Rip current. Мир, которого нет. 17

Лариса Ритта
- Подожди, - повернулся я к ней, уже метнувшейся к печи. - Я так и не понял, как ты сюда-то попала, к Богораде?
- Как попала… - Нина присела у печки. – Да тоже с горя попала. Простудилась я осенью. Меня с детства пневмонии мучали, поэтому и к морю сюда возили. А тут захолодало, а я по-летнему всё, тёплых вещей нет у меня. Конечно, выручали люди, одеяла всякие давали, платки, но всё равно… В здании холодно, и ночью уже прохладно.
А мы в сентябре коллекции спасали, укладывали, описывали…  А какие там вещи были! - она подняла на меня загоревшиеся глаза. - Бесценные просто… Говорили, гитлеровцы за ними охотятся, они для них особенно важны, потом что сокровища готов. И вот их надо было в первую очередь собрать, чтобы они фашистам не достались. И мы упаковывали, укладывали в ящики, в чемоданы… Самое ценное в большой чемодан положили. Потом переправляли с людьми через пролив в Тамань… Потом октябрь начался. А посылка от мамы с тёплыми вещами пропала по дороге. Там моё пальто было тёплое, клетчатое, кофточки, носки шерстяные, шапочка... Всё пропало. А я не хотела маму расстраивать, написала, что посылка дошла и всё хорошо у меня. А сама мёрзла. И в конце-концов, кашляла-кашляла и слегла. Чем-то, конечно, лечилась, таблетки пила, но всё время мёрзла. Врач, смотрел меня, старичок такой грустный, говорит: деточка, тебе бульон куриный горячий нужен, яйца, масло сливочное… А нам камсу солёную давали на талоны, - она вдруг развеселилась. -  Прямо бочонками выдавали, маленькими такими выкатывали…Вот, ели камсу с пайками хлеба. Иногда варили её, суп получался… Листьев капустных наберём, получались щи с камсой. Иногда по карточкам лапша из столовой перепадала, просто лапша обыкновенная, ни с чем…Но вкусная… А потом столовую эту закрыли, там штаб сделали… А потом немцы её захватили...
Она тяжёло вздохнула, я молча слушал.
- А из Москвы вести, - продолжала она, - Там эвакуация, паника, говорят, правительство город бросает, - она посмотрела на меня строго. – Разве может такое быть?
Я пожал плечами.
– В общем, рассказывали, всё там плохо, - продолжала она, печально качая головой, - на вокзалах давка, кругом погромы. Елисеевский якобы совсем разграбили, рыбу, сыры растащили по домам… То ли верить слухам, то ли нет… И немцы наступают, и уже совсем близко, бои на Перекопе...Но что делать, надо просто держаться, я же комсомолка, дочь командира… Ты согласен?
Она посмотрела на меня.
- А дальше что? – спросил я, страдая за неё.
- А дальше я однажды лежу закутанная, и уже не сон, а почти бред. Шум, разговоры… Открываю глаза – надо мной лицо. Стоит такая натуральная баба Яга в платке. И мужчины наши. Петя, красноармеец, сторож наш и дядя Терентий, это я после узнала, он Богораду и привёз.
А у меня уже и встать сил нет, я же ещё с лета голодная, ослабела совсем. А баба Рада одним глазом посмотрела вскользь, как на комара, и говорит: собирайся, пока тут тебя не уморили совсем. А мне уже всё равно. Куда собираться, зачем… Я думала, в больницу. Меня мужчины под руки подняли, одеялом одели и вывели прямо на телегу. Едем куда-то, я даже не знаю, куда, в небе звёзды, осень такая душистая, только я никак согреться не могу... лежу и дрожу, прямо зубами стучу, и только и думаю: как же так, всё в природе осталось, как есть, осень красота, звёзды сияют красиво, чисто, и вдруг такой ужас на моей земле, в моей стране... Почему так, за что...
И вот приехали сюда. А здесь печь протоплена, тепло… Ой, я вот так у печки осела и думаю: ну, всё, я не умру. А Терентий Иванович отвинчивает солдатскую флягу и наливает мне спирту в чашку. Богорада говорит: пей. Я говорю: нет, я не пью водку, я не умею. А она опять: пей - и всё.
Ну, я и выпила. Ужас прямо. Кашляла жутко, просто задыхалась. А она мне уже настой приготовила и каши навалили на закуску. Ой, я этой каши из печи наелась, настоем коричневым напилась, и баба Рада меня – на печку. Я влезла, там теплынь… Боже мой, счастье: тепло, сеном пахнет, всё тёплое, сухое, не то, что у меня в постели было всё влажное и холодное, страшно залезать. И кожухи лежат овчинные, всё тёплое, уютное… Я на одну овчину легла, другой накрылась и сразу уснула.
И вот так меня второй раз спасли теплом. Первый раз спасли от жары в музее, а второй раз – от холода – на печке. Представляешь, какая я везучая и счастливая? И так я до весны спасалась на этой печке и на травах бабушки Рады. А в феврале встала – а уже весна тут и цветы зацветают, и никаких хворей у меня больше нет.
Она помолчала
- И всё бы ничего, - добавила она грустно, - только немцы вот прорвались... а наши ушли через Тамань… И Петя, часовой наш, с ними ушёл, не знаю, добрался ли...
Она была грустной после рассказа, сидела в своём синем платьице, спрятав руки в колени, трогательно сложив ножки в валяных чёботках. Хотелось обнять её, приласкать, утешить. Но я не мог посметь.
- Мне обещали какой-то невероятный взвар, - напомнил я скромно. – Или мне уже не дадут, и я так и умру, не отведав этого бесценного блюда?
- Ой!
Она мгновенно стряхнула печаль, всплеснула руками, вскочила, кинулась к печке. Взвар водрузили передо мной молниеносно и уже в другой миске – обычной алюминиевой.
- Это чтобы ты цвет видел, – объявила Нина с удовольствием. – Смотри, какой красивый… Даже есть жалко…
Есть было жалко, но мы ели, и ели с восторгом. Взвар был насыщенно-розовый, кисельный, есть нужно было ложками. Мы черпали его из одной миски, и так было ещё вкуснее.
- А почему такой густой?
- Потому что с мукой. У Бабы Рады свой рецепт. Она сначала яблоки и груши напарит, а потом их вынимает, чтобы отдельно есть, а напар этот заваривает ягодами и травами разными. Видишь, ягодки там чёрные? А муку она специально поджаривает, прямо на печке, - она кивнула в сторону печки, и косы вздрогнули у неё на груди.
- Если муку поджарить, она орехами пахнет… Ну, нравится тебе?
Она щебетала, была весёлой, оживлённой. И трудно было поверить, глядя на блеск её глаз, что эта девушка выпрыгивала из горящего вагона, голодала, мучилась жарой и жаждой, шла из последних сил по шпалам…
- Вкуснятина, - сказал я искренне.
- Вот, - торжествующе сказала Нина, - Я даже в детстве такого не ела. Хотя моя бабушка делала кисель из варенья. А мы с подружками, маленькие, этот кисель едим и представляем, что у нас платья такого цвета…
- Платья? – я воззрился на неё с изумлением.
- Ага, платья… - она кивнула со смехом. - Девочкам же всегда хочется красивых платьев, как у кукол, как у принцесс…  У нас была игра «Когда я буду большая». Мы мечтали, что у нас будет. Какие дома, какие женихи, какие дети… И про платья мечтали, представляли всякие цвета, отделки... «Когда я буду большая, у меня будет платье такого цвета, как небо с облаками». « А у меня будет платье, как малиновое варенье.» « А у меня, как бабушкин кисель…»
Она засмеялась.
«Кисель цветом, как твоя майка» - вдруг сказал кто-то внутри меня. Девчоночий голос сказал. Фраза оглушила меня. Она вырвалась из какого-то другого пространства и буквально ударила изнутри. Я перестал есть.
- Что, не нравится? – встревожилась Нина. – Косточка попалась?
- Кисель цветом, как твоя майка, - сомнамбулически повторил я, тупо уставившись в стол.
- Что?
Мы замерли друг перед другом.
Это уже было, отчётливо понял я. Всё точно так же: розовый кисель, алюминиевые ложки, и смех, и лёгкость, и девушка. Весёлая и строгая. И смешная. «Кисель цветом, как твоя майка» сказала она и тоже смеялась. «Это хорошая примета» - это были мои слова. Это я был тогда. Но это было - как во сне. И так же было хорошо и легко.
Я положил ложку и взялся руками за голову. Мне хотелось застонать, настолько сдвинулось всё где-то внутри меня,
- Что случилось?
Она встала, подошла ко мне близко, заглянула в глаза. И я не выдержал, взял её ладонь и приложил к лицу.
И стало тихо. И сразу всё лишнее куда-то улетело, стало ненужным, осталось только вот это: узкий закуток за ситцевой занавеской, узкий стол, нежная рука на моем лице. Я развернулся на стуле, повернул голову и почувствовал щекой тепло её тела.
И услышал, как где-то далеко ухнул глухой удар. А потом ещё один.
На секунду мы замерли. Потом я тихо скользнул её ладонью по своему лицу, словно смывая чужую реальность и медленно выпустил её руку.
- Что это было? Взрывы? – я поднял голову. Она смотрела на меня сверху вниз, закусив губу. - Это бомбы?
- Да, бомбят где-то, но это далеко, - еле слышно проговорила она.
Она высвободилась и тихо вернулась на своё место. И опять передо мной засветлело её лицо.
Она уменьшила огонь в лампе, мы встретились взглядами и какое-то время, не шевелясь и затаившись, ждали новых взрывов и вслушивались. Но все было тихо. Мы ещё немного подождали и наконец оба одновременно вздохнули.
- Странно, - сказала Нина с грустью. – Жили маленькие девочки, мечтали о красивых платьях, о женихах… и не было войны.
- Смешные девчонки, - подхватил я. – Мечтают о женихах. Вот мальчишки никогда не мечтают о невестах.
- А… у тебя есть невеста? - тихо спросила она.
- Нет, - покачал я головой.
- И не было никогда?
- Кажется, не было, - сказал я дурашливо, в расчёте её рассмешить, но у меня не получилось её рассмешить, она даже не улыбнулась
- А ты… с девушками целовался? - спросила она, поднимая на меня глаза. – У тебя были девушки?
- Девушки? – я растерянно поерошил волосы. Надо было говорить правду.
- Да. Были девушки, - сказал я, дипломатично уворачиваясь от темы поцелуев.
Она помолчала.
- А… женщины?
На этот раз я думал дольше, хотя и понимал, что это глупо. Невероятно глупо это выглядело - долго думать, чтобы ответить на такой вопрос. И тут тоже не имело смысла врать. 
- Да, - сказал я, наконец, коротко вздохнув. – Были.
Она опустила глаза и какое-то время водила пальцем по столу, обводя узоры ветхой скатёрки.
- Значит, ты умеешь целоваться? – почти утвердительно спросила она.
- Ну… - я усмехнулся, пожал плечами. –  Наверное, да. Скорее всего. А, впрочем, не знаю. А ты? – решил я перейти в наступление.
- А я… А я, наверное, нет. – Она посмотрела на меня. – Хотя именно меня из всех девочек во дворе первую поцеловали. К нам в дом в четвёртом классе приезжал мальчик из Ленинграда. Мы все хотели ему понравиться. Ходили такие гордые, наряжались… так смешно… А он вдруг меня выбрал. И однажды поцеловал при всех, такой смелый… В общем, ничего интересного у меня не было за мои девятнадцать лет, - подытожила она. – Глупости всякие. В школе, на катке… ничего серьёзного.
Я смотрел на неё. Свет лампы тепло таял на её щеках, обводил тени на губах, прозрачной дымкой путался в волосах.
- А ты хочешь серьёзного? - спросил я.
- Да, - кивнула она без улыбки.
- Умри, но не дай поцелуя без любви? – усмехнулся я.
- Ну да, - сказала она просто. – А зачем без любви?
А правда, подумал я, действительно, зачем?..

продолжение - http://www.proza.ru/2018/08/23/781