Мужик-Олень

       Записка мужу: «Ушла туда, куда ты меня послал. Веду себя так, как ты меня назвал. И чего я раньше, дура, тебя не слушала…»

         Вместе с последним ударом кремлёвских курантов отгремели   и   новогодние салюты,   но зимние праздники продолжались,  ознаменованные   походами в магазины   за недопитым шампанским, детскими ёлками с Дедом морозом и Снегурочкой, зайчиками и лисичками, катаниями на коньках и санках, гуляниями по празднично-украшенному городу, укутанному по-зимнему белым пушистым снегом, напоминающим   сотканный ковёр из блестящей,  металлической нити, настолько ослепительно- ярким    казался снежный наст, украсивший парковые дорожки и  тротуары улиц. В общем, всё было, как обычно, наступивший  Новый год в жизни людей этого города и  жителей   всей огромной    страны.

И потому,   по обычаю светились яркими огнями витрины магазинов, прохожие кто быстро, а кто нехотя,  передвигались   вдоль заснеженных  улиц, а кто-то  стоял на месте, в ожидании друга или подруги,  щурясь от сильного мороза, который был настолько крепким, что  казалось,  будто  сковал даже заиндевевшие веки   на радостных лицах людей.

Вот и молоденькая  девушка, почти ещё девочка,  в надетой  меховой дубленке и такой же шапочке,   уже минут пятнадцать  находясь    в  гастрономе,  всё  в нетерпении переминалась  с ноги на ногу,   и  всё  ждала приближения  своей     очереди на пути к прилавку.

Двери магазина   громко и пронзительно    звенели,  они, как видно,  тоже замёрзли  и заиндевели от холода, и скрипели  даже  громче, чем    снег под  ногами прохожих на улице,   периодически открывались, пропуская  внутрь  пары холодного воздуха, который тут же  мутным облаком оседал прямо  на мраморном полу, превращаясь в серые рыхлые  комья грязи,   а следом,   весело   друг за дружкой,  просачивались   в торговый   зал  посетители.
 
      Один такой звонкий  хлопок   и такой же   скрип, и  розовощёкий мужчина    со светлыми, почти белыми от мороза,  усами,  в меховой  кепи,  сидящей на его голове, как-то  незамысловато- криво-косо, уже весело разглядывал девушку-девочку   в нарядной, расшитой оранжево-красным   крестиком   дубленке,   и в  такой же   шапочке, отчего она напоминала,  какой-то сказочный персонаж, тем более, что только что закончилась  волшебная новогодняя  ночь,  и такое  вполне могло быть, ну, то что,  она могла оказаться в этом месте и в  этот  час, попав   сюда из какой-нибудь сказки.   И потому, боясь, что  сейчас это юное создание  испарится  у него на глазах,  растает, улетит,  превратившись в снежную  пыль или в  знакомое  облако,  весельчак, не забыв подтащить своего  товарища поближе к очереди, ещё раз  для верности,  глянул  в лицо девушки, прикинулся Дедом Морозом  и спросил:

               
   — Снегурочка, а,  Снегурочка, а как вас зовут?

 
Машенька не смутилась, ей тоже было весело, и она и впрямь, походила на Снегурочку, и потому  представилась, не забыв спросить имя Деда Мороза и его друга.

Одного, того, что был светлым,  пухлым и маленьким, с внешностью, больше походящей на мультяшного  кота, а не на сказочного деда, звали Лёня, или  Лёнчик,  а второго, такого же небольшого роста, но чернявого и    худого,  Юрчиком.
Маше, почему-то сразу больше понравился,  с виду,  Юрчик,  он был таким тихим и улыбчивым, но пухлячок в меховой кепи, цветом пятнистой  гиены, подразумевающий какой-нибудь более благородный мех,    просто давил на всех  своей  харизмой, не давая никому  возможности увернуться от неё, и  затмевая в тот момент своим небольшим телом  дружка.  Потому  вопрос, прозвучавший следом,   был более, чем  ожидаем, когда он смело спросил  у девушки   номер её  телефона, и   сходу  шутливо поделил его на два:

            — 6 9234 – Это тебе, Юрец, - радостно провозгласил он.   - Не забудь и не попутай, а 2557- мне!

И так же смело, не стесняясь, ещё   долго  задумчивым    взглядом  провожал    исчезнувшую   за открывшейся и  тут же закрывшейся дверью в    морозном воздухе   заснеженную одежду Снегурочки по имени Машенька,    а потом уже   и полностью слившуюся с ним.
 
      Лёня, несмотря на продолжившиеся бурные празднования наступившего Нового года,  ни на минуту не забывал о той встрече в магазине, и потому уже через пару дней, набрав тот, поделённый пополам,   номер телефона, позвонил Машеньке, сказав, что приглашает её к себе в гости, посидеть, поболтать, ну, и  познакомиться поближе.

Но, неискушённая  в таких делах девушка, сразу не согласилась. Её повисшее молчание на том конце провода, было понято   взрослым    уже  мужчиной,  которому было 30,  правильно, и тогда он предложил  Маше   взять    с  собой какую-нибудь подругу.

                — Будет весело. - Так же весело добавил Леонид,   ещё   и   вспомнив о  скромном и  молчаливом  Юрце, на фоне которого он всегда смотрелся более выигрышно.

     В общем, всё состоялось,   и,     как и   договаривались,   Маша со своей   бывшей одноклассницей  Наташей пожаловали в гости в коммунальную квартиру Лёнчика, где у  него была своя отдельная  комната, и где   в соседней проживала его мать.

Как и   полагалось, они вчетвером чинно посидели за скромно, а правильнее, скудно накрытым холостяцким столом,  поговорили ни  о чём, что-то выпили, закусили,   и   приступили к основной части этой задуманной Лёнчиком программы  — танцам.


 Вообще-то, учитывая  весёлый  нрав хозяина квартиры, то он больше любил пляски в стиле буги-вуги, где он мог залихватски  покрутить своими пухлыми ручками, напоминая при этом  вертолёт с  работающими   с двух сторон  пропеллерами,    и поскакать на месте, но  в этой ситуации предполагался «медляк»   и, конечно   же,   в полумраке.

Тоненькая девушка-девочка почти потонула  в его медвежачьих объятиях, боясь, на самом деле, каких-то интимных прикосновений, но у Лёни всё было продуманно, и потому он, как можно плотнее прижимался к Машиной высокой груди и щекотал её лицо своими пшеничными,  кошачьими усами, шепча на ухо,    что-то про то, как немолод   против неё,  и как она-то свежа и молода, почти тот розовый куст,  зацветший на подоконнике у Кая, из сказки про Снежную королеву. Именно это сравнение ему показалось в тот момент,  как нельзя более удачным, она  —  как роза, и зима — на  дворе, как   в «Снежной королеве».   Всё совпадало,  сам цветок и время года, и  когда зацвёл, но в его комнате  и   в коммунальной квартире.

Потом настолько расчувствовался под пение Джо Дассена,  несущееся   из магнитофона и  который напевал  в этот момент, что-то  про любовь и женщин, что вспомнил про своих многочисленных баб, по койкам которых он лазал, не успев вылезти из одной, уже оказывался     в  другой,  а на очереди стояла третья — кровать — с той  бабой, что была, конечно же,   постарше и сильно,   этой, что незаметно  тонула  в  его объятиях сейчас, пытаясь соблюдать дистанцию, если не вытянутой руки, это было просто невозможно, то хоть какую-нибудь.  И  Леонид  не замедлил поделиться этой информацией с юной  Машенькой, снова сказав ей про то, как она свежа и как  молода, следом, ещё раз    с  сомнением посмотрел на неё и строго добавил:

                —  И давай, не как в детском  саду, кто первый позвонит и так далее.  Ты меня понимаешь?

     Лёнчик считал, что всё у него уже состоялось, дело было в шляпе, он своей бешеной  харизмой задавил это нежное,  хрупкое  создание, уже даже   забыв  и  про Юрчика,  и про находящуюся здесь же,  ещё и   приглашённую    подругу Наташу, которые   в тот момент   тоже танцевали, вяло  двигая  ногами, вися друг на друге, где-то в углу,   в другом  конце   комнаты.

 Тут дело не так быстро спорилось. У  Юрчика  не было таких восхитительно пышных,  кошачьих усов, у него вообще,  их не было, он был гладко выбрит от и до,  и потому,  не имел возможности защекотать свою партнёршу по танцам  до полу-умопомрачения,  да и харизмой он такой же не обладал, то есть давить на женщину, кроме своего худосочного тела,  ему было нечем. И потому их разговоры крутились не  вокруг баб, которых у Юрца, кажется, и  не было в таком количестве, как у его напарника по свиданиям, а говорили они на темы быта и   его неустроенности, грустно взирая во время танца,  на весь холостяцкий  антураж  квартиры Лёнчика.  Дело в том, что  Наташа жила с родителями, и Юрец тоже, так что перспективы,  где-то продолжить начавшиеся  отношения,  у них особой не было, если бы они вдруг  захотели сократить  ту дистанцию, которую, не спрашивая,  уже уменьшил почти до размера игольного ушка,  более продвинутый и предусмотрительный  Лёня.

                ***

              Когда, наконец, все условия были выставлены  и оговорены,  детсад и прочее,  и когда 18-летняя Машенька   ещё и решила, что такое будет по-взрослому,  здорово, заявив своему новоиспечённому  великовозрастному приятелю,  что никогда не обижается, ни в каких ситуациях, тут же  услышала в ответ, что, да,  у неё   же,   просто золотой характер,  то   они начали встречаться на постоянной основе, что означало,  каждый день, и просто,  не пропуская ни одного вечера.

               
                ***

     Это была вторая часть ухаживаний для Лёни, решившего попросту уложить в постель понравившуюся ему девушку, тем более, что все его бабцы, как он называл всех своих бывших уже подружек,  ему     страшно надоели, со своим опытом и прочим.

Но  в этой второй части, которая,  по его мнению, должна была стать и последней, то есть он привычно  желал, чтобы   одно   свидание  состоялось    сразу в  два этапа,    в первый  и в последний,  таков был его опыт  общения с женщинами,  что-то   в этот раз,  пошло совсем не так, как он предполагал. И его охватил спортивный интерес, вернее, он вспомнил, кто он есть,  олень, в первую очередь, и охота за самкой началась.


       Поэтому, не смотря на детский сад, Лёнчик, хоть и не привык, но  самолично     каждый день   звонил Маше и  подолгу висел на телефоне с разными разговорами, в общем-то, ни о чём, совсем не радуя этим  своих соседей по коммунальной квартире. Ему приходилось даже отгонять их, посвящая в суровую действительность, означающую, что они ничего не понимают, сейчас решается его судьба и потому, могли бы не мешать.

Но одних телефонных разговоров по два-три часа, явно было недостаточно   для того, чтобы осуществить свои планы по затягиванию девушки в постель и потому   Лёня к этому добавлял ещё такие же долгоиграющие    сидения в кафе,  где вместе с Машенькой они уже привычно даже для  официантов, занимали столик на двоих, и сидели-сидели-сидели. Тут великовозрастный кавалер тоже не тратил времени  зря, не упуская возможности лишний раз напомнить девушке о том, что у них всё, как у взрослых, не только нет детсада с яслями, но и врать, как детям,  им  не полагается друг- другу.


          — Никакого вранья! Ясно? — Всё наставлял на путь истинный Лёня,  памятуя свой  горький опыт,   с теми бабцами, которые не единожды и  нещадно лгали ему  и не только, а делали всё то, что тянула за собой их ложь.

        — Если только узнаю, всё…   тут же всё   закончится, даже  не начавшись.


Каждый раз строго заключал кавалер, хотя, и  так, ничего ещё и не началось,  но Лёнчик чувствовал,  что-то неладное, происходящее с ним самим, не то,   что обычно.  Он, как ему  казалось,  начинал испытывать к девушке  совсем иные чувства, не такие, как  к другим женщинам,    и потому ещё больше перестраховывался, на  всякий случай, хорошо  помня, к тому же,  все  свои не лучшие  варианты такого рода знакомств.

Для  Маши же, фактически только  окончившей школу,  она один год проболела,  и потому в  десятый класс  пошла, когда уже  ей исполнилось 17,  и закончила обучение в 18, не как остальные дети, всё происходящее  было чем-то новым и необычным. Раньше она общалась  с противоположным полом, с теми  ребятами,  которые  являлись   её    сверстниками, а тут перед ней за столиком сидел взрослый, ну, очень взрослый мужчина, и ещё чего-то хотел от  неё.  Чего именно, она не то, чтобы не могла понять, хотя догадывалась, но дать ему этого, точно не имела возможности, будучи ещё  целомудренной  в  этой части отношений между полами.   И потому своим несколько  наивным поведением  ещё больше подогревала спортивный  интерес в Лёнчике.   Он  готов был  уже, забыть, кто он  есть, в первую очередь,  олень,  и   вот-вот признаться   девушке   в любви, ещё даже не оценив  её иных качеств, тех, из-за которых,  собственно,  он и устроил эту охоту на самку.

      И они продолжили встречаться, сидя в кафе или поочередно, то у него, то у неё дома. Маша всё так же играла во взрослую, демонстрируя со всех сторон свой  волшебный золотой характер, а Лёнчик просто проникался этими её бесценными качествами, не замечая, как всё глубже погружается в беспросветную,   для него,  пучину  чувств, которые он всё больше испытывал к девушке  с золотым характером.

     Маша тоже в этих  эмоциональных проявлениях не отставала  от своего великовозрастного друга, и наконец, совсем, не неожиданно, а закономерно, когда люди действительно  по-настоящему друг-друга любят, их платоническая любовь, возникшая из простых    симпатий, плавно  перетекла   в своё физиологическое проявление,  то есть  влюблённые  вошли в фазу интимных отношений, где Машенька была полным профаном,   не зная даже азов, а руководствовалась  только своими чувствами к этому человеку  и интуицией,  и где Лёня стал для неё настоящим  гуру и наставником в плотских утехах, уверенно  поведя за собой  молодую женщину по всем тропинкам и уголкам сладострастия и физических   наслаждений.

         С этого момента, их отношения    уже стали,  можно сказать,  стабильными,  и настолько, что Лёнчик даже матери Маши,  доложил как-то  в телефонную трубку о том, что она  может теперь смело оставаться у него на ночь, в той комнате в коммунальной   квартире,  где в соседней проживала  его, Лёнчика мать,  и которая чуть позже поймала девушку за руку, когда та выходила из ванной  комнаты, и тоже узнала, что появились те самые  основания находиться по  ночам,  не только в комнате её  сына, но и смело мыться  в  общей   ванной их   коммунальной квартиры.

Наконец, Лёня,  с  горечью осознав, всю суть произошедшего, что он сам попался в собственный капкан в погоне за девушкой с желанием уложить её в   свою постель, а оказался по принципу вырытой ямы,  в своей могиле, когда понял, что влюбился по самые по  уши, чего вообще-то,  и  не планировал, рассчитывая только, по обычаю,  сексом заняться с   Машей, и  для того,  чтобы   хоть чем-то себя  порадовать, не забывая ни на минуту, кто он есть,   в первую очередь, олень,  вспомнил о том,   что они, олени,  бывают не только охотниками за   самками в определённые периоды своей жизни,  но и жуткими ревнивцами, и  стал ревновать свою любимую ко всем подряд, забыв при этом про её золотой характер, манеру никогда не обижаться, и начав  попросту эксплуатировать это её качество  в  своих интересах, каждый раз махая рогами ревнивца,  по делу, а чаще всего,    без него.


        Чем на первых порах вызывал страшное изумление со стороны девушки, которая просто страшно сильно  любила своего Лёнчика,  и для которой, по сей причине,  не существовали  никакие  другие особи мужского пола, ни мужчины, ни олени,  ни  просто никто  во всём огромном  мире при его  бешеном разнообразии представителей мужской половины населения.


       Но при всех идеальных достоинствах характера Машеньки, или,  как позже стал ласково называть её влюблённый в неё олень  Лёня, Манюнечки, имела она в его глазах один, ну,  просто очень  крупный недостаток,  была до неприличия   молода, на фоне всех его  возрастных  друзей  и кроме него, Лёни, ещё   страшно любила танцы.

Да-да, не только ему, Лёнчику, как случайно  выяснилось, нравилось покрутить боковыми лопастями, изображая из себя почти вечный двигатель и  вертолёт одновременно, танцующий на   взлётной  площадке,  Маша тоже просто обожала разные танцы,  буги-вуги и «медляки». А так как был Леонид не только до жестокости  ревнив,  но и любитель выпить в компании своих  друзей, то и танцевала  чаще всего Маня с его друзьями, которые дольше сохраняли свой  трезвый вид и не падали под кровать, накачиваясь спиртным.  Что,   разумеется, вызывало у него самого   просто  бурю негативных эмоций, когда  проспавшийся олень, выползал из какой-нибудь комнаты, где вынужденно лёг отдохнуть, вместо того, чтобы охранять от чужих посягательств    свою самку–олениху и глядел, вытаращив окуглившиеся  глаза,  на то, как она весело с кем-нибудь отплясывает.   Он даже в качестве наказания, за такой проступок, желание потанцевать с каким-нибудь его женатым другом, пока он видел сны, в которых  она бессовестно  изменяла   ему,  отказывался поздним вечером  провожать Маню до дома.  А та, как дурочка, вытирая слёзы,  испачканные чёрной тушью, размазывая их по своим  ещё детским  ладоням, тряслась в общественном виде транспорта, почти в пустом вагоне трамвая, а потом сидела в такой же пустой комнате у себя в квартире и,  продолжая размазывать по лицу слёзы, уже чистые, как вода в горном ручье,  горько плакала, больше не от обиды,  тем более, что  она решила не обижаться,  а  от непонимания произошедшего.
 
Но, спустя какое-то время, опомнившийся олень, всё ещё возмущённо  размахивая ветвистыми  рогами,   не считая себя ни в коем случае,  виноватым, и  по науськиванию  своих друзей, звонил ей,  и чуть  не умолял  взять такси и ехать обратно к нему и к  его  другу Максику, который в один голос со своей женой Яной  скандировал  на том конце провода, призывая   Манечку одуматься.
 
Конечно же,  глупая влюблённая   Манечка, сходу утирала  и так уже высохшие слёзы, на скорую руку восстанавливала  свою миловидную внешность,  слегка коснувшись пуховкой опухшего  личика и даже чуть- чуть подведя тушью заплаканные, а правильнее,  зарёванные  глаза, и сорвавшись  с места,  неслась навстречу  новым проявлениям  ревности своего любимого  оленя.



            И такое уже было не редкостью, а сопровождалось каким-то завидным постоянством, подобные сцены в разных интерпретациях  в их отношениях.

        А тем временем, девушка пользовалась огромной популярностью среди  друзей этого ревнивца.  Все они были давно  женаты и имели детей, а кто-то даже двоих. Им просто нравился весёлый, лёгкий   нрав Маши и    даже то её умение не обижаться.  Эти максики и яны любили друга- друга, и не считали, что можно не доверять своим жёнам и мужьям, только потому, что Яна поговорила с любвеобильным  Лёней, посидев с ним в другой комнате,  а Макс станцевал с Машей, лихо закрутив её в танце и держа в тот момент за талию. Ну, возможно, эти люди, друзья Лёни, не слышали о таком парнокопытном    животном, как олень, или знали только о благородстве  его натуры, когда того  так и  называли  - благородный олень,    не перенося  оленьи бои, виденные ими  по телевизору в передаче про животных,  в свою жизнь человека? Во всяком случае,  они не подвержены были таким патологическим  приступам ревности, какие испытывал постоянно  их  холостой друг Лёнчик, которого угораздило  в тридцать  лет,  взять и влюбиться по-настоящему.

 А,  так как он    в  превратностях любви,   оказался не более опытен, чем Маша в сексе, то и любил он так,  как умел и как подсказывала ему его оленья натура,  плюя на заверения Манечки в искренности  своих чувств  к нему и на разумные доводы своих друзей, не раз пожимающих   плечами, глядя на то, как ведёт себя  их  влюблённый  товарищ.

А товарищ  доходил порою не только до  идиотизма в своих подозрениях, но и до откровенного садизма,  когда от злости и невозможности, что- то доказать, а хотелось,  кусал Маню  за щёки, а потом  снова вёл себя,  как идиот, кидаясь на всех подряд, и считая  при этом себя хоть и  обманутым,  но отомщённым  героем-любовником.

     Однажды они договорились о встрече на трамвайной остановке, а была зима, как раз то время года, когда они первый раз увидели друг - друга и обменялись праздничными новогодними любезностями,  и Маша в той же дублёночке и в  той же шапочке Снегурочки  стояла в ожидании  на углу двух улиц,  куда должен был подойти её любимый, а потом на машине подъехать и  его друзья.

В тот момент, когда девушка в очередной раз посмотрела на часы, друг её  сердечный привычно опаздывал, к ней   с вопросом  о  том, который сейчас час, подошёл шатающейся походкой подвыпивший человек, и не успела Машенька, что называется,  и рта открыть, чтобы ответить, как из-за угла выскочил в знакомой меховой  кеппи  разъярённый олень и на всём скаку,  больно ударив пьяного рогами в живот, сбил того  с ног, на которых бедолага и так еле держался.

Тем временем, мужчина ничего не понявший из произошедшего, он не знал, что перед ним нарисовался олень, а не просто ревнивый мужик,  продолжил лежать на заснеженном тротуаре, украсив своим поверженным  телом трамвайную остановку,  а Лёнчик, полез вслед за ним, нагнувшись  к лицу того, с желанием,  не продолжить начатый разговор, а поднять ту кепку, которая  была расцветкой,  напоминающей   гиеновую  шерсть и местами пятна на теле благородного оленя, так неблагородно сейчас себя поведшего.

Но  все эти нюансы его  совсем не волновали, он чувствовал  себя тем, отомщённым героем-любовником, которому даже никто ещё и  не собирался изменять, а ему так этого хотелось, чтобы уже в полной мере ощутить себя   в шкуре рогатого оленя, идущего на своего противника с гордо опущенными вниз  ветвистыми рогами и   сражающего   того   наповал, вот, как он сейчас этого пьяного, на самом деле  непонятно кого, своим идиотизмом, называемым необоснованной  жгучей   ревностью.

Правда, этими мечтами он не ограничился и уже сидя на заднем сидении  автомобиля, вовремя подъехавшего друга,  снова размахивая рогами,  геройски кричал на весь салон:

         — Я сейчас подрался Юрка, ты представляешь, из-за этой гадины, — указывая на испуганную Манечку,  сидящую рядом с ним,  всё вскрикивал он.


        — Вот-вот, из-за неё. — Снова и снова   показывая на обомлевшую девушку   ничего  не понимающему другу, восхищаясь собственным героизмом, продолжал упорствовать   он.

     Как и в тот раз, тоже   упорно обвинял Маню в неподобающем поведении, когда он по обычаю,  перегрузился спиртным, и ушёл отдыхать   в другую комнату, а   друзья задумали поиграть  в фанты, и Манечка, как  всегда,  оказалась в центре  внимания всей компании, но Лёня увидел всё это  совсем в ином     свете,  сказав ей, что не так, как ему того хотелось, смотрела она   на  его женатого друга, будто, это он, Лёня и был женат на нём, а не Кира, являющаяся  законной супругой  Игоря,  и потому  логично  предъявлял сейчас   претензии по поводу супружеской измены.

В тот раз, накачавшийся спиртным и не протрезвевший после случившегося   олень,   тоже  по обычаю,   грозно  помахав рогами,  и  снова   назвав  любимую  гадиной,   опять   не пошёл провожать её  до дома, не смотря на поздний час,  и тоже звонил потом, обрывая провода, с просьбой вернуться. Правда тут Маша проявила твёрдость, и наотрез, хоть и сквозь слёзы, но   отказалась брать такси.

Не смотря на такой неожиданный  поворот в привычном спектакле,    Лёня  же просто   привык к золотому характеру девушки, а тут, такое неповиновение его  комплексам  ревнивого оленя, которому надо было доказать  себе самому, что был прав, а для этого ему нужно было одно, чтобы вновь несправедливо обвинённая им молодая женщина, приехала обратно,   в доказательство своей вины.

 Но она не приехала, а он  снова и снова продолжал подозревать её, всё  напоминая те,  свои условия, о том, что, если что, всё закончится, не начавшись.

Но,  уже началось, его бесконечная коррида против самого себя, потому что он, уже не как олень, а как бык, всё норовил ударить рогами тореадора, который давно покинул поля сражений, а разъярённое животное, у которого глаза застилала красная пелена вместо тряпки такого же цвета, продолжало   кидаться на несуществующую угрозу его спокойствия, не давая покоя ни себе, ни той, которая продолжала его любить.

Леониду уже казалось, что Маша решила променять его на его начальника,   который руководил их отделом  -  у того была зарплата и  статус.  А  он,  олень безрогий,  только и сумел, что на день рождения девушки купить ей  кольцо, которое, как ему сказали в магазине, было золотым, а оказалось, всего- то позолоченным,  и с огромным топазом, закрывшим почти все изящные  пальчики его Манечки, и соскальзывая с того, для которого предназначалось, и цветы он тоже, выбрал пионы вместо роз, ему опять так сказали в цветочном ларьке, куда он наведался, перед тем, как порадовать именинницу,  что это розы, не промахнулся только с количеством, Маше исполнилось тогда 19, и 19 пионов на толстой ножке, завёрнутые  в хрустящий прозрачный целлофан,  он  и преподнёс  ей, с гордым самодовольным видом, будто вручил ей, как минимум  клумбу из заморских растений, или  сплошь усеянную сказочными  аленькими цветочками,  правда, не упав при этом,  на одно колено,  выросший  живот не позволил    и такое же  самомнение,   он же  мнил себя неподражаемым оленем, научившим девушку всем премудростям Камасутры, и  которому ни в чём  нет равных, и,  тем не менее, опасался, что его шеф переплюнет его, когда тот на пару с Манечкой отплясывал на свадьбе их общего друга и  сослуживца.


Именно после этого случая, стоя в подъезде и   плохо держась на ногах, он и признался Маше в любви, видно опасаясь, что Иван Игоревич опередит его, и, если не в чувствах признается, то сделает той  предложение  руки и сердца точно.
И потому,  прижавшись для верности, дабы не упасть, к горячей батарее, находясь  на первом этаже дома, где проживала Маша с родителями, он,  закрывая глаза  пухлой ладонью,   хотя они и так были  прикрыты козырьком его  неизменной меховой кепи,    пытался выдавить из себя признание в любви, которое прозвучало так, как прозвучало:


        — Понимаешь, — дыша в лицо девушки винным перегаром, — говорил   накативший не для храбрости, а как всегда,   Ромео, —  если бы я не был сейчас пьян,— в этот момент он неуверенно схватился за воротник Маниной  дублёнки, чуть не съехав вниз по крашеной  стене, на которой только крепко держалась батарея, —  я бы никогда не признался тебе в любви.

Собственно, это и были его первые и последние слова  любви, сказанные в состоянии нетрезвости, о чём Лёня  честно и  предупредил, потому что, несмотря на то, что он не прекратил выпивать в компании своих друзей,      больше он не признавался  в  своих чувствах.

Видно тот танец, на который исподлобья взирал Лёня, нервно   кусая свой пшеничный ус,  показался ему тогда  чересчур откровенным, когда он сумел, зная своего начальника,  нарисовать  себе картину Камасутры,   происходящую только   не с  ним, но с участием  его Манечки и его  шефа,  и подтолкнул его к такому поступку, что не отменяло того, что так и остался Лёнчик  мужиком-оленем, который  толкал  вперёд самку своими  рогами туда, куда она даже не смотрела, не то, чтобы не собиралась, в объятия несуществующего  противника.


                ***


         Когда зима сменилась на очередную весну, а потом  и  на  лето, Лёня  решился, каким-то боком, уехать в отпуск,  на  юга. Строчил оттуда письма своей Манечке,  хотя не был любителем  эпистолярного жанра, и потому, придерживаясь своих приоритетов, на открытке, купленной в  местном киоске, докладывал,   старательно выводя круглыми буквами,  о том, как отдыхается ему, как купался в тёплом  море и сколько градусов  была  вода,  какое вино испробовал, куда  ж без этого. Всегда заканчивал свои длинные письма,  коротко  и лаконично  «твой Лёня». И после того, как открытка с изображённым на ней  курортным пейзажем исчезала в жерле почтового ящика, шёл в горы погулять и развеяться,  где пытался к тому же  забыться, понимая, что она,  любовь  всей его жизни, его Манечка,   Манюнечка,  там, на   другом конце  света, одна,  что значит, без его присмотра. Но, глядя, на то, как  другие  пары, которые  тоже приехали сюда на  отдых, веселятся,  начинал  рисовать подобные же  картины с участием его Мани, но опять без него, хоть и без шефа. С ним  девушка всё же только танцевала.


А потом, всё ж таки   не выдержав  таких пыток, словно в гестапо, только  где пытал и допрашивал   он сам себя, задавая одни и те же  вопросы, «А  что она там делает?  Чем занята?   Без меня-то, на кого опять  смотрит,  а я  этого  не  вижу? »   и так изо дня  в  день,  подхватил  чемоданы, не дождавшись окончания отпуска,   и  вернулся обратно.


        Продолжил ревниво охаживать свою самку-олениху, не подпуская близко к ней других самцов,  которая к тому же сообщила, что плохо себя чувствует, тошнило  её в тот вечер,  и Лёня тогда же самоотверженно завил что, если  что, не всё, закончится  ещё не начавшись, а, если что,  они посмотрят идёт ли ей   белое.
 
    Но тревога оказалась ложной, тем не менее, почувствовав   неладное, в том плане, что сейчас ему не в любви ещё раз придётся признаваться,  а лишиться своей холостяцкой свободы, он вспомнил про всех тех  бабцов, которым он никогда не  дарил пионов вместо роз,  и вообще ничего не дарил, не только  цветов.  Правда, однажды он для   одной такой,  увидев   в  городском парке на клумбе  увядшую хилую  астрочку,  одиноко светящуюся   в ночи, под горящим  фонарём и как всегда, находясь в состоянии лёгкого алкогольного опьянения,    сорвал её и вручил своей даме-бабцу. Но это было всего один раз, и случайно, а тут…   Олень призадумался. Кажется, надо было валить, пока не поздно и пока из него  не сделали   объезженную лошадь. Но он же помнил обо всех своих предупреждениях, правилах  поведения с ним,  а выглядеть, самому,  как изменнику,  и тем более, быть  виноватым, ему   не хотелось,  и он решился.
 
    Сначала сам стал навещать  своих бывших пассий, с которыми его ничего  не связывало, кроме постели,  оказываясь, как и раньше, то в одной, то во второй кровати,  вернувшись ко всем своим прежним привычкам,  всё изображая из себя прыгучее парнокопытное. Потом, встретив как-то совсем неожиданно Машу в трамвае, возвращаясь с очередных  гулянок, соврал,  сказав,  где был,  как и соврал, что длинные кроваво-красные  царапины  от  чьих-то пальцев  на его спине, это раны от игры в войну с детьми его товарища. « Они стреляли, я падал, лежал,  убитый, вот и царапины» - без запинки и без малейшего зазрения   совести  сообщил он Мане, сам не переставая подозревать её во всех смертных грехах.
 
Даже тогда, когда он притащился в неурочный час к ней домой, а она его не пустила, он,   снова   стоя в том подъезде, прислонившись к знакомой батарее всем своим грузным телом, хватаясь пухлой   рукой  за сердце, рассказывал ей   про то, как   они с Лёвкой поехали к какой-то бабе, а та их чем- то  напоила, что было потом,  не помнит, как  шёл, подскользнулся,  как   упал,  и как  очнулся,  а у
 него, вот,   гипс.

Но отлично помнил, как Маша не стала дожидаться,  когда  полностью исчезнет из поля  её зрения  машина, вызванное  ею такси жёлтого цвета,   увозившее  в сумерках   её любимого Лёнчика домой. Он сумел и этот эпизод их отношений вменить ей в вину, как причину их  закономерного,  вообще-то,   расставания.

     Но закономерно, на самом деле,   вышло то, что Маня, всё же  не выдержав всех этих преследований, подозрений в изменах, которых не было     и не могло быть, потому что она действительно любила этого человека, ради него она и решила не обижаться ни на что,  не знала молодая тогда ещё  женщина,   что  об   такой драгоценный металл,  как золото,   тоже можно ноги вытирать,  не считаясь с его дороговизной, не  зная и того,   что металл этот мягкий, потому из него и ювелирные изделия ваяют мастера, но  о чём,  как видно,  имел понятие  взрослый   Лёнчик,  и потому и  пользовался мягкостью    склада Маниной  натуры, которую ещё и подталкивал к тому, чего сам же и не хотел и опасался, что так может случиться.


     И случилось!  Куда послал девушку,  а главное, куда  неоднократно посылал,  почти бесчисленное количество  раз,   этот  дикий ревнивый мужик- олень, туда она и пошла, по его тоже, бесценному совету, перестав быть дурочкой,  правда не стала гадиной,  как не единожды  её  называл, любимый ею человек,  хотя напоследок успела ещё  узнать,   как сказал Леонид, принеся впервые за весь период их отношений, настоящие  гвоздики,   вместо пионов,   и правда, снова, вместо роз:


       — Я тебе  много цветов не дарил, но всё равно, знаешь, что самое обидное?
  То,  что я тебе ни разу, ни разу…  не изменил,  а ты…

      И   после этих слов,   знакомо схватившись за сердце, побрёл  прочь от подъезда, куда нахаживал целых то ли два,  то  ли три  года, изменив своим холостяцким привычкам, и из подъезда которого в течение последующих пяти  лет, выходила Маша, ведя на поводке  пятнистого  фокстерьера, и только на шестой год, она вышла с  детской  коляской, в которой лежал её ребёнок, сын, которого она назвала Лёня, не смотря на то, что  такой же Лёня, которого она любила,  сильно подпортил ей жизнь на начальных её этапах, будучи,  просто мужиком-оленем.

27/08/2018 г.

Марина Леванте