- А ты умеешь шнурки завязывать? – постаралась я сменить тему разговора.
- Умею, но только это какие-то очень длинные шнурки попались, - пожаловался он.
- А мы сейчас их укоротим.
- Только не режь, - Мофоня отступил от меня на шаг.
- Не буду я ничего резать. Мы просто узелок завяжем в незаметном месте и все. Сними кроссовки, - попросила я.
Мофоня с неохотой забрался на стул и снял кроссовки.
«Вот балда», - ругала я себя за несообразительность, - «Нужно было купить на липучках. И не было бы никакой мороки со шнурками.»
- Мофонь, давай твои кроссовки поменяем на другие, - предложила я, перешнуровывая ему второй кроссовок.
- На какие такие другие? – насторожился он.
- А на таких смешных липучках. Тебе не нужно будет их шнуровать, - я отдала ему кроссовки, и он быстренько засунул туда свои лапки, нет, простите, ножки.
- А эти? Отдадим? – он старательно завязывал шнурки.
Но банты получались какие-то огромные и несуразные, и он пыхтел от усердия, пытаясь их перевязать.
«Бедняга, ему мешает его толстенький животик! А как тут не поправиться, если он из дома не выходит?» - огорчилась я.
- Давай помогу!
- Я сам!
- Да ладно тебе! Мне же это только приятно будет, - я нагнулась, чтобы завязать ему на шнурках красивые бантики.
- Спасибо, а то я, что-то совсем из сил выбился с этими бантами, - доверчиво сообщил он мне и соскочил со стула. Походил, прислушиваясь к своим ощущениям.
- Ну, как? Удобно? Нигде ничего не жмет? – беспокоилась я.
- Нет! Непривычно, конечно. Но очень приятно. И пахнет всем новым, - он стоял и светился от счастья.
- А ты давно гулял?
- Гулял? Это как? Где? По улицам? – он так удивился, что его большие глаза, превратились в огромные глазищи и светились, как разрешающий сигнал светофора.
- Ну, да! По улицам.
- Прям, по Москве? Вот, прям, идти? – он никак не мог понять.
- Ну, да! Вот, прям, выйти и пойти по улицам, - засмеялась я.
- Нет! я не знаю… А так разве можно? Вот взять и пойти по улицам, - он был совершенно растерян.
- Подожди, - сказала я и пошла в прихожую. Открыла шкаф и, порывшись, нашла бейсболку.
- Смотри, что я нашла. Попробуй надеть, - предложила я Мофоне.
Он нахлобучил ее себе на голову, и она повисла на его мохнатых ушках.
- Так? – круглые зеленые глаза смешно выглядывали из-под козырька.
- Нет, не так, - я сняла с него кепку и утянула сзади ремешок.
- Вот теперь будет хорошо. Померяй.
Мофоня надел бейсболку, и она оказалась ему в самый-самый раз. Передо мной стоял смешной маленький человечек в джинсах, голубых кроссовках, зеленой футболке и синей джинсовой бейсболке на голове.
- Смотри, теперь можно и гулять идти. Хочешь, сегодня сходим погулять? Там тепло и уже сумерки. Тебя никто и не узнает. Идет себе человек маленького роста и идет.
Он внимательно и придирчиво смотрел на себя в зеркало:
- Ты и правда думаешь, что мне можно на улицу выйти? – он никак не мог решиться на столь отчаянный шаг.
- Конечно, можно. Ну вот ты сам подумай – тебе это кто-то запрещал? Или ты просто давно никуда не выходил и боишься?
- Нет, никто не запрещал. И я вообще не помню, когда выходил из дома. Только помню, что когда начали ломать все дома вокруг, я так сильно испугался, что и мой дом сломают, что забился в самый дальний и темный угол и постарался заснуть. Когда мы сильно пугаемся, то можем так глубоко погрузиться в сон, что не проснемся даже, когда дом сносят.
И тогда многие домовые погибают под обломками своих домов. Они умирают вместе с родным домом.
А те, что остаются живыми, долго бродят по улицам и ищут, куда бы голову приклонить.
Некоторым везет, и они находят новое место и новый дом, некоторых продают вместе с антикварной мебелью.
Знаешь, как?
Спрячешься в старинный шкаф или бюро – там есть такие потайные отделения и – оп-ля! – оказываешься в новом месте. А там остается только незаметно выбраться и все – обживай новый дом.
А можно еще прибиться к кому-нибудь. В сумку на колесиках забраться, пока кто-то остановится… Но это редко так бывает…
- Мофонь, ты говоришь, говоришь… Ты боишься выходить?
- Боюсь! А вдруг кто-то мой дом займет, пока мы гуляем?
- Не бойся, мы с тобой все закроем, и заклятие наложим на дом, - успокоила я его.
- Как? Ты же не умеешь, - домовой недоверчиво глядел на меня из-под козырька нахлобученной кепки.
- Да, ладно тебе! Пошли гулять. Сейчас как наколдую и, все будет хорошо. Никто наш дом не займет, - улыбнулась я.
Быстренько сменив платье на джинсы и футболку, и переобувшись, мы с Мофоней вышли из квартиры.
Хорошо, что сейчас лето и на улице тепло. Замечательно, что не нужно натягивать на себя сто одежек.
Мы не стали вызывать лифт и тихонько спустились по лестнице. Наш грозный охранник – консьерж спал.
Я открыла дверь…, и мы вышли из подъезда.
Мофоня встал как вкопанный.
На нас обрушились звуки спящей Москвы.
Это только привыкнув к ее неумолчному звуку, думаешь, что наступила ночная тишина.
Но Москва никогда не спит и даже ночью слышен нескончаемый гул – это дыхание огромного города.
Постоянно слышен шорох шин проезжающих машин. Шаги прохожих, дробный стук каблучков. Звуки музыки и бормотание включенных телевизоров, доносящиеся, из раскрытых окон домов. Буханье по низам сабвуферов звучащих из крутых иномарок, хищно крадущихся, мимо поздно идущих прохожих. Резкий кашляющий грохот редких мотоциклов проносящихся по спящим улицам города.
А запахи? Запахи ночной Москвы. Мне кажется, что я узнаю запах любимой Москвы, как запах духов мой Мамы, безошибочно и даже не носом, а сердцем.
Это запах нагретого за день асфальта, который умыли проходящие поливочные машины, это запах тополей и редких клумб, горький запах, отдыхающей от духоты большого города, чахлой травы. Запах бензина и дорожной городской пыли.
Это запах уставшего огромного города, который никак не может заснуть и ворочается и вздыхает, как большой великан.
- Ты что? Испугался?
- Да, мне страшно, - тихо сказал домовой и взял меня за руку. Его теплая ладошка доверчиво сунулась мне в руку.
Я поняла, что не стоит настаивать и заставлять его разгуливать по улицам, если ему это неприятно и страшно. Значит, он просто не готов к этому:
- Хочешь, давай вернемся?
- Нет, пошли гулять, - сказал Мофоня и решительно сделал шаг вперед.
Мы спустились по ступенькам подъезда, и пошли по ночной улице.
Наверное, мы странно выглядели – поздно ночью высокая женщина, не торопясь, вела за руку неуклюжего смешного ребенка, но нам было все равно.
Мы шли по ночному городу и наслаждались запахами и звуками.
Мы позволили себе быть свободными.
И это было упоительно.
Мофоня, крепко держал меня за руку и изредка прижимал ее к своей мохнатой щечке. Я чувствовала, нежность шелковой шерстки и тепло его раскрасневшейся от волнения щеки.
- Ты, когда устанешь – скажи, не стесняйся. Мы сегодня далеко не пойдем, - постаралась успокоить я его.
Он молчал, только мотнул головой и благодарно сжал мою руку.
- Мамаш, что вы так поздно с ребенком-то гуляете? – вдруг раздался сзади нас скрипучий старческий голос.
Я почувствовала, как вздрогнул Мофонька и испуганно вцепился второй рукой в мою руку.
Да я и сама чуть не подпрыгнула от неожиданности.
Повернувшись, я увидела очень старенького дедульку с беспородной маленькой собачкой на поводке.
Собака была тоже очень старая.
Неожиданно она сделала несколько шагов вперед, втянула воздух и исступленно завиляла хвостом.
Я испугалась за Мофоньку и на нервах подхватила его на руки. Он оказался ужасно тяжелым. Его ручки обхватили меня за шею, и мордочка ткнулась, мне в шею.
- Мамаш, не бойтесь, Маруська не кусается. Ребеночка-то как подхватила! Вот сразу видно, что мать родная, а не эти нынешние кукушки.
Ведь нынешние-то матери, рОдят и сразу нянькам детей-то бросают.
У нас тут мамки-то и не гуляют. Одни няньки с колясками.
Посмотришь, идет, говорит что-то ребеночку-то. Прям умилишься!
А подходишь поближе-то, а эта нянька костерит его - ребенка-то, почем зря. Такой мат-перемат стоит, диву даешься.
Ты опусти, мальчонку-то. Руки-то, поди, отваливаются. Сразу видно, что родная мать! – шамкал старичок.
Беспородная собачатина с восторгом крутилась вокруг моих ног.
- Пошли Маруська, - дернул поводок дедулька. – Видишь, испугался тебя мальчонка-то, - они медленно пошли прочь.
А я с облегчением опустила Мофоню вниз.
- Да, тяжеловат ты, друг! – вздохнула я. – Это только с большого перепуга я смогла поднять тебя на руки.
- Извини. Я и сам не понял, как я у тебя на руках оказался.
- Ничего страшного. А ты думаешь, я поняла, как ты у меня на руках оказался? – меня вдруг разобрал неудержимый хохот.
Мофоня неуверенно заулыбался и вдруг тоже начал хохотать.
Мы стояли и чуть не умирали от накатившего на нас приступа веселья. У меня даже слезы выступили на глазах.
- А чего это мы их так с тобой испугались? – всхлипывала я, вытирая глаза.
- Я и сам не знаю, - веселился домовой.
- Ты собак боишься что ли?
- А чего их бояться? Не-а, абсолютно не боюсь, - всхрюкивал Мофонька от удовольствия и восторга.
- А чего мы с тобой вцепились-то друг в друга? – ухихикивалась я.
- А я и сам не понимаю. И стоим, обнявшись, как родные, - изнемогал он от смеха.
Мы посмотрели в ту сторону, куда ушел дедулька со своей старенькой собачкой, и захохотали еще громче – там вдалеке стояли двое – старик с собачкой и смотрели на нас.
Я прислонилась к какой-то ограде и уже не смеялась, а почти рыдала от смеха.
- Только бы они не вернулись, я уже больше не могу смеяться, - простонал, держась за живот Мофоня.
- Да, только бы не вернулись! – поддакнула я.
Мы потихоньку приходили в себя.
- Фу-ууу! Мне кажется, что я никогда так не смеялась!
- Это точно, я-то уже лет двести так не смеялся!
И мы медленно пошли дальше.
Было хорошо идти и молчать. Только иногда, то я, то Мофонька судорожно вздыхали от долгого смеха, как после рыданий.
Мы посматривали друг на друга и улыбались.
продолжение http://www.proza.ru/2018/08/18/1571