БЛИН

       
          Лето в этом сезоне выдалось жарким. Местные жители даже не припомнят такого. В Юрмалу отовсюду понаехало разного люда. Тут тебе и Европа со Скандинавией, и Россия с Белорусью, и вся Прибалтика во всём многоцветии населяющих её народов. Приезжают и отдельные представители самой жирной и вольной страны, находящейся за тридевять земель, за семью морями и одним океаном. Люд загорает, оттягивается в пляжных кафе-шатрах, понаставленных в местах наибольшего кучкования отдыхающих. Больше всего таковых в тусовочном центре курорта, растянувшегося на 20 километров вдоль Рижского залива в протяжённой подковообразной бухте. К тусовочному центру относится курортное местечко Майори. Там собирается богемная и околобогебная «знать» и сопутствующая им прослойка, расположившаяся в пятизвёздочных отелях либо в своих виллах, коттеджах, домах и кондоминиумах, купленных на честно наворованные деньги.            
          
          Она, эта «знать», выставляет свои тела на обозрение, будь это на пляже, в дорогом ресторане «Juras», где обслуга одета в матросские костюмы времён Синопского сражения, или свершая променаде по центральной тусовочной улице Jomas, где во фланирующих толпах или за столиками, вынесенными на улицу кафе, можно иногда заметить знакомые физиогномии популярных шоуменов или так называемых «звёзд расейской эстрады»: Генку Хазанова, например, Алку Пугачёву, Лёньку Измайлова, Гарьку Сукачёва, сладкозвучную Варум со своим мачо Агутиным. Иногда мелькнёт своей неповторимой шевелюрой, пробивающейся сквозь свиту почитателей и фанатов, король эстрадных понтов и покоритель женских сердец Филя Киркоров. (Кто вспомнит эти имена через 100, да что там 100 – через 50, даже 30 лет?!)  Конечно, больше всего на этом параде тщеславия неизвестных персонажей. Но все они по-своему прилизаны, приглажены, одеты по моде, молодёжь, естественно, с зелёными, розовыми или синими ирокезами на голове, напоминающими плюмаж на шлемах воинов поздней Римской империи. Я уж не говорю о татуировках на открытых для обозрения частях тел гуляющей беспечно публики. Жители Папуа Новая Гвинея, увидев эти изощрённые цветные рисунки на коже наших современных европейцев, наверняка проткнули бы себя копьём, съедаемые бременем лютой зависти.
            Среди всей этой разношёрстной и связанной незримыми узами некоего незримого братства публики мелькнул однажды и сам Демис Руссос собственной персоной, но с утраченной былой харизмой и севшим до неузнаваемости голосом. Ах – годы, годы, годы! Что они с нами делают!
            Обстановка на этом стихийном подиуме безделья и показного буржуйства приводит людей нижнего социального статуса (а вернее – асоциального) тоже в некоторое соответствие не написанному нигде репертуару. Местные бомжи не грязны и не вонючи. Иногда берут в руки гитару или гармонь и, совершенно не владея этими инструментами, пытаются выжать из них некое подобие музыки с едва уловимыми знакомыми мотивами, и при этом ещё подпевая хриплыми, но твёрдыми голосами не в такт, меняя слова и смысл песен. Таким образом они тоже приобщаются к этому «празднику жизни», в надежде получить хоть какие-то дивиденды. Но подают им плохо. Фланирующая мимо публика бережёт деньги на рестораны, бассейны, массажи и вечерний флирт с местными зрелыми и недозрелыми красавицами.
            Вот проходит бородач с породистым римским профилем, одет аристократически неброско, прямая посадка головы, плечи развёрнуты, как у потомственного царского офицера. Он останавливается у очередной мусорной урны, брезгливо заглядывает в неё. Медленно достаёт из нагрудного кармана длинный медицинский пинцет. И как страус, увидевший лягушку, выуживает из урны недокуренную тонкую сигариллу. В руке появляется газовая зажигалка, и по центральной пешеходной улице Jomas идёт уже вполне себе респектабельный «буржуа» с дорогой дымящейся сигариллой во рту. Можно предположить, что этот персонаж или латентный скупердяй-миллионер, или последнее колено какого-то вырождающегося дворянского рода. Но, в любом случае, он органично вписывается в картину происходящего на этом особом пространстве человеческой пустоты и бесцельности.
            По мере удаления от Майори в ту или другую сторону есчаного побережья народ постепенно редеет, с лиц спадает значимость и ысокомерность, но расслабуха и довольство жизнью остаются, а это и есть основные составляющие полноценного отдыха.
            Обычно я отъезжаю подальше от центральных пляжей. Стоит отойти от пляжного лежбища на 500-800 метров, иногда – на километр, и ты оказываешься в относительном безлюдье, где песок, вода, дюны и сосны в полном твоём распоряжении, за исключением разве что торговых кафе-палаток, где можно заказать и присовокупить к вышеперечисленным прелестям природы пиво, грушевый сидр, чипсы и другой стандартизированный европейский продукт.
            И вот к такому относительно безлюдному месту, где я расположился на скамейке, прислонив к ней свой всепогодный велосипед, приближается со стороны Каугури «вьюноша» годов эдак под тридцать, не более, в длинных спальных трусах в полоску, краснокожий, с вытаращенными не то от удивления, не то от переполненности чувств глазами, с полным пластмассовым стаканом пива в одной руке и нераспечатанной пачкой чипсов в другой.
            Шёл он по воде, аки по суху. Прибрежная полоса с набегающим на неё прибоем позволяла делать это легко, без всякого намёка на чудо «хождения по водам». Песчаный берег здесь всегда полог и мелок. Иногда «вьюноша» заходил в воду поглубже, поворачиваясь грудью к довольно сильным набегающим одна за другой волнам и, вздымая вверх руки с пивом и чипсами, потрясал ими навстречу ветру. С уст его многократно слетало слово «блин», произносимое с разными интонациями. Слово это, сначала отдалённо, а потом приближаясь всё ближе и ближе долетало до моих ушей. Я воспринимал его, как известную индуистскую мантру, внедрённую Бхактиведантой Свами Прабхупадой даже в европейское сознание: «Харе Кришна, Харе Кришна, блин-блин, Кришна, Кришна, блин-блин, Харе Рама…». «Харе Кришна!» – напевали волны, а «блин» слетал с уст приближающегося незнакомца и нисколько не диссонировал с общим фоном, он как бы внедрялся в него живым человеческим словом.
            Идущий по воде дошёл скамейки, где я удобно расположился, и упал на неё задницей.
            – Ну, блин! – произнёс он с выражением, и открыл пачку чипсов, резко надорвав её по краю.
Потом он сделал большой судорожный глоток пива и, следом отправив в широко открытый рот горсть чипсов из надорванного кулька, осел на спину и протянул вибрирующим тенором:
          – Бли-и-и-ин!...
         Я посмотрел вдаль, мысленно измерил расстояние до ближайшей торговой палатки, стоящей далёким белым конусом на пляжной полосе. Километра два, – отметил я про себя. Значит, этот обгоревший на солнце «вьюноша» в семейных трусах все эти два километра брёл по прибрежной полосе, омываемой морским прибоем, и нёс драгоценный нектар местной пивоварни, не расплескав ни единой капли. Блин!
          – Блин, – подтвердил он, громко икнув, и стал шуршать пакетом, выуживая из него золотистые перья чипсов.
Новоявленный сосед резко поворачивал голову то влево, то вправо, а то и закидывал её назад за плечи, обращая свой взор в бесконечно глубокое синее небо с сияющим ещё глубже ярким полуденным солнцем.
          – Бли-и-н! – произносил он в каком-то параноидальном восторге, – ну – блин!
Почти каждый «блин» он запивал пивом и заедал хрустящими чипсами. И с каждым глотком глаза его всё больше возгорались огнём восхищения и вселенской радости.
          – Ну, это же настоящий… – он сделал длинную томительную паузу и, наконец, закончил, – блин…
Становилось понятным, что пришедший издалека человек с пивом обладает ещё каким-то словарным запасом и в принципе мог бы высказать нечто большее, чем многократное повторение существительного, вобравшего в себя всю гамму чувств при абсолютной невозможности их описать.
Я решил подтолкнуть его хотя бы к элементарному диалогу, чтобы он мог соскочить с навязчивой идеи сводить всё к одному слову. При этом понимая, что человеку хочется высказаться, а он по каким-то причинам не может – заело пластинку: блин, блин, блин, блин…
          – Молодой человек, – начал я миролюбиво и мягко, – откуда будете, если не секрет?
Молодой человек вскинул голову, повернулся корпусом ко мне и молча уставился в мой велосипед круглыми и немного выпуклыми глазами.
          – Откуда я буду? – повторил он в некотором недоумении.
И надолго задумавшись, будто вспоминая что-то очень важное, продублировал мой вопрос и, наконец, выдал, будто очнувшись от наваждения:
          – Из Солигорска. Это в Беларуси, – добавил он.
          – А как сюда попали? Каким ветром занесло?
          – Да ветер сегодня, блин, потрясающий!..
Глотнув пива, он продолжил:
– Такого ветра я не припомню… В Солигорске вообще такого не бывает. Я же в Солигорске безвылазно. В соляной шахте маркшейдером работаю. Калийную соль добываем. Деньги хорошие платят. Всё на улучшение быта уходит. С братом своим соревнуюсь. Он тоже – на шахте. Квартиры одновременно от комбината получили. Ну, и пошло. Он финскую мебель и я такую же. Он персидский ковёр на стену полтора на два, и я два на два с половиной: переплюнул значит. Он хрустальную люстру из Чехии, а я – из венецианского стекла. В итоге она китайской оказалась.  Но я об этом ни гу-гу. Никому! Вот тебе только первому и рассказываю.
           С досады он сделал большой глоток пива и забыл даже про чипсы. Разговорился мой маркшейдер не на шутку, даже про «блин» забыл. Вопросы я уже не задавал, неожиданный солигорчанин сам выкладывал, что было на душе.
            – Мы как-то с братом достали ящик армянского коньяка обмыть моё очередное приобретение: японский кухонный комбайн. У брата аж печень разболелась от этого коньяка, но одолели в один присест, не отлынивая. Коньяк хороший, я тебе доложу, вкусный, даже закусывать не надо.
            – За один присест? – удивился я.
            – Ну, присест у нас на три дня растянулся, праздники как раз были. Русский народ любит погулять. Белорусский – тоже. Корни-то одни. Так вот, брат со своей печенью решил подлечиться, взял путёвку в санаторий «Янтарный берег». Здесь недалече, сразу за Каугури.
И он показал рукой на восток в сторону одноимённого мыса, где виднелось красное здание спасательной станции и пляжные шатры-палатки с пивом, сидром и чипсами.
– Санаторий, надо сказать правду, хороший. Принадлежит Российской Федерации. Ельцин когда отдавал Латвию, санаторий этот придержал, чтобы хоть как-то оправдаться перед россиянами, хоть что-то оставить себе: мол, Латвию забирайте, а этот клочок я вам не отдам. Можно сказать – последний бастион. Типа: страну не жалко, пользуйтесь, а санаторий не трожь. Крутой мужик был. С ним даже спорить не стали.
             – Так у вас же свой санаторий есть, – вставил я, – «Беларусь», и тоже в Юрмале. Батька Лукаш в своё время выторговал себе.
             – Туда трудно попасть. Знаю. В него едут в основном дети, пострадавшие от Чернобыля. В «Янтарный» – попроще. Главное – заранее путёвку взять. Особливо в летние месяцы, там все номера занимают пенсионеры из Израиля, бывшие советские. От жары бегут, не привыкли.  А здесь хорошо, комфортно. Может, они и подсказали Ельцину оставить за собой санаторий, чтобы было где от израильской жары прятаться.
             – Дороговато там лечиться, – заметил я.
             – А чего там дорогого? 60 евро в сутки со всеми процедурами и питанием. У пенсионеров в Израиле пенсии не маленькие. А у нас в шахте зарплаты ещё больше. Мой брат в забое две тыщи получает.
             – Рублей?
             – Евро! Но работа, сам понимаешь, пыльная. За вредность доплачивают. Калийная соль это тебе не сахар-рафинад. Так вот, брат подлечился в этом санатории, сероводородной водички попил, в бассейне наплавался, массажей-уяжей всяких на себе испробовал и молодцом в свой Солигорск приезжает, и мне, как на духу, признаётся: «Удаки мы, Сеня! (Меня Сеней зовут). Всю свою сознательную жизнь вкалывали, как папы-карлы! Деньги все на всякое барахло спускали: телевизоры-шмелевизоры, музыкальные центры-шментры, ковры… и прочий ненужный инвентарь. А сейчас ещё и на евроремонт копим. Кому он нужен?! Ничего же в жизни не видели кроме шахтных туннелей и терриконовых отвалов. Отдыхали где? – На своё водохранилище ехали шашлык жарить. И – всё. И так по кругу: дом, быт, работа, семья, дети. А жёны только и смотрят, кто что купил покрасивше, да подороже. Чтоб потом перещеголять на следующем повороте. Мы и в гости-то ходили друг к другу, чтобы похвастать обновой».
          – Так многие живут, – заметил я.
          – Многие, но не все! Короче, брат мне и предлагает: «У тебя, – говорит, – отпуск скоро, поезжай-ка ты к Рижскому заливу в санаторий «Янтарный берег», в заповедную территорию России, отдохнёшь там душой и телом, увидишь прибалтийские красоты, надышишься сосновым воздухом, в местных сероводородных грязях отмокнешь, другим человеком станешь. А я поговорю с Зильберманом, - он у нас председатель месткома, – у него связи, путёвку непременно достанет». Долго думал я: ехать мне или не ехать? А тут Зильберман навстречу: «Всё, говорит мне весело, считай, что путёвка у тебя в кармане».  Брат, видно, настоятельно просил, не отказываться же. Но жалеть не пришлось. Номер с видом на море, питание отменное, грязи в изобилии, тишина вокруг и спокойствие. Но главное – природа!
        – Природа – да! – подтвердил я.
        – Вы то уже, наверное, привыкли. А для меня это шок. Фантастика! Сегодня – смотрите какой день! Ветер! Всё продувает. Даже мозги. Теплота в воздухе, в воде. Прибой, как у Айвазовского! – сильный, идёт издалека валами, пена на гребнях… Это же чудо! Я такого никогда и нигде не видел в яви. А небо? Так бы смотрел и смотрел в эту синеву и прозрачность, продуваемую лихим ветром…
В нём явно просыпался поэт и художник. Вот тебе и блин, блин. Я тоже стал ощущать торжественность окружающей нас картины, её особую неповторимость, блин, и единственность. До этого я был погружён в свои мысли и заботы, а Сеня из Солигорска разбудил вдруг во мне тот же восторг и вдохновенное созерцание мира, бурлящего, бушующего, светлого, прозрачного, данного нам Богом в его нетерпеливом и волнующемся проявлении стихий. Действительно: как вокруг всё трепещуще и необъятно! Ветер развевал волосы на Сениной голове, даже, казалось, трепал его подсвеченные солнцем уши. Сеня допивал своё пиво.
         – Как хорошо!!! Блин! – сказал Сеня, встал и пошёл по песчаному берегу в сторону своего санатория.
А по пешеходной улице Jomas продолжали дефилировать толпы новой «знати» и новоявленных буржуинов, всегда причастные к этому «празднику жизни» в надежде получить от неё хоть какие-то дивиденды.

red.