В христианстве всё очень просто и всё чрезвычайно сложно. Сказано: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22, 29) — очень простые, всем понятные слова. А попробуй, исполни эту заповедь… Величайшие святые признавались: «Любить — трудно!» И если начнёшь честно, по всей совести исполнять её, вдруг поймёшь, что и самого себя-то ты любить не умеешь. Холить, лелеять, оберегать от трудностей, баловать — это пожалуйста; а вот любить — не получается… Кстати, опытные педагоги говорят: избалованный ребёнок — недолюбленный ребёнок. Это справедливо и для отношения человека к самому себе.
Сказано также: «Прощайте, если что имеете на кого, дабы и Отец ваш Небесный простил вам согрешения ваши» (Мк. 11, 25). Куда уж проще: если любишь себя, если хочешь получить от Бога прощение — прощай и сам ближних! Но нет, прощать — второе по трудности дело после любви к ближнему.
Вы никогда не замечали, что мы любим обижаться? Именно любим: жадно ловим малейший повод для обиды, тщательно отслеживаем ничтожнейшие промахи в поведении ближних, чтобы при первой же возможности взвиться: «Ах, вот как?! Вот как ты ко мне относишься?!» — и потом годами лелеять старательно выисканную обиду, с извращённым наслаждением снова и снова прокручивая в сердце болезненное воспоминание. Ещё Достоевский говорил: «Ведь обидеться иногда очень приятно, не так ли? И ведь знает человек, что никто не обидел его, а что он сам себе обиду навыдумал и налгал для красы, сам преувеличил, чтобы картину создать, к слову привязался и из горошинки сделал гору, — знает сам это, а всё-таки самый первый обижается, обижается до приятности, до ощущения большего удовольствия».
И это при том, что, к сожалению, в нашем мире не нужно изобретать обиды искусственно: и без наших фантазий получим от ближнего полной мерой…
Так откуда же в нас это странное свойство — обидчивость? Почему мы любим обижаться? Не потому ли, что, терпя обиду (незаслуженную, конечно, — а как же иначе!), мы чувствуем себя выше обидчика? Хочется нам хоть эдак, хоть таким болезненным способом да возвыситься над ближним. И как ещё возвыситься — до полной недосягаемости: «Он — сволочь, а я — невинный страдалец!» А ведь бывает (и нередко), что обижаемся мы на всю вселенную, на эпоху, на естественный ход вещей: «Этот мир слишком плох для меня!» — или: «Родиться бы мне в другие времена!» — или: «Почему жизнь устроена так, а не иначе?!» Ну, а обижаясь на целый мир, мы, естественно, ставим себя выше целого мира, и тут уже волей-неволей присоединяемся к сонму «духов изгнанья», которые гордо парят над «грешною землёй» в пространствах воздушных и от соседства с которыми избави Бог…
Но ведь обиды бывают не только вымышленные, — это всякий знает, и всякий в глубине души, наедине с собственной совестью, может без труда отличить обиду надуманную от обиды подлинной. Что же, разве никто никогда не сталкивался с хамством, с наглостью, с чужой непомерной гордыней? Конечно, сталкивались, и не раз и не два. Всегда ли с нами обходились по справедливости? Увы, увы… Но вот что любопытно: эти подлинные обиды действуют на нас куда менее разрушительно, чем вымышленные. Подлинные обиды мы стараемся так или иначе переломить: или по мере сил восстановить справедливость, или осознать собственную вину в происшедшем. Как сказал архиеп. Иоанн (Шаховской): «Если обида случилась, ей надо противопоставить необидчивость. В преодоление зла входит и преодоление обидчивости».
В худшем случае мы эту обиду глотаем, но есть ведь разница между выражениями: «простить обиду» и «проглотить обиду». Прощение требует большой душевной (а порою и умственной) работы, глубокого проникновения в ситуацию, взгляда на себя со стороны, каких-то выводов на будущее… А проглоченная обида — это мина замедленного действия: однажды она всё равно рванёт и душа ваша полетит клочьями.
…Помню, в одной старой книге прочёл такую историю. В давние годы некий юноша посватался к девушке, получил согласие и начал готовиться к свадьбе. Настал день венчания: жених ждёт у церкви, а невесты нет и нет. Проходит час, другой, третий… Невесту ищут всем миром, но не могут найти. Вдруг — как гром с ясного неба — выясняется, что девушка сбежала с заезжим гусаром! И ведь (как потом выяснилось) слюбилась она с ним давно, и давно решилась убежать, но нарочно, назло выбрала для побега именно день венчания, чтобы тем больнее досадить жениху-неудачнику! Хотя с чего бы ей так ненавидеть бедного юношу? Он ей вроде никакого зла не делал… А просто так, для пущего смеха!
Вот это обида так обида! Согласитесь, такое не часто бывает, не всякому Бог судил претерпеть столь глубокое оскорбление. Юноша тот, однако, виду не подал, свернул по-тихому намеченное торжество и зажил по-прежнему. Но уж свататься с тех пор ни к кому не стал, и более того — от женщин старался держаться как можно дальше. Сколько близкие ни подбирали ему невест — он о женитьбе и слышать не хотел. Так и дожил до старости и умер бобылём.
И вот после смерти, после сорока дней является он родственникам своим — не помню, во сне ли, наяву ли… Будто сидит он за столом и ест рассыпчатую крупяную кашу. Его спрашивают: «Ну, как твои дела? Как прошёл мытарства? Где ты теперь обретаешься?» — «Слава Богу, — отвечает, — я прощён». — «Тяжко ли на мытарствах было?» А он подцепил ложкой одну крупинку каши из тарелки: «Вот столько, — говорит, — претерпел я за такой-то свой грех… Вот столько — за другой…» — и ещё одну крупинку выкладывает. «Вот столько — за третий…» — ещё одна крупинка. Так перечислил свои грехи и на каждый по крупинке отложил. «А вот столько, — говорит, указывая на тарелку, всё ещё полную каши, — вот столько я претерпел за то, что обиду свою всю жизнь помнил и забывать не хотел!»
Как вспомню эту историю, так и охну… У этого человека лишь одна непрощённая обида была…