КОМУ ДНЯ МАЛО, ТОМУ И НОЧЬ ДЕНЬ.
(Кирилла Антонович Ляцких, потомственный дворянин)
Чем играешь, тем и зашибёшься.
Русская народная пословица.
Рассказанное, вернувшимся Модестом Павловичем, было нежданным до странности, и малопонятным аж до появления неопределённых, блуждающих улыбок. А как иначе возможно было воспринять таковую поспешность мануфактур-советника, приведшую к драме с двумя дамами, имевших сомнительную репутацию? Подразумевается, что сомнительная репутация была лишь в исчислении общечеловеческой порядочности.
Никто не имел намерения злобствовать по поводу их вероятной кончины. Но, и горевать никто не собирался.
Я малость отвлёкся, а посему начну сызнова. То, что поведал штаб-ротмистр, имело суть чего-то мало ожидаемого, не предугадываемого и лишённого всяческого понимания в той цепи происшествий, коя, разумеется, нашими героями уже принимала очертания логической обоснованности.
Теперь же, когда подобная новость стала достоянием голов Кириллы Антоновича и Карла Францевича, и когда испарились частые всплески различных эмоций, малоподходящие для оценивания рассказа, на наших героев снизошло невесть откуда взявшееся откровение. Хочу заметить, что на каждого снизошло отдельное, так сказать «личное» откровение.
--Скажите, Модест Павлович, а не видится ли вам всё случившееся эдаким … спектаклем? Бездарнейшим лицедейством на скоморошьем торжище? Тут ведь ….
--Господа, господа! Прошу вас, говорите потише! – Взмолился шёпотом гоф-медик, быстро и бесшумно входящий в общую комнату. – Машенька только уснула! Вы … вы же сами понимаете.
--На её месте я бы простил нас за громкий разговор, - так же тихо ответствовал штаб-ротмистр. – Тут всё не по нашей прихоти ….
--Понимаю, понимаю. Но, всё же, дадим ребёнку спокойно уснуть.
--Вы услышаны, Карл Францевич. Всё же я … давайте выйдем на веранду? Там и побеседуем.
--Ну, уж нет! На крыльце нас удобнее подслушивать.
Уже двинувшийся к двери Кирилла Антонович остановился, обернулся, упёр руки в бока и прошептал.
--Вы излишне подозрительны. На дворе ночь, и там ….
--Говорить станем здесь! Тихо, и только по делу!
--Соглашаюсь, но без охоты. Всё это … странно.
--Не знаю, Кирилла Антонович, что возможно счесть странным, - заговорил штаб-ротмистр, не повышая заговорщицкой тихости в голосе, - однако, на мой взгляд, мы сейчас узнаем новую подробность об этой ловушке в подземелье. Не знаю, как вы, а я только о ней и думаю.
--Друг мой, давайте ваши мысли с подробностями.
--Стараюсь, ежели вы не подметили того. Вот для чего в приютском доме тайный ход со смертоносной ловушкой? Прятать от сирот сладости? Как хотите, но я испытываю уверенность, что в сём доме умышленно устроен приют, дабы иметь в любой час всякую возможность приглядывать за теми, кто расквартирован в нём, оставаясь для всех инкогнито.
--Либо почти для всех.
--Само собою, разумеется. Далее, та ловушка находится в прекрасном техническом состоянии – брошенные мною папки, да и две шестипалые дамы, были с лёгкостью проглочены хитрым приспособлением, срабатывающим от подвижной задней стенки. Кто-то же смазывает механизм ловушки? А хоть кто-то, кроме нас, слыхал, как скрежещет сдвигающаяся … э-э половица? Она, вот и Кирилла Антонович подтвердит, весьма шумно движется! И куда, желаю знать, деваются те люди, попадающие в пасть ловушки? Гибнут? А как же смрад от разложения плоти? Тела извлекаются? Кем и когда? А какова глубина капкана? Если таковое бывало и ранее, то каким было толкование исчезновения людей? Хотя … сей вопрос и не вторичен даже, а десятеричен! А имеются ли ответвления от основного рукава подземелия, обнаруженного нами? Не сообщается ли оно с иными помещениями? И на последок – а не много ли у нас появилось не вспомогательных, а попросту ложных целей, кои со всем тщанием уводят нас в сторону от искомого.
Карл Францевич в какой-то момент монолога штаб-ротмистра отвлёкся, и принялся тереть виски указующими перстами. Даже любопытство переполняет – что такого важного ему пришло на ум? Но, покуда право высказать свои вопросы и размышления оставалось у Модеста Павловича, гоф-медика никак не своевременно озарило одна малость, да ещё и на стороннюю тему – для каких нужд в маленьком селении с названием Большая Пога, в обычайном больничном морге содержатся три двухведёрные бутыли с формалином? В любом разе не для того, чтоб мумифицировать всё население Пудожского уезда? Так, ведь, и на парочку соседствующих уездов той жидкости довольно будет!
Вот, казалось бы, никак не кстати подобное умозаключение приключилось, не ко времени, да и для пользы вовсе малой. Однако, как говаривали давно почившие мудрецы – как знать, господа, как знать. Попросту ничего на ум не приходит. Сие, можно в том мне верить, доказано многажды.
Философского же уклада ум Кириллы Антоновича метался, аки бельчонок в силке, промеж двух противуположных, но, в тот же час, и двух совокуплённых, в единое целое, измышлений. Первое, как и водится, оказалось чистой воды философским – что же именно, как не мгновенное понимание нависшей угрозы, тут же видоизменившееся в обычайный и натуральный страх, принудило господина Шоринцева сменить манеру поведения? По-первам оно было высокомерно-самозначимое, переходящее в снисходительно-властное распределение всего себя на всё вокруг. А уж после подсказки штаб-ротмистра о сменённом парольном словце на окне, ставшее необдуманно-паническим, и близко подходящим к черте, за коей пребывало состояние обречённого бездействия (Господи, Кирилла Антонович, а вы не задумывались об пользовании несколько упрощённых фраз? Того и гляди, что не только читатель, но и я, как пересказчик ваших приключений, сменю название сей книги на нудно-заумный трактат о сложнейшем устройстве души, отягощаемом испытанием страха).
А вот иное, по-настоящему клокотавшее в великолепном содержимом головы помещика, являло собою исключительно техническое и практическое содержание. А именно – как часто срабатывал засов (ежели возможно пользовать таковое определение) ловушки? Случай с уничтожением папок в общую статистическую строку не входит. Во всяком случае – пока не входит. Далеко ли раздаётся звук движущейся задвижки? А велика ли глубина ловушки? Как извлечь несчастных, угодивших в оную? Кто, при благоприятном исходе, занимается извлечением? Может, в ловушку никто ни разу не попадал? А как такое случилось, что в приюте появился тайный подземный ход? Либо … сие строение пользовалось кем-то для … для чего? Таинственных и кровожадных ритуалов? Как средоточие мистического общества? Как обиталище неких существ, считающих за правильность скрываться от посторонних? Тогда, помилуйте, не возьму в толк, для чего же им здание, выстроенное в традициях современной городской архитектуры? И это при том, что на десятки вёрст вокруг нет ни одного здания, схожего с этим? А как приют оказался в таком месте, малоудобном для посещения всяческими благотворителями и меценатами? И почему … стоп! Кирилла Антонович, душа моя, остановитесь! Буквально каждый ваш вопросец настолько же ценен, насколько и опасен в том понимании, как легко, и как далече он уводит всех нас от главного – что происходит, и где пропавшие дети? А раз так, дорогой наш помещик, натяните поводья, и попридержите полёт своих мыслей!
Другое дело у Модеста Павловича. У него всё было взято на изготовку, словно исполнялась команда на «товсь!» Штаб-ротмистр приметил остановившегося у стола Карла Францевича, задумавшегося в малоудобной позе. Подметил и о многом говорящий жест Кириллы Антоновича – поглаживание шрама на правой щеке. И только в своём поведении он ясно различал решимость, решительность и острейшую потребность действовать, не давая противнику времени на смену диспозиции, и на выход к боевым порядкам совсем нежелательного и опасного резерва. Так, что – шашки наголо и аллюром на врага!
--Знай я ранее, что на вас так подействует мой рассказ … право, я смолчал бы! Господа, сейчас время действовать! Кто со мною?
Скорее повинуясь вновь приобретённой привычке никогда не бросать своих друзей, нежели из-за полного и осмысленного выхода из вязкого плена вероятных неприятностей, сковывавшего тело от любых осмысленных деяний, Кирилла Антонович с Карлом Францевичем тут же дали согласие примкнуть добровольцами к армии Модеста Павловича. Странно только одно, что и вероятное, и очевидное руководство спешно организованной операцией помещик безропотно передал в умелые руки друга. Хотя, что же тут странного?
--Нет, отставить! – Громко, и без опасения того, что уснувшая девочка звук командирского голоса воспримет за гарнизонный сигнал утренней побудки, штаб-ротмистр дал команду друзьям сей же час вернуться в ночную, а оттого и суровую действительностью.
--Карл Францевич, вы остаётесь старшим в охране ребёнка. Это, хочу напомнить, с ваших же слов стало ясно, что она была кому-то … и для чего-то … подготовлена. Чёрт меня подери, что за редкая гадость это словцо «подготовлена»! Как агнец на заклание, честное слово! Заприте дверь, никого, кроме нас, не впускайте, никому не верьте … хотя … кто сюда … да и по ночи. Вы поняли? Это приказ! Кирилла Антонович, револьвер при вас? Я отправляюсь первым, а вы за мною. У дверей приюта останетесь в тени, там и станете дожидаться меня. Я к Василию за фонарём и верёвкой. Все поняли? А … это ещё что такое?
Этим самым «что ещё такое» оказался дождь, шумом струй напоминавший звук десятка пожарных брандспойтов, принявшихся «тушить» ночную землю. Не всю одномоментно, а лишь ту её часть, которая была прозвана Олонецкой губернией.
Спешно подхватив рукою какую-то тряпицу, кою, в тот же миг, набросил на голову, Модест Павлович, просто-таки, нырнул в ночной дождь. Либо в дождливую ночь.
Мешкать помещик также не планировал. Не сыскав для себя подобной накидки, он запросто, и без оглядки на дождь вышел из дома. И так же бы скоро пересёк веранду, если бы не ….
--Не спится?
Голос прозвучал совсем рядом. Казалось, протяну руку и прикоснёшься к говорящему. И кто пожаловал сюда с ночною инспекцией?
На случай всяческих неожиданностей, Кирилла Антонович сделал шаг назад и пол шага вправо. Странно, но страха не было.
--А вас это удивляет? Или расстраивает? – Помещик силился проникнуть взглядом сквозь темень и разглядеть говорившего, не забывая, при том, опустить правицу в карман и нащупать там рукоять револьвера. – Вы кто?
--А-а-а, испугались? Я, отчего-то, решил, что буду узнан по голосу. Ан нет, не оправдалось.
Из самого тёмного угла веранды отделилось нечто, ещё более тёмное, и сотворило два шага к единственному светлеющему пятну, порождённому бликами керосиновой лампы, стоящей за окном на столе.
По мере того, как пятно перерождалось в подобие человечьего тела, становилась видной и хромота на правую ногу, делавшую процесс опознания наставника Кугатого совершенно возможным.
Кирилла Антонович решил, что отпускать из ладошки оружие не то, что не разумно, а просто … нет, не просто, а пока рано. Да, именно рано.
--Андрей Тихонович, меня вполне устроит ваше объяснение подобного поведения вуайериста, выраженное тремя предложениями. Итак – первое предложение.
--А вы злопамятны. Не спустили мне той дерзости, верно? И дали всего ничего – три предложения для объяснения. А я надеялся, что мы всё решим миром.
--Это было четыре предложения, и ни единого, удовлетворяющего моей просьбе. Вынужден просить вас покинуть место … э-э-э … нашего постоя.
--Вынуждены? – Приблизившись ещё на шаг, наставник заговорил громче и быстрее, попутно смешивая чистый ночной воздух запахом перегара, густо сдобренным отблесками лука и ещё чего-то. Возможно … рыбы?
--Вынуждены? – Снова повторил господин Кугатый, вынудив помещика сморщиться от подобного амбре. – Это я вынужден! Вынужден терпеть вашу чёртову троицу! Вынужден подыгрывать вам каждую нашу встречу! Вынужден искать подходящего случая, чтобы предложить … именно, пока предложить, а не принудить вас убраться отсюда! Это я вынужден, как не знаю кто, таиться в тени, чтобы добиться разговора с вами!
--Вот вы и добились аудиенции. И чего изволите?
--Зубоскалить отважился?! Тогда слушай внимательно – сейчас же возвращаешься в дом, собираешь вещи и своих дружков и уходишь отсюда! Немедленно! Девчонку оставляешь! Только в этом случае вы все сможете остаться живыми. На все размышления у тебя одна минута. Используй её с умом!
--Мне действительно надлежит вас опасаться, и во всех подробностях исполнять полученное распоряжение?
--Это в твоих интересах!
--Хорошо. Вы доходчиво донесли до меня вашу мысль. А на чём, хочу поинтересоваться, мы отсюда … э-э-э … уберёмся?
--На своих ногах!
--Что ж, и это доходчиво. К слову, минута истекла. Я её использовал, как хотел. Теперь ваша очередь исполнять какую-то там угрозу. Приступайте!
--Что вы тут себе надумали? – Снова переходя на уважительное «ВЫ», наставник Кугатый зло исторгнул воздух из своего нутра, пропитанного спиритусом. – Я, по-вашему, шучу? Я шучу?
Ну, дорогой Кирилла Антонович, почему вы примолкли? Неужто вам не бросилось в глаза волнение, сильное и едва унимаемое Андреем Тихоновичем? Не очевидно ль, что сия нервозность не от тяжкого разговора, и случившееся возлияние суть для придания куража, и ни для чего более! Разве таковое не отмечено очевидностию? А? Где же ваше умение подмечать язык телодвижений? Не странно ли выглядит сквернословящий господин, у коего правица заведена за спину? А не настораживает ли вас, глубокоуважаемый Кирилла Антонович, что деяния, кои вами же были «предписаны» исключительно мужам из попечительского совета, перетекли в «производство» преподавательского состава? Может статься, что в сём приюте буквально все замешаны в мерзком деле о пропадающих воспитанниках? И, к слову, совсем иначе теперь выглядит и роль, и сама судьба господина Смольниковича. Натурально, я не имею права вмешиваться в ход повествования, да и не наделён полномочиями давать советы, но выходящее за приличные рамки поведение господина наставника и, то ли мнимое, то ли натуральное самообладание господина помещика, лично мне, и вполне красноречиво, говорят о том, что подобная манера вести себя крайне близко пододвинулась к настоящей беде. Не хочу заниматься кликушествованием, однако посудите сами, господа читатели, ситуация требует немедленных действий на опережение, а не простого ожидания исполнения обещанных угроз. Вот видите, снова не удержался, да и сунулся со своим «Толкователем» в соседний огород. Приношу извинения, и продолжаю.
--Вы, господин Кугатый, кажетесь мне чрезвычайно милым и обходительным человеком. Хотите, скажу вас всё, как на духу? А идите-ка вы к чёрту, а? У меня нет времени, и полностью отсутствует желание вас слушать и, что для меня наименее желательно, обонять оскверняемый вами воздух.
И, что? И ничего! Это я оконфузился своею поспешностию советовать, да подсказывать. Помещик, как мне теперь видится, не хуже моего, откровенно дилетантского взгляда, подметил все тонкости поведения господина Кугатого, и произвёл самобытный способ завершения беседы. Самобытный, и нежданный для собеседника.
Кирилла Антонович уж совсем вплотную пришвартовался (пардон, не удержалось во мне морское словцо) к наставнику и, просто-таки, на ухо продекламировал.
--Не надо корчить из себя Савраску, который без разбору, да по ухабам несётся. Припозднились вы со своими стращаниями. Теперь же – брысь с этого порога!
И тут же отступил назад, и малость вправо.
Видать, последние слова помещика были недостающей искрой, довольной для того, чтобы господин Кугатый взвился пьяненькой пороховой бомбочкой. Он не высвободил правицу из-за спины, а по-настоящему выбросил оную вперёд, нацеливая стиснутый в ладошке нож прямо в подреберье Кирилле Антоновичу.
Не так скоро ретировался помещик, как следовало бы. Да и наставник не отличился особой прытью, от малого значения коей были в строгой очерёдности отняты силы волнением, рассерженностию и опьянением.
Нож, не ясно для каких именно целей заточенный так, словно им намеревались расслоить людской волос вдоль, не разрезал платье Кириллы Антоновича, а откровенно раздвинул оное, войдя в самую плоть не менее четверти дюйма.
На это ли был расчёт помещика, когда он заставил полностью открыться Андрея Тихоновича, доподлинно не известно. Но то, что таковой расчёт производился, да и подкреплялся скорым отшагиванием назад – так, то достоверно! Одно меня смущает – от нежданно полученного ранения (кое, слава ангелу-хранителю, не случилось тяжким), либо сообразуясь с собственным планом Кирилла Антонович выстрелил, не вынимая револьвера из кармана. Вот, просто взял, и просто пальнул! Господи, Боже мой! Я всё могу понять – ночь, дождь … что ещё? Драматизм ситуации и всё такое прочее … но, стрелять из, простите, штанины! Это не просто перебор во всяческой неосведомлённости в обращении с огнестрельным оружием, в коем главенствующим выступает первая часть определения – «ОГНЕ»! Это, даже … и слова-то не подобрать! Что же вы, господин Ляцких, творите-то, а?
Одним словом, выстрел, произведённый Кириллой Антоновичем из недр кармана его брючной пары, породил в ночной мгле два душераздирающих вопля. Первым взвыл господин наставник, коему пуля вошла в левую ногу ниже колена. Спустя же двадцать седьмую долю секунды свою лепту в крикливую какофонию внёс помещик, совершенно удивлённый тем, что стрельба подобным образом оставляет на теле собственно стрелка большой ожёг. Болезненный, и оттого обидный, аж до крика.
Но, как принято в курьёзных водевилях, дело этим ограничиваться не собиралось.
Извлёкши револьвер из кармана, Кирилла Антонович в азарте боя ненароком коснулся левого бока, по коему немногим ранее прошлось лезвие острейшего ножа. Память тут же восстановила причину появления пореза, что, в свою очередь, вызвало к жизни нестерпимую боль в боку, отчего, без промедления, помещик взвыл повторно. Странно, но Чудское эхо никак не отозвалось, словно засмотрелось на чудное действо.
А поглядеть, поверьте, было на что, тем паче картинки, сменяющие одна иную в этой верандной драме, просто посыпались, как орешки фундука из прохудившегося кузовка.
Андрей Тихонович Кугатый скулил то тихо по-собачьи, то громче, но с причитаниями. Ему пришлось согнуться в поясе, дабы сжать ладошками кровоточащую рану. Сама же боль, давно позабытая по свой силе, не давала шанса припомнить, как возможно с ней совладать хотя бы на короткое времечко, тем более определить, пускай и на глазок, цела ли кость ноги?
Кирилла Антонович в умении воспроизводить звуки, присущие представителям самой дикой природы, мог смело считаться лидером, или, ежели станет угодно, образцом исполнительского мастерства.
В уже описанном выше желании сжать руками пораненное место (тут упоминается рана в боку), помещику довелось малость повернуть трос в упоминаемую левую сторону. Но, в сей же момент эта «чёртова и несносная материя», из коей была создана брючная пара (странно, но сия материя прежде никогда не раздражала) приподнималась, скользя по обожжённому месту, причиняя новую, более сильную волну боли. А далее приходилось выпрямляться с тем, чтобы маленько согнуться вправо, и отнять от саднящего места брючную материю. И тут, как в насмешку, вспыхивала и болью, и разрастающимся озлоблением рана левого бока. Со стонами, и не только, Кирилла Антонович менял положение тела влево, но тут же эта чёртова ткань … и так далее.
Ума не приложу, как сделать подсказку Кирилле Антоновичу такого толка, чтоб он угомонил свою поспешность в действиях, навязанную ему двойным ранением? И, доложу я вам, никак не сделать. Да, и по причинам, на кои я повлиять не в силах. Первая из двух имеет несхождение по времени, понимаете меня? Я переполнен намерением подсказывать в том событии, которое уж свершилось, поскольку чувственность и переживание из-за героев заглушают рассудительность. Иная причина суть неприкосновенна никем, оттого и незыблема. Отчего так? А оттого, милостивые государи, что всё творимое и проживаемое на той веранде, есть неподвластная нам задумка, сочинённая дождём, тьмою и зловредными недругами. Иначе говоря – судьбою. И разрешиться та задумка должна непременно теми господами, кои и находятся на том малом плацдарме, обливаемом дождём, окутанном тьмою, и в соседстве с недругами.
И пока я тут городил о советах, картинки, не сбавляя прыти и резвости при своём проявлении для смены уже отыгранных мизансцен, не позволяли и секундного антракта в действии. И, окажись мы свидетелями той драмы, вот что предстало бы нашему взору.
Господин Кугатый, подстёгиваемый болью не менее, нежели яростью из-за не случившегося наказания этих пришлых, выпрямился во весь свой рост. Он более не нуждался в том скользком либеральном благородстве, позволившем его оппоненту так удачно применить оружие. Более не будет слов и увещеваний! Прерванное дело будет доведено до желаемого финала!
--Вот и всё, - не прорычал, однако и не проговорил господин наставник, и сотворил быстрый выпад в сторону помещика, держа нож в вытянутой руке.
Как метко подметил господин сочинитель басен Крылов Иван Андреевич, описывая малоприятный казус в деянии, уравновешенном объективностью проистекавших событий, словами: «На ту беду лиса близёхонько бежала». Вот на веранде и случилось овеществление упомянутого казуса – на ту беду (для Андрея Тихоновича, конечно) из дома вышел Карл Францевич, резко и шумно отворяя дверь, ведомый прочь из-под крова любопытством и разнообразными предчувствиями. Хотя, причина скорого выхода на веранду (нападение господина Кугатого, и ответный выстрел нашего Вильгельма Теля) уже стала воспоминаемым прошлым целых пять секунд тому.
Отворённая дверь сшибла незадачливого задиру-дуэлянта, отчего последний отшатнулся, и сбился с намеченного курса.
Кирилла же Антонович после услышанного словца «всё» перестал изображать их себя китайского болванчика, и снова предпринял попытку отступить назад, но был остановлен перилами веранды.
Тут-то и случилась картинка с дверью, гоф-медиком и неудавшимся выпадом. Не найдя никакого иного разрешения текущему изменению на поле боя, помещик с силою ударил рукоятью револьвера по шее проходившего мимо, да ещё и в полу согбенном виде, господина наставника, направив его тела прямо на пол веранды. Плашмя.
Надеюсь, читатель ещё не позабыл о мелькающий картинках? И они не позабыли о читателе. Удар, сразивший Голиафа (в данном случае, подобное сравнение мне простительно), по прозвищу Наставник, случился неожиданным и для самого помещика-свет-Давида. И настолько неожиданным, что, сам того и не желая, Кирилла Антонович действовал револьвером, словно кулаком, понимаете, о чём я толкую? Он с силою стиснул персты и … раздался ещё один выстрел.
И сызнова картинка внесла какую-то подвижность в последнюю сцену – хоть малословную, да исполненную деяниями. Вот, что вышло – стремительно выходящему Карлу Францевичу, ощутившему явственное сопротивление открываемой двери, и мужественно преодолевшему оное приложением плеча и всего веса тела, пуля запросто прошила ватный подплечник сюртука, и благополучно скрылась в утробе дома. Андрей Тихонович, получивший весомо-чувствительный удар дверью, а после и многократно увеличенную затрещину то ли кулаком, то ли рукоятью револьвера, зажатого в том кулаке, с некоей долей артистизма исполнил партию бильярдного шара из простенького водевиля под названием «От двух бортов в лузу». Скошенный, словно стебель с увесистым цветком георгина, господин наставник рухнул на истоптанные доски веранды. Рухнул цветком … чёрт, простите, лицом вниз. Дважды охнул о чём-то о своём, попробовал привстать, передумал и хрипло выдохнул.
--Кирилла Антонович, как прикажете это понимать? – Сурово, и никак не с докторской интонацией вопрошал гоф-медик. – Что у вас творится? Это … кто это? Это не господин Кугатый? Из-за чего мог разгореться спор, разрешать который вы принялись из револьвера? А … это, - Карл Францевич повертел перстом у входного отверстия от пули на плече, - скажите, Христа ради, что мне просто улыбнулась удача, и что вы не намеренно палили по мне. Вы … можете говорить?
Разумеется, помещик мог разговаривать. Но, не в этой картинке, и не в ближайшие несколько минут. Если я предположу, что имела место лёгкая форма впадения в прострацию то, скорее всего, я не окажусь далеко от истины. И потом, кто бы смог с удовольствием поддерживать светскую болтовню, выпади ему подобное «развлечение» за короткие несколько минут дождливой ночи?
Полностью погрузившись в то, что я предположил выше, Кирилла Антонович стоял на том самом месте, с которого он метко сшиб господина Кугатого. Стоял молча, глядя лишь на лежащего наставника, и сохраняя возбуждённое напряжение во всех членах тела. Словно бой ещё не завершён, словно ожидался подход подкрепления неприятеля.
Меж тем гоф-медик, задав ещё два, ну, от силы, пятнадцать вопросов, да высказав сожаление о не составленных нескольких пари, в коих он безусловно оказывался выигравшей стороной, решил мало-помалу приблизиться к помещику. Чтобы, условно говоря, успокоить товарища, приобнять и, что самое важное, извлечь оружие, по-прежнему сжимаемое твёрдой помещичьей рукою.
Ага, как бы не так! У нас ещё оставались не просмотренные гобелены … при чём тут, чёрт подери, эти вышитые тряпки? У нас остались картинки, желающие покрасоваться перед нашими читателями. Вот, и получите!
Звук револьверного выстрела, одного, а затем и другого, заставили сперва прислушаться Модеста Павловича, занятого поторапливанием в сборах Василия Соловьёва, а после и вовсе отказаться от первоначального плана, и спешно вернуться к дому, в коем оставались без присмотра его друзья.
Не могу знать, что рисовало воображение штаб-ротмистра, обильно сдобренное эхом двух револьверных выстрелов, но решение сменить прямую и открытую дорогу к дому на ухабистую и грязную обходную тропу, было очевидным и разумным. По крайней мере, в те самые минуты.
Модест Павлович, и ни на сажень не отстававший Василий Соловьёв, скрытно подошли к веранде в то самое мгновение, в кое господин Рюгерт почти преодолел расстояние в три локтя, не переставая упрашивать помещика сдать ему, гоф-медику, оружие на сохранение до следующего боя. В ответ Кирилла Антонович предостерегающе выставил левую руку в сторону Карла Францевича и, не меняя позиции тела, малость поворотил голову вправо, явно прислушиваясь.
И вот в эту самую секунду штаб-ротмистр решил действовать самостоятельно, не полностью понимая, что происходит в действительности. Решение было самым простым – забрать у друга револьвер, а уж после проявлять любопытство о причине подобной скученности людей на веранде. Лежащего господина наставника видно не было.
--Нет, Карл Францевич, я сам! – Довольно громко сказал Модест Павлович, пытаясь перелезть через перила.
Своим голосом штаб-ротмистр привлёк к себе не только внимание гоф-медика, но и третий выстрел Кириллы Антоновича, обращённый назад, на голос.
--Ох, ё…., - прокричал удивлённый Василий, и стрелою бросился за Модестом Павловичем на веранду. И тоже через перила.
Тут, если я верно оцениваю размеренное течение ночных событий, выплыла из-за дождливых кулис новая, и последняя картинка.
Модест Павлович и Василий Соловьёв стояли на веранде и всем своим видом изображали всё, что угодно, кроме понимания происшедшего. Карл Францевич жестами пытался втолковать, откуда взялся на полу господин Кугатый. Получалось у гоф-медика скверно.
Кирилла же Антонович стоял совсем неподвижно, то ли прислушиваясь, то ли наслаждаясь прострацией. Револьвер, по-прежнему, оставался при нём.
Первым к активным действиям приступил Василий – он громко чхнул. Этот посторонний шум вернул штаб-ротмистра в действительность и в деятельность. Модест Павлович переступил вправо так, словно он скользил по льду и, оказавшись за спиною друга, ловко вывернул оружие из его руки.
--Друг мой, вы так все боевые припасы изведёте, ежели станете палить без толку, - проговорил первое, что взбрело в голову, штаб-ротмистр.
--Поверьте мне, совсем не без толку, - тут же отозвался Карл Францевич, демонстрируя дыру в сюртуке.
--Та-а-а-к, - протянул Модест Павлович, открывая револьверный барабан, - я не ошибаюсь, стреляли трижды? И кто тот счастливец, кому досталась третия пуля? Этот? Карл Францевич, нижайше прошу вас, раз уж Кирилла Антонович обезоружен, осмотрите его. Что-то в нём не ….
--Сначала его, - совершенно спокойно сказал помещик, да так, будто до сих слов он только и делал, что пил чай, да наслаждался природой. А, кроме того, был присовокуплен сопровождающий просьбу жест перстом левой руки, направленный на смирно лежавшего наставника.
Тут гоф-медик и штаб-ротмистр переглянулись с видом пройдох-заговорщиков, и согласно кивнули друг дружке.
С осмотром покончено было скоро. Перевернув господина Кугатого на бок, доктор привлёк внимание собравшихся к ножу, по самую рукоять вошедшему в грудину.
Покачав головою так, чтобы присутствующие верно истолковали сей жест, Карл Францевич поднялся на ноги, и сказал.
--Лучше я вас, Кирилла Антонович, осмотрю. И в доме. При освещении. А этого господина уже ангелы пользуют.
--Черти его пользуют, - пробурчал Василий Соловьёв.
Это было сказано Василием так, словно он был близко знаком с чертовскими обрядами.
В дом входили молча. Свет на стол, инструменты вон из саквояжа, вода и пузырьки уже в руках Карла Францевича. Началось излечение помещика.
Стать первооткрывателем так нужного разговора никто не решался. Может ли такое быть, что никто не смог придумать особого словца, с коего надлежало начать вступительное предложение?
Вот и рана на боку забинтована, ожёг на ноге обрабатывается какой-то микстурой, спешно приготовленной гоф-медиком. Брючная пара из-за полнейшей непригодности подлежала удалению из гардероба. Ни улыбок, ни ухмылок в отношении откровенно потешной причины ожога не было. Было тихо.
Спустя некое время, без подготовки и не привлекая к себе внимания, заговорил Кирилла Антонович.
--Я просто почувствовал. Объяснения этому не имею. Знаете, при том малом отблеске света из окна … от этой самой керосинки, я увидел такое, что и создало мне то понимание, о котором уж говорил. Я не стал гадать, насколько верно то понимание, я его принял от первой секунды. Когда наставник вышел ко мне из тьмы … ай, доктор, печёт! И … да, благодарю, уже проходит. Когда мы заговорили, я вознамерился поменяться с ним местами, чтобы его лицо освещалось хоть сколь-нибудь от окна. Не вышло. И тогда-то я и обратил внимание, что он, присматривая за мною, резко, по собачьему, воротил голову вослед моим движениям. Я понял … вы подметили, господа, что, пребывая в волнительном состоянии, я через чур часто говорю о себе? «Я понял», «я увидел», «я подумал» … мне ужасно претит подобная манера изъяснения. Думаю, пришла пора переучиваться. И вот, любое моё движение – будь то шаг, а путь и просто взмах рукою, сопровождалось резким поворотом его головы. Тогда я и отступил назад и немного в бок, но крайне медленно и плавно. И, что вы думали? Он потерял меня из вида! Тут же он бросился с ножом туда, где я находился миг тому! Отступи я на пару дюймов дальше, он бы промахнулся, а не отступи я вовсе – нож проник бы прямо в правое подреберье. Оттого я и решил стрелять, не извлекая руки из кармана. Было опасение, что наставник заметил бы моё движение, и набросился на меня повторно. Больно он ловок, сей хромой господин.
--Вы, как я понял из вашего рассказа, сразу осознали, что он пришёл, чтобы … с дурными намерениями?
--Модест Павлович, а что бы вы осознали, явись к вам ночной гость с требованием немедля убираться из приюта? Да, ещё и пешком! Причём, добавлю, имели место явственные угрозы. Не припомню, говорил ли я вам, что он был изрядно выпившим? И потом, таковое верчение головою, словно возбуждённая псина отслеживает движение аппетитной кости. Скажу по правде, сперва подобное я расценил, как нервозность, но только сперва.
Разговор после подобного ночного приключения, просто обязан был быть шумным, многословным и длительным. Но, на самом деле, беседа не задалась. И причиной тому … нет, говорить не стану, сейчас вы и сами всё поймёте.
--Василий, будет ли у вас достаточно огня для освещения угла в подвале? Карл Францевич, дорогой мой, могу я вас просить провести осмотр того тела, - сказал помещик, и перешёл на шёпот, - бывшего ранее господином Кугатым?
--Вы думаете …- никак не громче собеседника спросил гоф-медик, но был тут же прерван.
--Почти уверен. И совсем уж не скромная просьба. Василий, голубчик, не сочтите за труд ….
--Да, я уж докумекал своими мозгами. Господин доктор, ступайте за мною.
--Ты, друг мой, ступай, доктор соберёт инструмент и догонит тебя.
--Господа, - быстрее прежнего заговорил Кирилла Антонович, как только количество мужчин в комнате стало исчисляться нечётной цифирью. – Этот наставник требовал нашего ухода в течении часа. Уверен, - тут помещик просто-таки вонзил указующий перст правицы в распростёртую ладошку левой руки, - что нас перебили бы, как только мы приняли его предложение, и вышли за приютскую ограду. Шутки, господа, отшучены, мы сотворили нечто такое, что сделало нас опаснейшими, покуда мы остаёмся в числе живых. Я уверен, - перст снова вонзился в ладошку, - в своей скороспелой оценке местных обычаев. Попечители не обычные казнокрады и не радетельные хозяева, и не они верховодят в приюте, тут причастны всё, слышите, всё преподаватели! Мы не знаем, что они сегодня задумали, и где подкарауливают нас. Мы не знаем, с ними ли Василий. А посему просьба моя такова – Карл Францевич, ступайте в подвал, и осмотрите тело. Самый поверхностный осмотр, я в этом также уверен, - снова перст и ладошка, - удивят нас. Модест Павлович, ступайте следом с отсрочкой в минуту. Оставайтесь рядом с нашим доктором, но скрытно. При малейшем подозрении в скверных помыслах Василия … оружие при вас. Я останусь тут, и постерегу девочку, она для них настолько важна, что … просто не знаю, как, и почему важна. Возвращайтесь тихо, войдя произнесите … что выбрать? Произнесите имя отца нашего столичного знакомца. Не произнесёте, я стану стрелять. И не из брючного кармана. Всё, господа, с Богом! Сегодня нам не спать. Коли на всё нам не хватило дня, то и ночь нам станет днём. Ступайте!
Ночное время совершенно иначе сконструированная субстанция, при условии, что оное вообще возможно произвести в «субстанции». Оно, время-то, суть невидимо, быстротечно, необратимо, да и обладает самым поразительным изо всех свойств – оно само по себе. Случись так, что на всём белом свете будут остановлены все часы, ходики, хронометры, куранты и прочие устройства с подзаводным механизмом, время решительно продолжит своё существование во всём и во всех. И навсегда.
Примерно о таком помышлял помещик, сидя на полу, подле кровати девочки. Маша спала, время двигалось по собственному произволу, Кирилла Антонович размышлял, а револьвер, удерживаемый по-прежнему в руке оставленный без трёх зарядов, был отстранённо-беспристрастен ко всему в этой комнате, в этом государстве и во всей Вселенной. Сия картина была точнейшей иллюстрацией мировой обыденности, в коей собранные под одной крышей вещи различного свойства, иногда при полном отсутствии отличительный признаков живого существа, однако не постижимым образом влияют на бытность человеческую, а порою и на всю его жизнь. Либо, на прекращение оной.
Это, с позволения сказать, были вольные отступления псевдо-философского свойства. А на деле, у помещика в мыслях не было и в помине ничего подобного. Было лишь переставление местами отдельных воспоминаний из недавнего прошлого в новую, созидающуюся в сей момент палитру событий. Он искал то, что связывает между собою бывшее в Большой Поге и то, что стряслось тут. Итогом подобного поиска стало убеждение, что жители поселения, пусть и не все, были осведомлены о творимом в приюте. Сия мысль была отнесена в раздел «Факт», отчего исключена от повторного обсуждения. Неизвестной и искомой величиной оставалось число поселенцев, вероятно, причастных к пропажам сирот в приюте. Была и другая важность – кто их надоумил войти в сговор друг с дружкой так крепко, что ни в едином их ответе не страдает логика. Страдания сей благороднейшей из дисциплин начинаются лишь при анализе поступков, кои подмечены нами (тут, надеюсь, понятно, кого Кирилла Антонович имел в виду), и не истребованы к ответу.
Но сём словце из мысленного речитатива, помещику стало неловко сидеть. Подвигав ногами по полу, он решил усесться по-турецки, снова прижавшись спиною к, теперь уже, детской кровати.
«На чём я остановился» - подумал Кирилла Антонович, и припомнил «не истребованные к ответу поступки».
«Станем оценивать их в порядке» … и по-турецки сидеть совершенно невозможно … ноги немеют.
Новая поза сидения ранее не получала общеизвестного наименования. Это было простое сидение на полу с широко разведёнными ногами. Спина – там же, револьвер – в руке. Стало удобнее, да и мысли потекли по прерванному руслу. «Отслеживать в порядке мало-мальской значительности. По первам, фельдшер поведал о крайне волнительном событии – дурной ночи. Собаки, монахи, там, всякие, темень … конечно темень! Я сижу сиднем в растопырку, а вдруг кто из приютских злодеев нагрянет? Я же для обороны и вскочить не смогу … нет, смогу, однако не быстро. Расселся, видите ли, в засаде!"
Конечно, это было не логичным продолжением размышлений, а разумным переходом от мыслей к делу.
Убедив себя, что осмотр единственного и не распахивающегося окна спаленки, и заботливое поглаживание спящей девочки по голове, правильные и своевременные действия, помещик направился к входной двери, как к более вероятному месту прорыва неприятельскими войсками удерживаемой им линии фронта.
За окном ветер угомонился, да и дождь перестал мочить землю. Слева от веранды сам по себе закачался куст старой рябины. А ветер-то, стих ….
Ранее было упомянуто про собранные по одною крышею вещи разнообразного свойства, не имеющие отличительных признаков живой сути. Для наших героев этими вещами стали события. Да-да, непременно события, прячущиеся за кустом рябины для Кириллы Антоновича и, прямо-таки, ошеломляющее зрелище для Карла Францевича.
Наклонясь над телом, гоф-медик распахнул верхнюю рубаху, и распорол скальпелем нательную. Чем более обнажалось тело убиенного наставника, тем медленнее двигал руками господин Рюгерт, и тем чаще просил Василия (не проявлявшего, к слову сказать, никакой подозрительной деятельности, заранее пугавшей помещика) подать свет то левее, то поближе, то добавить света поболее. Карл Францевич разглядывал лежащего перед ним с азартом ребёнка, наслаждающегося полученной в дар диковиной, и с усердием выпускника академии, опасающегося пропустить хоть один штрих в преддипломной лабораторной работе. Можете мне поверить, поглядеть было на что.
Ощупывая тело, начиная с головы, гоф-медик принялся проговаривать вслух увиденное, попутно комментируя собственные манипуляции.
--Итак – голова. Тут – в норме … в норме … ушные раковины без мочек. От уха к скуле проходит складка … она с двух сторон. Странная, какая складка, словно зарубцевавшийся надрез. Тут – в норме, зубы – типичные, язык … Василий, дай больше света … так, хорошо! Язык географический… в рамках нормального. Шея … а где ваше Адамово яблоко, любезнейший? Не дама же вы, в конце концов?! Тут- норма … узлов нет … а это? Это от падения? Я спрашиваю – подвижность ключиц у вас от падения? Врождённая? С такими отклонениями вы легко можете изменять ширину плеч. Эдакое пригодилось бы в любом цирке, или в воровском промысле. Интересные тут наставники, интересные! Так, рана … понятно, обойдёмся без … а где ваши … сосцы? Их нет … и никогда не было? Василий, наклони фонарь ниже … их тут не было! Как же он без рудиментов-то? Господи, ну почему подобный экземпляр ты мне не преподнёс в мою лечебницу, где есть стол, свет и инструментарий?! Готов составить … Василий! Я не кричу на тебя, я прошу тебя наклониться, и сказать мне, что ты видишь вот тут?
Перстом, облачённым в чёрную каучуковую перчатку, Карл Францевич указал на живот покойного.
--Ничего не вижу, - равнодушно ответил мужик, и разогнулся. – Смердит изрядно, зенки выедает.
Однако, под пристальным взглядом гоф-медика, он поглядел на указуемое место, но уже с высоты своего роста, потрогал собственное брюхо, словно нечто припоминая, и сызнова равнодушно сказал.
--Пупа у него нет, вот ничего и не вижу.
--Ты … нет, ты действительно странен! Говоришь так, словно человек без пупа для тебя есть каждодневной обыденностью … что … Господи!
--А ежели я разволнуюсь, иль осерчаю, у господина Кугатого, упокой, Господи, душу вновь преставившегося раба твоего, пуп враз сыщется?
--Да … нет … ты … ты не удивляешься ничему! Это тебе не кажется странным? Или ты … раньше это … его видел? Его – это я про пуп, то есть про то, что его нет. Ты понимаешь, что пупа нет?
--Да, понимаю потому, как не вижу его.
--Ничего ты не понимаешь! Как он питался, находясь в утробе своей матери? Через клизму? Ты понимаешь, что его, скорее всего, не рожали!?
--Вы лекарь, про то вам виднее. Но так, чтоб человек жил, ходил да питался, но не был рождён, про такое я не слыхал.
--Вот при чём здесь «слыхал – не слыхал»? Люди, если они рождены ….
--Господин лекарь, - перебил Карла Францевича Василий, - вы, как я погляжу, не меня увещеваете, вы себя самого в чём-то убеждаете. Давайте покончим с этими смотринами, на отправимся в дом, греться.
Склонный к смене настроений гоф-медик тут же представил себе нечто интересное и увлекательное, улыбнулся и сказал.
--Будь у меня свидетель в денежных пари, я бы обеспечил ему целое состояние!
Модест Павлович, наблюдавший эту картину, стоя на одном колене у маленького подвального оконца, не оставлял без присмотра и окружавшее ночное пространство, могущее сокрыть под своим пологом любую опасность. И, само собою, он не мог не услыхать того разговора, происходившего над телом господина Кугатого. А раз так, то долетевшая до него новость об отсутствующих важных деталях человеческого тела, была воспринята им, как обычный факт, не удивляющий и не настораживающий. В секрете надлежит только подмечать, да запоминать, а не воодушевляться чьими-то восклицаниями. Так у военных принято.
На всякий случай Карл Францевич оглядел бока и спину усопшего. Как мне видится, делалось это с целью сыскать недостающий пуп.
Теперь пришла пора произвести, как выразился Василий, «смотрины» нижней части тела, сокрытой, пока, брючной парой, да башмаками.
Со второй половиной платья гоф-медик особо не церемонился. Шнурки срезаны, пуговицы срезаны, нательное бельё постигла та же участь. В подвале снова стало тихо.
Лишь спустя некое время, истраченное на разглядывание открытого тела, Карл Францевич жестом попросил мужика приблизиться к нему с фонарём. Точнее – наклониться.
К правой стороне торса, едва-едва не затрагивая ягодиц, был приторочен ножной протез, стянутый ремнями, наподобие портупеи
Господин Рюгерт постучал костяшками согнутых перстов по верхней чашке протеза, подумал, провёл по ней же скальпелем, им же и постучал. После проговорил.
--Это - не металл. Это … безусловно, искусная работа, но … из чего он сделан? На ощупь он холоден, и скальпель оставляет царапину, но это не металл, а что-то такое же прочное. Где вы разжились таким протезом, господин Кугатый?
Василий огорчённо покачал головою, переложил фонарь из занемевшей правицы в левую руку, и сказал.
--Что вы у него всё выспрашиваете? Словно издёвки чините над ним. Снимите с него протезную ногу, коль она вам не нравится.
--Не ворчи, прожжённый реалист! Ты понимаешь, что я, как доктор, не имею представления о подобном материале, хотя должен был быть осведомлён о таковом, прежде сего калеки! Мало того, мы сейчас в глуши, а не в столице, где, вероятно, возможно сыскать новинку в ортопедии! И зачем я тебе это всё втолковываю?
--Не знаю. Я всё едино вас не слушаю.
--Ай, ладно, продолжу. Протез ножной, правый, бедренного крепления … только с малой чашкой для культи. Ну-ка, помоги мне снять … это.
Стараниями четырёх рук, простите, трёх, протез был отстёгнут.
--Господи, святые угодники, помилуйте раба Божа Василия, - почти прокричал мужик, и принялся осенять себя крестным знамением.
--Ага, аспид, расшевелился! Ну, помолился? Теперь верни фонарь на место, моя очередь пугаться.
Ну, пугаться – не пугаться, а равнодушия в человеке подобное зрелище не оставит.
Правой ноги у усопшего наставника не было, и протез не был тому объяснением. Ноги, в нашем понимании, не было вообще, и никогда! Даже при рождении не было. А было такое, что с трудностями подлежало толкованию так же, как и отсутствующий пуп. Из совершенно гладкой нижней части таза торчала миниатюрная ножка. Или малюсенький отросток, не более восьми дюймов длинною. Он даже походил на обычную ногу со стопой, пальцами и коленным суставом. Это болталось на месте отсутствующей, и причиняла, по-видимому, неудобство при ходьбе.
Исключительно в исследовательских целях Карл Францевич рассёк плоть на том отростке. На скальпеле осталась кровь.
--Это настоящий, функционирующий орган, понимаешь, Василий?
И тут, увидев расширенные (ежели вы ничего не имеете против, пусть глаза мужика Соловьёва будут расширены от удивления, а не от недопонимания и страха) от удивления глаза сторожа приюта, решил более не вступать с ним в дискуссию.
--Нынче с утра, непременно, отправить гонца в Большую Погу к фельдшеру Петухову за формалином. Такого уникума надо изучать! И … ах, чёрт подери всю вашу губернию, у него же пожар был и формалин … что за невезение! Но, я его не отдам, пока не закончу исследований до конца. Итак, ассистент Василий Соловьёв, подайте сюда свет, прямо в промежность! Вот так! Вот, та-ак … ах, ты, господин Кугатый, кто же ты есть, либо что ты есть такое?
--Я не стану глядеть … вы … того … скажите, что там ещё?
--Он гермафродит.
--Кто? Он же Кугатый!
--Он Кугатый, но он и мужчина, и дама одновременно. И … нет, сколько замечательнейших пари просто промчалось мимо меня … и навсегда! А органы-то, половые, сплошь недоразвитые!
--Лучшей я спрошать не буду, и слушать не буду про этот срам! Говорите, что пожелаете, только сами для себя!
--Ты считаешь, что если я перестану говорить, у него всё отрастёт так, как надо?
– С удовольствием парировал гоф-медик недавний выпад Василия.
– Держи фонарь!
Штаб-ротмистр по-прежнему нёс службу в секрете, чутко прислушиваясь и к подвальной перебранке, и к звукам тишины в природе, в коей прекратился дождь, и утих ветер.
Не надо быть собственником дара предсказателя, дабы не догадаться, а знать наверняка – нынешняя ночь, начавшаяся с убийства наставника, просто не имеет права завершиться обычным рассветом. Она обязана испытать наших героев на те безрассудно-героические качества, присущие в полной мере представителям рода славян. Хочется добавить, что таковое испытание суть весьма символичное, и направлено супротив никому не ведомой породы существ. Может статься, а в это я и сам верую, что именно сии существа названы «поганинами» извозчиком Петром, доставившим господ в Большую Погу.
Пока мы с вами мило беседовали о существах, Модесту Павловичу сгодился навык внимательности и воинской выдержки – совсем-совсем близко, не более десяти сажень, некто качнул ветвь куста, растущего вместе с подобными оному у стены приюта. Качнулась ветка, попадали наземь каплями остатки дождевой водицы, и снова стихло в округе.
Про то, что это села на куст ночная птица, штаб-ротмистр и не думал. Он поднял с земли камешек, и запустил его в подвальное окошко, в сторону говорящих. А через пару-тройку секунд он повторил бросок. Иным способом предупредить Карла Францевича и Василия не получалось.
На первый прилетевший камешек обратил внимание приютский сторож. Он похлопал по плечу гоф-медика, и набрался смелости что-то сказать, но его отвлёк второй камень, запущенный в окно кем-то неизвестным. Для Василия неизвестным.
Господин Рюгерт продолжал беседу без собеседника, а сторожу, прерывать многословие доктора, уже было некогда. Он загасил фонарь, схватил гоф-медика в охапку, и быстро двинулся в сторону выхода.
Карл Францевич тут же смекнул, что события имеют крен не то, что в опасную сторону, а пока в непонятную, и решил попытаться освободиться от мужицких объятий. Итогом стало более сильное стискивание, и произнесение единого словца: «Замри!»
У самой подвальной двери, до коей, от места складирования мертвецов, было всего-то две сажени с четвертью, гоф-медика опустили на землю, сопроводив данное действо снова одним словцом: «Затаись!»
Василий не вышел из подвала, это позволил увидеть тусклый отблеск луны, а по-настоящему вытек, как заправский охотник, либо как ночной тать.
Вот, что угодно, но таиться в углу Карл Францевич не намеревался. Выставив руки перед собою, он пошёл обратно, в импровизированную мертвецкую. Медленно переставляя ноги (благо, путь не далёк) до тех пор, пока башмаком не зацепил собственный саквояж. Извлёк из него револьвер, бросил прощальный взгляд туда, где, по его предположению, во тьме лежало малоисследованное тело господина Кугатого и, выставив перед собою только правицу с оружием, пошёл к едва различимому выходу из подвала.
Зачем и куда ушёл Василий, против кого использовать револьвер - было не важно. Гоф-медик находился под сильнейшим впечатлением от исследуемого тела – уродливого, либо преобразованного. Право слово, многого стоило увидеть отсутствие пупа! А эта крохотная ножка, имевшая в себе всю анатомическую наполненность, присущую большой и развитой ноге взрослого человека?! Поверьте, что впечатления были настолько сильны, что Карл Францевич, погружённый в них с головою, мало обратил внимания на утиные перепонки на пальцах стопы единственной полноценной ноги наставника.
Так, в своих эмоциях, и с револьвером на перевес, он вышел в ночной мир.