Посреди океана. Глава 122

Кузьмена-Яновская
И воззвал Господь Бог к Адаму, и сказал ему: где ты?
Он сказал: голос Твой я услышал в раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся.
И сказал: кто сказал тебе, что ты наг? не ел ли ты от дерева, с которого я запретил
тебе есть?
Адам сказал: жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел.
И сказал Господь Бог жене: чтО ты это сделала?
Жена сказала: змей обольстил меня и я ела. (Быт.3:9-13)

А змЕя Бог даже ни о чём не спрашивал. Сразу обратился к Адаму, как к старшему, как  к ответственному за всё в саду Эдемском, как к первому человеку с душой,
вдохновлённой Господом, достойной пребывать в раю. Только и требовалось от него, что слушать Бога, не нарушать Его заповедей, "возделывая и храня" свой Эдем.
Но Адам, как "истинный мужчина", сразу же завилял хвостом, подобно ужу на сковороде, убоясь стыда, поселившегося вдруг в его душе. И стал сваливать свою вину на Самого Бога, Который якобы ему не ту жену подсунул. В общем, стал лукавить: мол, я тут не причём; Ты виноват, она виновата... А он, Адам, - наивное невинное существо, дитя - душевно чистое и безгрешное. А вот и нет... Уже нет. Грех совершён.

ГРЕХ (Даль В.И.) - поступок, противный закону Божьему, вина перед Господом. Кто грешит, тот раб греха. Грехи любезны, доводят до бездны.// Вина или проступок;
ошибка, погрешность;//Беда, напасть, несчастье, бедствие, подразумевая: за грехи наши.
Это мой грех - я виноват. Мой грех до меня дошёл - я покаран за вину свою. Грех попутал. Есть тот грех.
ГРЕШИТЬ - впадать в грех, нарушать закон Божий. Грешить на кого - возводить напраслину, клеветать. Умей грешить, умей и каяться. Есть кому грешить, было бы кому миловать. По грехам и житьё;(стар.)- ошибаться, дать промах, пропустить.// Ино грешится неволей - погрешается, грешим.
ГРЕШНЫЙ - в различном смысле - к греху, вине относящийся.

Согрешить-то Адам согрешил, но не раскаялся, не повинился: вину свою не осознал. Ибо душа его ещё незрела была. Хотя в глубине души той, пусть и детски-наивной, он почувствовал, что совершил проступок против Бога, против совести.
Глас Божий искал его снаружи, а совесть настигла раньше внутри. Появился стыд. Пусть
и неосознаваемый, но... Внезапное понимание того, что ты "наг" - сделалось стыдно
ему перед собой и перед Всевышним, от которого не скрыться в душе своей - "от лица Господа Бога между деревьями рая"; и даже "опоясания из смоковных листьев" не
помогут спастись.
Как бы ни оправдывался, как бы ни лукавил, сваливая вину свою на кого бы то ни было, но совершённый грех уже поселил в душе человеческой непокой, лишил его рая; не стало больше неомрачаемого счастья и осознания своей душевной чистоты. И от этого чувства
уже никуда было не скрыться - перед совестью, перед Богом он "наг"... А хотелось
как-то оправдаться, избавиться от этого непрошенного стыда за свою вину перед Всевышним. Но до раскаяния человек пока ещё не дозрел, потому и стал сваливать свою вину и на Самого Бога, и на жену, которую Он ему "дал". Забыв, однако, что жена эта сотворена специально для него, как помощник - из его же собственного ребра.
"И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привёл её к человеку. И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою: ибо взята от мужа." (Быт.2:24-25)

И Адам САМ признал её, как родного человека: РЕБёнка из его РЕБра. И потому он, мужчина, сильнее и старше женщины, должен бы опекать, защищать её, ограждая от всяких там змеев. А он сам, подобно ребёнку, даже и не повинился в своей оплошности,  а наоборот, принялся сваливать свою вину, грех свой перекладывая на Бога и на неё -
ещё большего ребёнка, чем он сам.

А жена, в свою очередь, на змея начала валить их общий грех. Сама того не осознавая, что совершила что-то плохое, послушав хитрого лукавого змея и отведав вкусный и приятный на вид плод; увидела, что змей, в общем-то не обманул: она не упала
замертво и ничего страшного как будто бы не случилось. И с мужем поделилась, позаботилась, чтобы и он откушал... И тот не отказался, и её не остерёг. Оба ели.

Ну и конечно, она уверена была, что змей во всём виноват. На мужа валить свою вину
и в голову не пришло. Змей - хитрый и лукавый - "обольстил".

ОБОЛЬСТИТЬ(Ожегов): 1. Увлечь лестью или соблазном. Обольстить наивного слушателя.
2. Лишить женской чести, обесчестить. Обольщенная невинность.
(Ушаков): 1. Увлечь, ввести в приятное заблуждение, прельстив, соблазнив чем-нибудь.
2. Склонить женщину, девушку к сожительству(устар.).

Без сомнения, под словом "обольстил" женщина имела ввиду первое понятие. Но церковники в своих толкованиях почему-то склонились только лишь ко второму. С какого будуна они к такому выводу пришли?
В словаре синонимов достаточно много значений этого слова приводится: обольстить - заворожить, искусить, обмануть, ввести в соблазн, ввести в грех, прельстить, сбить с
пути истинного, соблазнить, совратить, обесчестить.
Но церковным толкователям почему-то приглянулись лишь последние. Так примитивно мыслить могли только существа мужского рода, обуреваемые похотью. Целибат их гнобил.

К змею же Бог даже никаких вопросов не имел. С ним и так было всё понятно. Тот
сидел и помалкивал, сам собой довольный - сделал, что хотел. Перехитрил наивных людей, подсунув им свои "знания" вместо Божьих. Он, по всей вероятности, посчитал
себя ничуть не глупее Самого Бога. Предлагая людям отведать плод с дерева, достойного расти посреди рая, чтобы глаза их "открылись", получив от него те "знания", которые поставят их на один уровень с Господом...он, с одной стороны, лукавил; а с другой
стороны, и сам верил в то, что говорил: ибо, может, уже ел те плоды, из-за чего и посчитал себя равным Всевышнему.
"И сказал змей жене: нет, не умрёте. Но знает Бог, что в день, в который вы вкусите
их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло". (Быт.3:4-5)

И он, в общем-то, не обманул. Но слукавил. Подставил свои "знания" вместо Божьих.
До истинного постижения которых людские наивные души ещё не дозрели. Однако до "знаний" хитрого змея подсознательно доросли, ибо понятие греха ощутили в душе, им стало стыдно, что ослушались Бога. Не понимая, почему именно им стыдно, ибо бессознательно заговорила совесть: без осознания своей вины, без раскаяния, но...
тем не менее.
"И открылись глаза у них обоих, и УЗНАЛИ они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания. И услышали голос Господа Бога, ходящего в раю во время прохлады дня; и скрылся Адам и жена его от лица Господа Бога между деревьями рая".
(Быт.3:7-8)

                МАТРОС ОФИЦИАНТ-УБОРЩИК.

Мои размышления были прерваны приходом в рубку Толика-рулевого: должны были
отдавать трал.
Увидев нас, Толик сначала растерялся, а потом как будто бы даже обрадовался. Его маленькие чёрные глазки игриво засветились. Затем он, отвернулся к приборам, ковырялся там. А мы с Анютой принялись выспрашивать его о работе рулевого.
Он отвечал сначала односложно. Судя по ушам, которые полыхали как цветущие маки, его одолевало смущение. Лица его нам не было видно, но, надо полагать, что оно рдело так же, как и уши.
Говорят, что люди с выдающимся вперёд подбородком обладают решительным и упрямым характером. Не знаю, но в отношении Толика эта примета как-то не работала; или просто пока не проявилась, потому что этот парень, хотя и обладал внушительным подбородком, но был довольно-таки тихим человеком, предпочитающих оставаться в тени, а не на виду.
Вообще-то, на мой взгляд, он был симпатичным и неглупым, но сам о себе этого или не знал, или, подозревая, всё же не верил.

Выспросив у Толика всё о его работе, мы с Анютой выразили желание в следующий рейс тоже пойти рулевыми. А что? Вахта четыре через восемь; мало кого видишь и и сам
мало кому мозолишь глаза: в рубке - уют, тишина...

- Это так, - согласился он, не оборачиваясь к нам, но по голосу можно было понять,
что он улыбался. - Да только одно плохо: в нашем деле много не украдешь.

- Вот и хорошо. А то у нас уже столько наворовали, что, боюсь, к концу рейса заработанных денег не хватит все убытки покрыть, - призналась я.

- Я не это имел ввиду.
Уши Толика сделались малиновыми, как будто это именно он был виноват во всех наших бедах.
Но что именно он имел ввиду, нам не довелось узнать, потому что в рубку пришёл второй штурман и, увидев нас с Анютой, стал непрозрачно намекать, что на других пароходах посторонним даже на мостик не разрешают подниматься, не говоря уже о ходовой рубке.

Но так как мы с Анютой себя посторонними не считали, то пропустили замечание Мандолины мимо ушей. И тогда он, осерчав, открыто попросил нас уйти.
Что делать: пришлось выкатываться из более-менее защищенной от ветра рубки на обдуваемую со всех сторон шлюпочную палубу.
Послонялись с одного борта на другой. Потом стали наблюдать, как бригада Румына
тащила трал.
Сам тралмастер стоял посреди кормы и ручкой помахивал то в одну, то в другую сторону, как уличный регулировщик. Или как дирижёр невидимого оркестра.
Поднятый трал был донный, с красными куктелями. Тонны три-четыре в нём наловилось.
Мне было приятно, что я уже разбираюсь в этих вещах, как специалист. Недаром же в Витькиных снах я стояла за лебёдкой, и он на меня ругался: как-никак, а кое-что я
всё-таки усвоила. Мне даже стало немного жаль, что я пообещала больше не приходить
к нему в сны.

Тут к нам с Анютой подошёл дядька Юрка и порекомендовал насолить балыков. Мол, для гостинца своим родным - настоящего океанического гостинца.
Как приготовить эти самые балыки он нам объяснил.
Сначала надо сделать тузлук. То есть, окуней - шкереных или нешкереных: это не имеет значения, на наш вкус, как нам самим понравится - на сутки замочить в солёной воде.
После чего хорошенько промыть: желательно пресной водой, но можно и морской. Потом пересыпать солью, лучше крупной. И поставить на несколько суток куда-нибудь. И уже только после этого всего надо вывешивать окуня сушить: хорошо бы в кочегарке...пока   не завялится как следует.

Идея начинать готовить домой подарки нам понравилась. Привезём балыков. Потом ещё Руслан нам обещал, если в трал попадутся омары, сделать из них сувенирные чучела.
А за это мы должны достать ему где-нибудь таблетки витаминов.
Обсудив всё это, мы пошли, взяли из рундука своё ведро и отправились в рыбцех за окунями для будущих балыков.
И только мы начали отбирать рыбку посимпатичней, как идёт Анзор.

- Балыки? Зачем вы будете их делать? - скептически поинтересовался он.
Мы не ожидали от него такой реакции.

- Все делают, и мы тоже хотим, - объяснила я.

- Я сделаю сам и вам дам,- пообещал он.

Но самим-то сделать куда интереснее, чем получить готовенькое от кого-то!
- А нам много надо, - заявила Анюта.

- Сколько? По тридцать? По пятьдесят? Сколько надо, столько и дам.

Честно признаться, мы даже и не мечтали о таком количестве. Говоря, что нам много надо, Анюта имела в виду, что мы планировали посолить балыков столько, сколько
влезет в ведро, штук по пятнадцать-двадцать. А тут он нам аж целую сотню пообещал!

- Ну ладно, - наконец согласились мы на деловое предложение Анзора.
И, вывалив из ведра своих окуней, сами вывалились из рыбцеха.


На полдник были оладьи с повидлом. Командовал парадом пекарь. А Валерка тем
временем шкерил окуней для капитана: тот сам отобрал себе несколько штук и, принеся
на камбуз, попросил пожарить их в индивидуальном порядке, как он выразился.
Пашка с камбузником тоже крутились здесь; они колдовали над кальмарами. Снова собирались приготовить для себя, но на этот раз намеревались не жарить, а отварить, смешав потом с луком, рубленым яйцом и заправив майонезом.


После полдника мы с Анютой снова отправились дышать свежим воздухом.
Вышли на шлюпочную и, взглянув на корму, увидели, что Анзор и слесарь Соколов ковырялись в куче свежепойманных окуней, отбирая себе на былыки. Рядом стояли Коряга  и Костя. Подумав, мы тоже спустились к ним.

Анзор с Соколовым набрали рыбы большую корзину и, взяв её за боковые ручки, ушли.
А мы с Анютой остались разглядывать вблизи гору окуней, сгруженных на корме
вперемешку с кальмарами. Тут же попадалась и здоровенная камбала; а также пикша, аргентина и ещё какие-то незнакомые мне виды.
Надо заметить, что я, кроме трески и селедки, раньше особенно никакой рыбы по внешнему виду отличить не могла. А теперь научилась определять, где какая. Это всё благодаря этикеткам для консервных банок, которые грудами валялись в рыбцехе.
Каких только морских обитателей не нарисовано на этих этикетках! У меня их имелось много, потому что с обратной стороны они были чистыми, и я частенько использовала их для своих черновиков и заметок.
Анюта же этими бумажками не интересовалась и в рыбе по-прежнему разбиралась слабо.
Поэтому Коряга её с лёгкостью обманул, сказав на камбалу, что это налим. И она минуты не сомневалась в правдивости его слов: сразу же, наивная, поверила.

Вскоре Коряга ушёл. И мы стояли болтали с Костей. Это самый спокойный и рассудительный добытчик из шалопутной бригады Румына.
Анюта уже по привычке принялась жаловаться ему на жизнь, которая настала у нас после собрания. Она старалась теперь использовать каждую возможность, чтобы восстановить
наши подмоченные рыбмастером Ивановым, Чёрным и Беленьким репутации. И с этой целью, общаясь с наиболее разумными представителями матросского коллектива,
жаловалась на то, что мы были несправедливо оболганы.

- Так значит, вы не алкаши? - изменяя своему серьёзному виду, весело спросил Костя.

- Увы! - развела я руками, пристраивая на лице выражение сожаления.

Анюта, не ожидавшая от меня такого поведения, опешила. Она очень дорожила своей незапятнанной репутацией и ничьих шуточек на тему нашего псевдоалкоголизма не воспринимала.

- У тебя что, не все дома? - критически глядя на меня, поинтересовалась она.

- О каком доме ты говоришь? Я - птица вольная!

Мой ответ покоробил её. Но продолжать дальше этот несуразный разговор она посчитала нецелесообразным. Тем более, что на корме снова появился Анзор. Он опять принялся отбирать окуней и одновременно с этим, смеясь, стал рассказывать Косте, как мы с Анютой пришли в рыбцех за рыбой на балыки и выбирали самых маленьких.

Они поржали над нами. А я обратила внимание, что Анзор лазил среди мокрой рыбы в вельветовых тапках, которые уже совсем раскисли, и ноги его, надо понимать, совсем промокли. Я сделала ему замечание, а он сказал, что у него нет сапог.
Тогда я вспомнила, что у меня в рундуке должны стоять сапоги сорок первого размера. Если, конечно, их кто-нибудь не увёл уже.
Анзор сбегал, переобулся и снова приступил к строгому отбору рыбы.
А мы, спохватившись, что скоро ужин, побежали переодеваться.

Когда перед ужином я пришла в мойку, то настроение у меня сразу же испортилось.
В ваннах лежала груда тарелок из-под кальмаров.
Вчера Анюта забыла закрыть посудомойку, после чего мы обнаружили, что пропал ключ.
Ясное дело, это были происки "камбуза": добились своего!

Тем временем, пока я перемывала за этими обжорами грязную посуду, они пригласили доктора, и тот, расположившись на камбузе прямо перед моей дверью, уплетал из
огромной миски салат из кальмаров.
Меня почему-то это очень злило. Хотя, рассуждая здраво, я должна была только радоваться, что нам не досталось такой сверхкалорийной пищи. Кальмары с яйцом да
ещё под майонезом! А я ведь горю желанием похудеть, но никак не поправиться.
Ладно, чёрт с ними, с этими кальмарами. Обидно другое: пропал наш ключ от посудомойки. И теперь они всё время будут использовать нашу посуду и хамски сваливать её, загаженную, в наши ванны. И ещё при этом специально демонстрировать станут, как они жрут-обжираются. Хоть бы уж ради близиру предложили. Я всё равно, конечно же, отказалась бы. Но Анюта вряд ли - она обожает эти дурацкие кальмары.

Валерка, правда, прибегал приглашать меня ужинать. Или его мучило чувство вины, или обидно ему было, что я не только Пашкину, но и его стряпню отказываюсь есть. Или он просто такой заботливый человек... Привык в семье хлопотать, чтобы все непременно поели. Не знаю, в чём причина, но только он расстроился, когда я отказалась от ужина.
И обиженно поинтересовался:
- Ты, говорят, сегодня не с той ноги встала?

- Вообще-то, я сразу с обеих ног встаю.

- Нет, когда ты с обеих ног встаёшь, то веселее бываешь, - съехидничал он.

- А, ну тогда ноги тут не причём. Просто, как говорится, сердце мудрого - в доме печали; сердце глупого - в доме распусты.

На это у него не нашлось что сказать, и он с недовольной рожей удалился.

Однако поесть мне всё-таки пришлось. Потому что добытчики пришли на ужин со своими кальмарами. Которых сами приготовили и угостили нас с Анютой. Тут я, конечно, отказаться не посмела.

А Валерка потом ещё раз прибегал в конце ужина, предлагал свои котлеты.

- Спасибо, не хочу, - вежливо отказалась я.

- Что, фигуру соблюдаешь?

- Нет, просто не хочу.

Ему было жалко, что добро пропадает. Ну так пусть ест сам или Паше отдаст. Или пусть всем камбузом трескают, поправляются.


После ужина ко мне в мойку заглянул сам старпом и сказал, чтобы мы с Анютой, когда закончим работу, зашли к нему.
Шли и боялись, гадая, за что он будет ругать нас на этот раз.
И не ошиблись в своей боязни: хвалить нас никто не собирался.

Старпом, придав своему лицу твёрдокаменное выражение, начал с того, что ему на нас поступили жалобы, будто бы мы рано заканчиваем работу и проявляем неуважительное отношение к товарищам, которые нам по возрасту в отцы и матери годятся.

Я тут же смекнула, откуда подул ветер жалоб.
- Если прачка заявляется после окончания завтрака, то это вовсе не означает, что мы
рано убираем со столов. И если Фейфиц пожилой человек, то это вовсе не означает, что мы должны позволять ему над хлебом издеваться, - решительно заявила я.

Старпом взглянул на меня удивлённо и как будто бы слегка подрастерялся. Но тут же спохватился и напустил на себя привычную суровость. Голосом генерала, отдающего приказ своим войскам, он повелел Анюте, чтобы завтра она убрала как следует лазарет и в
каюте второго помощника, так как, возможно, к нам на "Лазурит" прибудет какой-то секретарь райкома: то ли первый, то ли второй...
Затем он вновь затронул вопросы наших отношений с "камбузом" и раздачи порционных завтраков. А под конец, когда мы собрались уходить, уже тоном ворчливого старика сказал, имея в виду "камбуз":
- Я их буду вызывать к себе и всыплю сразу за все: и за бражку, и за остальное... И вообще, даже не знаю, кем они пойдут в следующий рейс.

К чему он это сказал? Мы ведь, в отличие от них, вовсе и не жаловались.