Некоторые любят вспоминать, как хорошо мы жили при социализме. А мне в первую очередь вспоминаются почему-то накопители в аэропортах. Какие они сейчас, я не знаю, давно не летала на самолетах. А тогда были огромные, застекленные помещения с высоченными потолками. Ни занавесок, ни скамеек, ни каких-либо украшений, цветов. Люди со своим багажом должны были стоять здесь и ждать, когда за ними придет бойкая, грубоватая барышня. Почему-то они все были такими. Барышни приходили, отдавали резкие выражения, не стесняясь в выражениях, могли и баранами назвать. Люди забирали багаж, несли его либо к самолету, если он находился близко, либо к автобусу. Потом стояли у самолета, ожидая начала посадки. Часто приходилось видеть, как подвозят на машине прямо к трапу кого-то из «слуг народа». Ожидание порой затягивалось, но подходить к трапу все пассажирам разрешалось только после посадки «слуг». Соответственно так же надо было ждать разрешения на выход из самолета.
Вспоминаю очереди в московских универмагах на несколько этажей. Причем во многих залах стоишь сначала в очереди к кассе, чтобы оплатить покупку, потом еще в такой же очереди, чтобы покупку получить. В тех магазинах, где не было очередей, не было и товаров. Стояли трехлитровые банки с зелеными помидорами, какие-нибудь крупы, консервы типа «завтрак туриста». Лежали рулоны ацетатного шелка, значки, сувениры, почему-то считалось, что все хотят украшать свои комнаты шалашом, где жил Ленин в ссылке. В книжных магазинах пылились томики плохих стихов, агитационные материалы, дорогие переводы писателей братских республик. Особенно дефицитные товары не продавались, а «доставались».
Одевались, в основном, все скромно. Многие имели одежду и обувь «на каждый день» и «выходную», в которой можно пойти в театр или на какой-нибудь вечер. Косметики почти не было, в школах не разрешалось красить ногти, ресницы, губы, подводить глаза. Особым наказанием были капроновые чулки со стрелками, пристегивавшиеся резинками к поясу. Стрелки все время норовили съехать куда-то в сторону, резинки расстегивались в самый неподходящий момент. Руки у школьной доски надо было поднимать осторожно, чтобы из-под платья не выглядывали резинки или комбинации, которые носили под платьем. Тем более, когда пошла мода на мини, и платья у всех были выше колен, независимо от толщины и стройности ног. Позднее появились первые женские брюки, но директора некоторых предприятий запрещали своим работницам появляться в них на работе.
Нельзя сказать, что все это нас сильно удручало, мы же не знали ничего другого, воспринимали все, как должное. Учились, работали, влюблялись, рожали и растили детей. Ходили сначала на октябрятские и пионерские слеты, потом на комсомольские собрания. В партию вступали уже не все, здесь были нужны особые рекомендации.
Выборов практически не было, какие выборы, если в избирательном бюллетене всего один кандидат, но на них заставляли обязательно ходить. Почему-то нашим руководителям было важно обеспечить высокую явку.
Все мы с самого рождения считались должниками страны, партии и правительства, которые нас кормили, учили, лечили, защищали, надо было все время отдавать эти долги. Причем не уточнялось, что страна – это в первую очередь наши родители, работающие за крошечные зарплаты. Мы должны были быть благодарны партии и очередному правителю, чьи портреты висели везде и всюду. Им поклонялись, горячо любили, одобряли все их действия. Но когда уходил один и появлялся другой, оказывалось, что прежний делал все не так. Его портреты снимались, лозунги замазывались, водружались новые портреты и лозунги. Неизменным был лишь один, самый первый, который «всегда живой, всегда с тобой в горе, надежде и радости». Он самый умный, мудрый, прозорливый, в его книгах можно найти ответ на любой вопрос. Его малопонятные статьи нужно было изучать, конспектировать, хотя уже никто не помнил, что такое рабкрин, который надо реорганизовать, кто такой ренегат Каутский и т.д. Те, кто, видимо, все знали и понимали, сидели в огромных кабинетах с охраной, секретарями, встречаться с ними и говорить могли лишь немногие, кого мы выбирали на тех самых «выборах». Мы их не видели, нам показывали только их отретушированные портреты или машины, в которых их провозили мимо неразумного народа.
Наши родители, пережившие войну, повторяли, как заклинание «лишь бы не было войны», и мы повторяли вслед за ними. Я долгое время вполне искренне считала, что мы живем в самой лучшей, гуманной и доброй стране. Все действительно нам завидуют и хотят брать с нас пример. Появлялись какие-то нотки сомнения, но я их с негодованием отгоняла. Прозревать я стала только почти в тридцать лет, в конце семидесятых годов. А потом началась перестройка.
С какой невероятной готовностью и азартом самые гуманные братья и сестры бросились грабить и убивать друг друга! А дети, ради счастья которых мы работали, с особым цинизмом стали обманывать стариков, окрестив их совками и лохами. Я помню растерянное и грустное лицо моей мамы, когда она встретила мой взгляд, рассказывая о молодом человеке, поцеловавшем ей руку, вручая набор вещей «с огромной скидкой только для нее». – «Обманули?» Пригодилась из этого набора разве что одна сковородка.
Быстро растащили все заводы и фабрики, подняли до заоблачных высот плату за наши «собственные» квартиры. Причем объясняя, что все работы в квартирах мы должны оплачивать сами, а деньги, собираемые с нас, идут на содержание… Неизвестно чего, потому что все городское оборудование ветшало и приходило в негодность, зато появилось множество новеньких особняков и обновились офисы коммунальных служб. Придумали нам капитальный ремонт через тридцать лет. Оказалось, что мы не заработали на свою пенсию, и нас должны содержать дети. Ремонт в школах, в котором раньше принимали участие только старшие школьники, должны производить родители. Все кружки и секции для детей стали платными. Учителя, когда-то остававшиеся после уроков и занимавшиеся с отстающими учениками, сейчас на уроках объясняют так, что, если хочешь куда-то поступить учиться после школы, надо нанимать репетитора. Репетиторством, кстати, занимаются эти же учителя. В больницах нужно самим покупать лекарства, оплачивать услуги медсестер, если за тобой некому ухаживать. Санитарок просто нет. Деньги, перечисляющиеся на медицинское страхование, используются кому как вздумается, так же, как и деньги пенсионного фонда и те деньги, что платятся за коммунальные услуги.
Так что же за общество мы построили, если человек в нем еще более бесправен, чем при капитализме и социализме? Нас учили, что человеческое общество развивается по спирали. Только куда направлен конец этой спирали?