исследования с адаптогенами и держать связь с представителями флота, занимающимися этими вопросами - Голиковым и Бабуриным. С Бабуриным особого разговора не получилось - его интересовали только собранные данные и только с элеутерококком. А вот Петя Голиков, как уже говорил, во многом помог мне на первом этапе становления моей научной работы. Большую помощь оказал мне и Игорь Васильевич Дардымов, руководя какое-то время моей "физиолого-гигиенической" деятельностью в отряде, а после, - анализируя вместе со мной первые, мои собственные, научные данные и помогая оформлять их в первые же научные статьи и тезисы.
А через два года произошла ещё одна радостная встреча с Николаем Васильевичем, приехавшим на очередной научный кворум, организованный Израилем Ицковичем. Я снова пришёл к нему в гостиницу, и на этот раз обстановка благоприятствовала нашей беседе - у него были только самые близкие ему здесь люди. Правда, с моей стороны, беседу несколько осложнял разбитый несколько часов назад палец - посиневший и распухший до невообразимых размеров. Надо же было такому случиться в самый неподходящий момент! Произошло всё на территории бригады подводных лодок, где мы проводили обследование по поводу вспышки дизентерии. Тогда один из разгневанных начальников этого подразделения, на которого мы составляли акт, "нечаянно" опустил крышку колодезного люка на мои пальцы, и этого я, естественно, не мог предвидеть. Включать же этот эпизод в акт уже не имело смысла. Сильную боль в последующие часы я ещё мог терпеть. Главное, что больше всего мучило меня, - это невозможность участия в волейбольных баталиях, проходивших в отряде. Это для меня была невосполнимая потеря.
При встрече с Николаем Васильевичем о боли я забыл, рассказывая ему о своих "научных успехах" и слушая его очередной завораживающий монолог. Он был рад за меня, за переход в систему санэпидслужбы и открывшейся возможности заниматься одновременно гигиеной и физиологией.
- Даже неплохо, когда исследователь с самого начала работает в разных направлениях. Это расширяет его кругозор, создает основу для будущих глубоких обобщений... Мы должны стремиться к интеграции научных знаний. (Для теоретических обобщений это принципиально важно). Задача - переходить к комплексным и системным исследованиям... Знакомьтесь с фундаментальными работами в области науки. Учитесь выделять главное из массы мелкого, частного. Научитесь различать истину в массе публикуемых фактов, овладевайте методами глубокого анализа...
Далее он стал развивать мысль о значении гигиенических исследований в оценке здоровья, а также об особой значимости окружающей среды вообще для нашего общества.
- Условия среды становятся сейчас важнейшим фактором, влияющим на наше здоровье. Среда жилищ, производственных предприятий, городов и геоклиматических зон в скором времени выдвинется на первое место по значимости в развитии многих заболеваний. Человек всё больше загрязняет окружающую среду. Отдалённые последствия этой деятельности непредсказуемы. Необходимо срочно вста¬вать на её (среды) защиту. Нужны широкие практические исследования и развитие совершенно нового направления гигиенической науки - "геогигиены". Вы говорите, что занимаетесь изучением обитаемости ваших объектов?
- Да, но это пока только начало. Меня специально направляли на трёхмесячное прикомандирование к академии по этому вопросу.
- Жаль, что не зашли тогда ко мне. Я бы вам многое рассказал и дал соответствующую литературу... Но вы её и здесь найдёте.
- Я больше интересовался вопросами физиологии человека, способами повышения сопротивляемости организма, проблемой СНПС.
- Очень хорошо, когда исследователь понимает необходимость изучать организм в зависимости от окружающих его условий. Ещё лучше, когда есть и возможность для проведения профессиональных исследований. Проблема "человек и окружающая среда " - сейчас становится наиважнейшей. Вам все карты в руки для исследований... А как с адаптогенами? Были у вас беседы с Израилем Ицковичем на этот счёт?
- Мы уже провели несколько серий наблюдений с использованием витаминов и элеутерококка, на базе военно-строительных отрядов. В ряде случаев работали вместе с Дардымовым и Петром Петровичем. Материалы отданы в сборник научных работ врачей флота. А Израиль Ицкович много помог мне советами и препаратами.
- Держитесь за него. Он - большой учёный. Я знал, что с его прибытием на ваш флот здесь начнётся серьёзная работа. И ведь из ничего сделал науку. Условий для этого никаких не было. Начинал с токсикологии, руководил лабораторией при госпитале. А теперь вон, какие исследования проводит - на самом высоком научном уровне... Такой человек в любых условиях, при самых неблагоприятных обстоятельствах будет работать. Дай ему в руки нужный препарат, и он безо всякой аппаратуры докажет эффективность его использования. Он обладает удивительной способностью научно мыслить… и видеть будущее. И уже доказал это. С ним вы, учёные, здесь не пропадёте. На его базе формируется центр будущей фармакологической науки Приморья.
- У меня несколько иное направление. Мы связаны пока только адаптогенами, их использованием на флоте.
- Ваши связи значительно более широкие. Вас объединяет проблема состояний организма, состояний вообще, и, прежде всего, проблема здоровых людей. Здоровых пока больше, чем больных. Ими надо заниматься и физиологической, и фармакологической науке. Задача - сохранить здоровье человека, развить в нём состояние повышенной устойчивости к вредным воздействиям - не только к микроорганизмам, но и к остальным негативным факторам среды.
Я обратил внимание Николая Васильевича ещё на одну из наших местных проблем - особые климато-географические условия региона:
- Николай Васильевич, Вы бывали здесь только весной и осенью. Это для нас наиболее благоприятное время года. Значительно тяжелее зимой и летом. Летом - влажные субтропики. Зимой - холод с сильными ветрами. Большие исследования в плане изучения влияния климата на здоровье проводит Владимир Александрович Матюхин - майор медицинской службы.
- Исследовать отдельное влияние тех или иных факторов на человека важно. Но ведь наша жизнь и трудовая деятельность проходят при очень широком комплексе воздействий, в том числе и отрицательных. Факторы социальные, бытовые, производственные, геоклиматические, космические. И ещё собственные - "индивидуальные". Об индивидуальных особенностях человека - его психике, конституции, реактивности, его поведении мы порой даже и не вспоминаем. А тут ещё есть проблема индивидуальных биоритмов. Попробуйте разобраться во всём этом без правильного научного подхода к проблеме... Ничего не получится. Необходимы научная методология познания, правильное планирование и проведение исследований и экспериментов.
Изучайте организм человека в естественных условиях его жизни и деятельности. Это один из методологических принципов познания истины. А другой - это применение комплексного подхода к исследованиям. Если для практики важно максимально сужать диапазон исследований и ускорять этот процесс, то для глубокого познания истины необходимо расширять и совершенствовать вашу методическую базу. Старайтесь "охватить" организм с разных сторон, используйте физиологические, биохимические, иммунологические методы исследований. А, чтобы не запутаться в массе материала, подключайте к работе математику. Необходим точный, "достоверный" анализ... Пока это дело сложное и кропотливое. Здесь опять найдёте помощь у Брехмана. Он даже специальное руководство издал по математическому анализу результатов научных исследований... Оно есть и на флоте... Вот так, молодой человек, - добавил он в заключение. - Продолжайте мыслить, и за вами будущее! Успехов вам в этом!..
Да, сегодня Николай Васильевич вновь удивил меня. Во-первых, я не ожидал услышать от него такого глубокого напутствия в мою научную деятельность. Уверен, что он так беседовал не только со мной, но и со всеми приходящими к нему за советом. Во-вторых, я был поражён глубиной его знаний в самых различных областях медицинской науки. Сейчас он говорил не только о вопросах фармакологии, но и о физиологии, о гигиене, о методологии и математических методах исследования. При этом не только анализировал ситуацию, но и прогнозировал её. Он передо мной, - только ещё начинающим исследователем, открывал совершенно новые идеи. Сколько же потрясающих идей он высказал в беседах с учёными, с тем же Израилем Ицковичем!
Прошло ещё около года, и я оказался в Ленинграде, уже на пятимесячной учёбе по циклу военно-морской гигиены. Конечно же, я не мог не воспользоваться этим случаем и не позвонить Николаю Васильевичу. Звоню с Финляндского вокзала, из автомата. Слышу в трубке так хорошо знакомый голос, сразу представляюсь:
- Николай Васильевич! Здравствуйте! Это Бердышев.
- Какой Бердышев? - слышится в ответ.
- Из Владивостока, я сейчас на прикомандировании.
- Во Владивостоке я знаю трёх Бердышевых... (!)
- Это тот, который... "сбежал".
- А, теперь узнаю...
- Хочу увидеть вас, Николай Васильевич, ещё совета попросить... Много новых материалов собрано...
- Это хорошо, что продолжаете работать. Я в этом не сомневался... Приезжайте... только большого разговора сейчас не получится - прибаливаем с женой немного... Но приезжайте, приезжайте...
Конечно, нужно было отложить поездку, чтобы не беспокоить пожилых людей. Но уж очень хотелось повидаться с ним, и я поехал. Ехать пришлось довольно долго - от Финляндского вокзала автобусом в незнакомый мне район города. Наконец, нашёл дом, подымаюсь, звоню. Открывает молодой человек, здоровается, приглашает в дом. Я раздеваюсь (дело было зимой), и меня проводят в комнату, где уже сидят человек пять, - видимо, в ожидании аудиенции. Молодой человек докладывает о моём прибытии, выходит и просит меня подождать некоторое время - Николай Васильевич пока занят. Я сел на предложенный мне стул и приготовился ждать.
Но в этот момент из другой комнаты (или из кухни) вышла удивительно приятной внешности старушка - небольшого роста, полненькая, с очень добрым, улыбающимся лицом. Доброта так и струилась из неё, будто разливаясь по всему окружающему её пространству, наполняя комнату и тебя самого чувством нежности и успокоения.
- А мне о вас рассказывал Николай Васильевич. Ещё года два назад - когда вы с ним на Симпозиуме встретились. Вы тогда в каком-то отряде служили...
- Николай Васильевич вам обо мне говорил?! Наверное, о другом Бердышеве - Геннадии Дмитриевиче - он в академии наук работает...
- Нет, нет! О вас... Он вас ещё с периода вашей учёбы запомнил. Чем-то вы ему тогда очень понравились... А я вас чаем хочу угостить, - продолжила она... - Товарищи уже попили, а вы пойдёмте со мной. И она повела меня в соседнюю комнату, где уже был накрыт стол.
Пока мы пили чай, я успел ответить на ряд её вопросов. Она интересовалась и моей работой, и жизнью во Владивостоке, и моей семьей (кстати, находящейся сейчас здесь же, под Ленинградом) - вообще всем, что касается меня. И видно было, что вопросы она задавала совершенно искренне, не в обязательном порядке, как иные хозяйки дома.
Я поинтересовался здоровьем обоих. У Николая Васильевича было неважно с печенью - и ещё что-то - конкретно она не договаривала. Была и выраженная общая усталость. Он продолжал вести активный, деятельный режим. Много работал над научными статьями, газетными публикациями. Поддерживал связь со своими учениками. Много читал. И постоянно принимал посетителей. К нему ехали со всех концов страны, и эти беседы тоже требовали больших затрат времени и усилий. О себе старушка ничего не сказала. На мой повторный вопрос ответила только, что болеть им обоим некогда, времени на это совсем не остаётся.
Минут через пятнадцать меня пригласили к Николаю Васильевичу. В своём кабинете он оставался в это время один, полулежал на мягком широком диване, обложенный с двух сторон подушками. Выглядел уставшим и больным. Бледное лицо с сероватым оттенком, округлившийся живот, отброшенные на подушки вялые руки свидетельствовали о наличии у него какой-то серьёзной внутренней патологии. Но глаза его по-прежнему были живые и ясные. На губах же держалась прежняя добрая, приветливая улыбка. Голос звучал таким же приятным мягким баритоном, к которому мы так привыкли со времён академии.
Я извинился за своё неожиданное и несвоевременное вторжение. Он прервал меня, тоже извинившись, что вынужден "пребывать" в такой "не очень приличной" позе. Сказал, что помнит о направлениях моей работы. Но о науке много не говорил. Посоветовал объединяться друг с другом, держаться друг за друга, нам - учёным. Предупреждал, что честно работать в научном плане со временем будет не легче. Приводил пример Израиля Ицковича, которому так и не дали возможности возглавить организованный институт биологически активных веществ. Сказал, что большие проблемы возникают у профессора и в фармакологическом комитете, где не разрешают к использованию его новые препараты. И ещё большие проблемы возникли в ВАКе (Высшей аттестационной комиссии), где не пропускают его диссертантов.
- "Тёмные силы" действуют, - подытожил он свою мысль. - И с ними очень тяжело бороться! В одиночку с ними не справиться, особенно честному человеку... От всего этого страдают настоящие учёные, честные и порядочные люди... К сожалению, эти "силы" захватывают многие рычаги власти, в том числе, и в области управления наукой. Отсюда наши беды и неприятности... Пока это ещё не фатально, но может перерасти в катастрофу... Что делать в этой ситуации? Продолжать работать! Работать ещё активнее, и поддерживать в этом друг друга...
В этот момент в комнату заглянула хозяйка и сказала, что пришёл доктор. Я поднялся и стал прощаться. Николай Васильевич извинился, что не смог уделить мне достаточно времени, и сказал на прощанье:
- Развивайте науку! В ней, в науке, должна быть практика нашей жизни. В ней поступательное движение, в ней наша сила и могущество... Не забывайте об этом...
Я чувствовал, что это было его завещание нам, молодым. Что у него самого остаётся всё меньше сил для борьбы за свои идеи, для борьбы с несправедливостью, с этими таинственными для меня "тёмными силами", вершащими судьбу всего учёного мира... Хотя, слова его не звучали пессимистически. Он был уверен в торжестве справедливости, уверен в своих последователях, в нашей отечественной науке. И стремился передать эту веру всем общавшимся с ним учёным, и даже таким ещё молодым и начинающим исследователям, каким был я. И поэтому прощание с ним не казалось мне грустным, хотя я отчётливо сознавал, что встреч с Николаем Васильевичем (и так понравившейся мне его женой) больше не будет, что я буду слышать о нём только от Израиля Ицковича, и что вряд ли услышу ещё какие-либо советы и напутствия лично с его стороны.
Но и из того, что я услышал от него за четыре встречи, которые в общей сложности длились не более двух часов, я приобрёл так много, что большего мне не смогли дать многие мои последующие консультанты и руководители, вместе взятые. Здесь были не только передовые идеи и конкретные пожелания, здесь передавались глубокие убеждения и безграничная вера в начатое дело, вера в науку и в себя самого - со всеми твоими особенностями и недостатками. Здесь был неповторимый пример истинной человечности, любви к окружающим, стремление помочь людям, в том числе и начинающим учёным, пример высочайшей морали и нравственности, истинного гуманизма и интеллигентности в самом высоком значении этого слова. Аналогичное чувство душевного восторга и глубокой благодарности от общения с учёным я испытал ещё раз, но уже значительно позднее, - когда ближе познакомился с учеником и последователем Николая Васильевича - Израилем Ицковичем Брехманом, когда начал работать в тандеме с ним по валеологической программе и, особенно, когда имел счастье стать членом его удивительного творческого коллектива...
И ещё, что я увидел у Николая Васильевича, - это пример прекрасной, любящей и преданной друг другу семьи, до конца сохранившей взаимные светлые чувства. И это было тоже немаловажно, поскольку подтверждало мои собственные убеждения и моральные принципы. Его семья представляла тот идеал, к которому стремился я сам, и который мы с Танюшкой пытались создать общими усилиями. Здесь был пример глубоких духовных связей, взаимной любви и уважения, постоянной заботы и помощи друг другу. С какой нежностью старушка говорила о Нём! С каким уважением к нему, как человеку, как мужу, к его научным заслугам... Безусловно, и он точно так же относился к ней, делился всеми радостями и сложностями своей научной жизни, и даже такими жизненными мелочами, как появление у него на кафедре нового юного курсанта, желающего заниматься наукой... (Непостижимо, но всё, как и у нас дома). Подстать отношениям была и обстановка в квартире: простота, чистота, семейный уют и никаких излишеств, зато очень много книг. И ещё - полон дом гостей - как результат удивительного гостеприимства и человеколюбия их обоих.
В последующем мы нередко вспоминали о них с моей женой (которой я в деталях рассказывал о каждой нашей встрече), и воспоминания о таких людях помогали нам жить, преодолевать трудности, верить в будущее и во всём стремиться к совершенству.
Почему Николаю Васильевичу не присвоили звания академика, или хотя бы члена-корреспондента АМН, учитывая его капитальные научные труды, созданную собственную научную школу, все его заслуги в большой науке?! Почему ему не дали возможность возглавить объединённую кафедру фармакологии после слияния ВММА (Военно-морской медицинской академии) с академией им. С. М. Кирова? Почему ставили всевозможные препоны для его последователей в ВАКе? Вся эта несправедливость больно ранила меня, и я долго ещё не в силах был разобраться во всех этих околонаучных хитросплетениях нашей современной жизни.
Я всегда помнил напутствия Николая Васильевича и, с гордостью за своего первого учителя, постоянно убеждался в пророчестве и глубине его научных идей, порой опережавших действительность на целые десятилетия. Родившиеся в 70-ые и 80-ые годы и получившие широкое развитие научные направления и методологические принципы: "геогигиена" - "экология окружающей среды", "комплексность и системность в исследованиях", "натурные условия наблюдений" (наблюдения в естественных условиях), изучение "здоровья здоровых", "оценка и прогнозирование здоровья", "донозологические исследования", - не об этом ли говорил мне Николай Васильевич ещё в самом начале шестидесятых?!
То, что я "сбежал" в своё время от него, променяв науку на искусство и сиюминутные развлечения, было недоразумением, объяснявшимся моей в то время удивительной несобранностью, разбросанностью и "мыслительно-психологической недоразвитостью". В последующем же я пытался делать всё в плане его заветов и, если и не достиг желаемого результата, то это уже было связано с неблагоприятным стечением обстоятельств, лишивших меня в самом расцвете сил физической возможности активного научного творчества... Думаю, что профессор не обиделся бы на меня за это...