Катя была журналистом со стажем. Ещё, будучи подростком, впрочем, как и все дети её возраста, пробовала себя на литературном поприще. Сначала создавала сказочные страны, потом перешла к написанию мистики, граничащей с реальностью. Писала много и плодовито, оформляя свои замысловатые, витиеватые, фантастические сюжеты на любой работе, куда устраивалась - будь -то консалтинговая фирма, где она исполняла обязанности секретаря, будь- то школа, где она потом работала учителем, когда на переменке Катерина присаживалась на подоконник в учительской комнате и сочиняла, и записывала, а главное, что и потом, чуть позже, уже, когда давала интервью на презентации своей первой книжки, то не косвенно, а напрямую, выразила своё пожелание, снова найти такую должность, уже на всю оставшуюся жизнь, которую можно будет совмещать с написанием следующих её творений. Что журналист, конечно же, записала и потом об этой Катиной мечте узнали все те, кто прочитал в газете интервью с молодой писательницей.
Но всё же, в итоге, она сама стала журналистом, и продолжила писать, правда, не свои книжки, а статьи для разных изданий, в которых теперь работала, хотя, когда время позволяло, как и прежде, совмещала, журналистику с написанием своей прозы. Ну, то есть, те её мечты, которые она озвучила в своём первом интервью, сбылись. Не каждому так сказочно везёт в жизни, надо заметить. Но и как, обычно, бывает, везение есть, но не во всём абсолютно. Так случилось и с Катей.
Так как журналистика, хоть профессия и интересная, но не очень хлебная, если стараешься свои обязанности выполнять честно, а не пишешь «заказуху», где выкладываешь к тому же мнение, противоречащее своему собственному, часто наступая на горло собственным приоритетам, то работать Кате приходилось везде и помногу, писать то, за что хорошо платили.
Она и зимнюю рыбалку освещала, работая в журнале «Поплавок», сидя вместе с участниками конкурса на лучшего рыбака, на заснеженном льду, сковавшем морозом небольшое озерцо, и писала на темы ремонта и строительства, - издание так и называлось «Стройка и ремонт», даже для журнала «Женские секреты» немного пописала, хотя, это было не совсем её, не серьёзная тема, так сказать, потому, собственно и переметнулся новоявленный журналист на политическую стезю в своей профессии.
Находясь в Прибалтике, где она родилась и выросла, ещё при советском строе, так, и не успев, познать, в полной мере, что же это такое, социалистическое счастье, зато ощутив всю боль от потери, всё же родной страны, родилась же в ней, которую вместо того, чтобы подрихтовать, исправить существующие в ней недостатки, с целью собственного личного обогащения, недобросовестные, бесчестные комсомольские и партийные работники, и не только они, при участии иных структур, которые обязаны были до последнего вздоха защищать её, взяли и разрушили. И это оказалось, неким парадоксом, каких ещё не мало было в жизни людей не только бывшего советского государства, тем не менее, в связи именно с этими событиями, Катя, находящаяся, как уже говорилось, в Прибалтике, ставшей на тот момент независимой страной, которая плавно перелилась из одного союза, в другой, европейский, и познакомилась с членами антифашистского комитета, который боролся против фашистских оккупантов на той территории.
Правда, кто это были такие, на самом деле, не совсем было понятно, потому что с приходом нового строя в Латвию, Литву и Эстонию, нарисовались в жизни коренного населения и новые оккупанты, советские. Их дети, даже не тех, кто освобождал, скажем Ригу, от нацистов, теряя своё здоровье, оставляя на полях сражений ноги, руки и свои жизни, а дети тех, кто позже прибыл в те земли, отстраивать их после наступившей разрухи вследствие происходящей и там войны, их внуки и правнуки, все они, стали в глазах приверженцев нового строя, а их оказалось немало, а очень даже много, уже на династическом уровне, оккупантами.
Как современные немцы, которые до сих пор расплачиваются за грехи своих и не своих непосредственных предков, уничтожавших евреев во время второй мировой войны.
Собственно, поэтому-то в этом антифашистском комитете и состояли, в основном, люди, правильной еврейской национальности, которые по итогам войны, оказались самыми обиженными людьми, и потому до сих пор они сражаются против мифических фашистов, тех, кого давно уже нет в живых.
Ну, а Кате, как журналисту, предстояло освещать в СМИ те события, которые происходили, а правильнее говоря, которые устраивал этот комитет, на самом деле, попросту зарабатывающий средства для себя, на не безбедное существование в той, обнищавшей разом стране, отдавая дань памяти погибшим евреям, а теперь и себе, за то, что не забыли о том, что они, те, не эти, евреи погибли.
И, как сказал один из членов этого, их комитета, в основном, еврейских антифашистов, что, если бы не было бы в Латвии такого дня, как 16-е марта, когда латыши там чествовали своих национальных героев тех исторических событий, солдат Вафен СС, воевавших на стороне Вермахта, то нужно было бы его создать, как некий прецедент для собственного пиара и зарабатывания денег.
В общем, с головой уйдя в работу, если, невлившись в те проблемы, уязвлённых в своей гордости потомков уничтоженных нацистами еврейских жителей на тех территориях, Катя съездила, и даже не один раз, на неонацистскую сходку, потом написала пару статей, осветив, как и полагалось, эти состряпанные под антифашистской эгидой события, и даже взяла интервью у такого же члена их партии, только рангом повыше.
Звали его, этого члена рангом повыше, Ефим Абрамович Зубачевский. Был он человеком уже совсем не молодым, потому неизменную свою бородку клинышком подкрашивал, как и густой ещё, но поседевший волос на голове, стараясь цветом приблизиться к своему бывшему, естественному. Но не всегда у него выходило это удачно, и потому иногда, он напоминал больше, не представительного члена рангом повыше, а такого пегого козла, когда должен был бы, быть натурально- чёрным, но всё равно, при этом, козлом. Потому что, как выяснилось позже, что, не смотря на неудачные попытки стать прежним молодым Фимой, был он просто козлом Ефимом.
Родился Ефим, в отличие от Кати, в столице их бывшей общей Родины, в Москве. И очень любил этот город, не раз в этом признаваясь, и даже, когда уже находился вдалеке от родной столицы, всегда радел за её судьбу, читая в тех же СМИ о тех преобразованиях, проводимых новым его мэром Собяниным, радуясь за те улучшения, которые привносил на городские улицы и в парки этот человек, местом рождения которого был вовсе не столичный град, а Ханты Мансийский Тюменский округ, в котором с его подачи, когда он, находился на месте губернатора Тюмени, ещё в 2005-м году, начали разрабатывать новый генеральный план города,
предусматривающий рост населения с 560 тысяч до миллиона человек, где там же, в период своего губернаторства модернизировал аэропорт, реконструировал автовокзал, потом заасфальтировал дороги, как позже в парках Москвы, и вынес из центра Тюмени вещевой рынок, а уже осенью 2009-го года, в сибирской столице был закрыт Тюменский троллейбус. Такова была примерная деятельность нынешнего мэра Москвы, в бытность его на посту губернатора Тюменской области.
В общем, всё старо, как этот мир, и действия нового мэра Москвы, которыми восхищался, находившийся вдали от родного города, Ефим Абрамович, на самом деле, ничем особенно креативным самих жителей столицы не радовали, то есть глубины новаторства в преобразованиях в сторону каких-то улучшений почти не наблюдалось.
То, что с 2004 года, мэр стал ещё и членом высшего совета одной единственной у нас в стране, партии, уже ни для кого не секрет, как и то, что он являлся сопредседателем научно-редакционного совета «Большой Тюменской энциклопедии», того же, 2004-го года, правда ещё до того, Сергея Семёновича обвинили в плагиате при защите докторской диссертации, по специальности конституционное и муниципальное право, в которой он использовал значительное количество заимствований из трудов одного из старших научных сотрудников ИЗиСПа, в то время, уже состоявшегося кандидата юридических наук.
Так, что, вот такой, вот, мега-человек и специалист не только по градостроительству и катает теперь в асфальт дорожки в парках Москвы, изгоняя простых прогуливающихся граждан с этих территорий, предоставляя зелёный свет велосипедистам, хотя, они и без этих его усилий, всегда себя неплохо чувствовали на пешеходной полосе, делая из российской столицы китайский Пекин, строит подвесные переходные пути, отрезая жителей столицы от привычных троп, или наоборот, отправляя их в подземелье, увеличивая им тем самым, тоже привычный путь прохождения до нужных им мест, разыгрывая всё тот же тюменский сценарий с увеличением площади города и с увеличением числа населяющих его граждан, при этом мэр-новодел-второй прочно оставил в прежнем состоянии хронические проблемы столицы, такие, как пробки и миграцию, но, и как говорится, родное видится на расстоянии, лучше, чем вблизи, и потому Зубачевский был доволен всеми этими переменами, устроенными новым градоначальником, больше всех остальных. Тем более, что он-то теперь находился между небом и землёй, то, сидя в офисе в российской столице, в качестве того члена антифашистского комитета рангом повыше, то находясь в фирме по недвижимости, в Латвийской столице, в ожидании разрыва мыльного пузыря в этой сфере, будучи в состоянии полной боевой готовности к скупке всего-чего по бросовым, грошовым ценам, не забывая при этом, кто он есть - пострадавший от рук нацистов еврей, не важно, что родился он уже 20 лет спустя, после окончания второй мировой войны, но всё равно, пострадал, так было принято считать в их антифашистских кругах и у мировой общественности в целом.
В общем, по сей причине, Катерина ещё раз, уже вместе с ним, находясь в одной машине, и сидя на одном, мягком сидении, будто они уже два сизых голубка, плотно прижавшиеся друг к другу, доехала до места очередных событий, посетив очередное, означенное мероприятие.
Всё было как обычно - щелчки затворов фотокамеры, микрофон у губ участников этого привычного уже антифа-спектакля, ну, и прочие журналистские приёмы, но вот потом, когда всё закончилось, когда сцена опустела, и актёры покинули свои обычные места, выйдя из привычных ролей, после всего этого Катя видела, как Ефим Абрамович долго и с тоской в томном взгляде, пытаясь прикрыть всю истинность своих чувств густой, седоватой в этот раз, чёлкой, провожал её до самого её гостиничного номера. Странным было ещё и то, что он ничего, конечно же, не сказав ни тогда, ни наутро, когда они встретились в гостиничном фойе, но так же тряско, как уже было, держа по ветру крашеную седую бородку клинышком, а в руках запоминающийся портфельчик, в кожаную ручку которого он крепко вцепился побелевшими от усилий пальцами, этот член высокого ранга, всё в той же машине, при этом молча и робко, но пытался держаться свободной рукой за Катину спину, на всём пути следования, но уже в обратном направлении.
Прошло какое-то время, Катя продолжала освещать события, происходящие в Прибалтике для российских СМИ, часто безрассудно и по полной подставляясь, когда её уже начинали называть агентом российского влияния там, но есть же хотелось, и здесь, а иного вида заработка для русских людей в тех странах уже почти не осталось, даже при отличном владении языком их коренной нации, а Зубачевский со стороны наблюдал за её деятельностью, помня при этом, свои робкие прикосновения к её тёплой мягкой спине, и те ощущения, полученные им от этих манипуляций, тогда, сидя на заднем сидении в автомобиле, и наконец, осмелев, сделал журналистке лестное предложение, пригласив Катю поработать в его фирме, но не в той, что занималась недвижимостью, тут ему лишние свидетели и рты не нужны были, он и сам справится в тот момент, когда ожидаемый мыльный пузырь, рано или поздно лопнет, а предполагалось работать журналистке, уже ставшей акулой пера к тому времени, в самом сердце не только российского государства, а в самом центре столичного града, в том офисе, где заседало основное ядро антифашистского комитета.
Помощи при выезде из Прибалтийского государства не оказал никакой, а только пообещал положить хорошую зарплату за выполняемые обязанности пресс - секретаря в той организации, добавив, что с нетерпением будет ждать её приезда, и Катя стала самостоятельно готовиться к отъезду. Бумаг требовалось много, не только вещи надо было собрать, она ещё и при неправильном гражданстве была, как выражались некоторые бывшие советские и теперешние российские граждане, что требовало дополнительных усилий при переезде, потому что Катя, уже давно приняла решение расстаться навсегда со старой Родиной, ставшей для неё совершенно чужой.
***
И вот, что называется, не прошло и полгода и она, уже на месте, окрыленная предстоящей работой, не успев пересечь границу, тут же приступила к назначенным обязанностям, под началом своего нового шефа.
А надо бы сказать, что Ефим Абрамович Зубачевский всегда считал себя натурой очень сдержанной, и человеком не эмоциональным, словно не желающим ни в какой ситуации, и ни при каком раскладе, выпрыгнуть из своего собственного костюма, который ему подходил по всем параметрам, не только был в пору, и по сей причине, всегда сдержанно-официально, держа себя в руках, а не как в той машине, трогая девушку за спину, отпускал странноватые взгляды вслед удаляющейся из его кабинета Кате, и на любой непонятный ему лично вопрос, с готовностью задавал свой, звучащий как: «А что?»
По этой же причине, своей официальной сдержанности, ухаживать на работе за Катей не пытался, но до поздней ночи, находясь в скайпе, писал ей письма с очередным заданием, потом, там же и той же ночью, кажется ему вообще, никогда не спалось, и это было объяснимо, нервишки пошаливали, находясь здесь, боялся пропустить момент, когда лопнет мыльный пузырь, старательно надуваемый им и его соратниками там, а оттуда опасался, что кинут местные соратники, те, что были не хуже и не лучше, европейского теперь разлива, короче, поводов для беспокойства у него было предостаточно, и потому, не сумев в очередной раз расслабиться, уйти от проблем и заснуть, он устраивал ночные разносы, совершенно забывая при этом, что не эмоционален, что культурно-образован, и что кандидат наук. И это-та его забывчивость и позволяла ему, интеллигентному мальчику из еврейской семьи, давно выросшего во взрослого дядю, ещё и в кандидата исторических наук, кричать, как резанная не по правилам приготовления кошерной пищи свинья и выражаясь при этом, тоже как свинья, в лучших традициях русского мата:
- Как сказал Заратустра, б#ять.
Визжал он, эмоционально размахивая при этом руками, хотя желал этими руками обнимать Катю, не только касаться её спины, чего, конечно же, на другой стороне скайпа, никто не видел, зато слышал продолжение этого разноса:
- Не, могу же я, бл#дь, за вас делать вашу работу!?
А следом, не считая себя графоманом, он строчил и строчил, ваял и ваял огромные тексты, мня себя великой, неповторимой звездой пиара и маркетинга, из которых было понятно одно, что не понятно ничего. Но это не мешало Ефиму Абрамовичу, шефу не только для Кати, и дальше, делать за неё, её работу, а потом, снова устраивать ночные разносы, крича что-то там про то, что говорил бродячий философ Заратустра из романа Ницше, из которого этот гений современности, которым он как минимум, себя счёл, не почерпнул, ну, абсолютно ничего и даже того, что каждый должен идти своим путём, но выбрал при этом, кривую проторенную дорожку собственного обогащения, когда цели не оправдывают средства.
Ну, а так как шагал Зубачевский, всё же по жизни криво-косо, то и, не забывая ни на минуту того, что Катя, ещё и журналист, а не только пресс-секретарь ядра комитета антифа - он хорошо помнил и то интервью, которое брала у него девушка, и ту её удаляющуюся спину по направлению к своему номеру в отеле, которую ему очень не хотелось отпускать не только взглядом, и потому он очень, очень настойчиво, хоть и привычно сдержанно просил её пристроить его протеже, то ли родственницу, то ли какую-то близкую знакомую на такую же работу, где Катя значилась акулой пера.
Так как всё состоялось, и настойчивые просьбы Ефима Абрамовича были не только услышаны, но и выполнены, то в обеденный перерыв они вместе с девушкой посидели в кафе, даже поговорили, а потом, в конце удачного прошедшего обеда, шеф, всё же считая себя благодарным, не только же Заратустру всуе поминать, вручил Екатерине красное вино, правда, при этом, зачем-то, знакомым тоскливым взглядом из-под пегой, на сей раз, чёлки, проводил исчезнувшую в дамской сумочке бутылку.
На этом, собственно, они распрощались, он опять, ничего не сказал девушке о своих желаниях, и расстроенный уехал в неожиданную командировку, забыв при этом выплатить ей зарплату, он же был до чёртиков унижен своей собственной несостоятельностью, от чего и тосковал.
***
Учитывая, тот факт, что девушка находилась теперь, хоть и не очень далеко от бывшей - старой родины, но по другую от неё сторону границы и всех друзей и родственников, хоть и седьмых на киселе, но родственников, оставила в том, ставшем неуютном и не родном для неё доме, а новых в большом количестве ещё не приобрела, только коллег по антифашистскому движению, очень похожих своими манерами на собственно, шефа, то на службу, в центр Москвы, из того района, где она теперь проживала, как неожиданно выяснилось, ей доехать было не на что.
И она не ночью, а днём, хотя теперь у неё нарисовался повод заполучить бессонницу, позвонила на скайп Ефиму Абрамовичу, который находился в тот момент в состоянии низкого старта, ожидая, что вот-вот, произойдёт чудо и пузырь недвижимости в Латвии лопнет, тот процесс, который ускорят его благие молитвы, произойдёт, и ему не было никакого дела до проблем девушки, тем более, что он сумел только за её спину подержаться, а они так не договаривались, вернее, он так не планировал, спиной ограничиться, и потому он снова, логично вспомнив и Заратустру, и русский мат, в совершенно невменяемом состоянии, разъяренный тем, что ему помешали, он же должен был сейчас, стоять на приёме того золотого водопада, который непременно потечёт ему в карманы, он их даже уже приготовил, раскрыв пошире, а тут… и он яростно потрясал кулаком из скайпа, теперь это было даже видно, он для верности включил камеру, и грозился уволить Катю за невыход на работу.
Но, так как, Кате и впрямь, не на что было выйти на работу, а все документы, пароли от сайтов и прочее находилось у неё, то вернувшийся босс с европейских полей сражений за так желаемую им дешёвую недвижимость, так и не дождавшись разрыва мыльного пузыря, злой и недовольный, теперь грозил уже и вовсе не заплатить работнику денег, если она всё не отдаст ему в руки. А, если не отдаст, то он её к тому же, депортирует!
Прокричав в лицо дисплею, у компьютера которого он в этот момент находился, слово «депортация», Ефим Абрамович, даже обрадовался такой неожиданной идее, пришедшей ему в его вечно холодную, здравомыслящую голову, он же всегда был выдержан, как тот костюм, что был ему впору, потому что он вспомнил, что у девушки на той территории ничего не осталось, и что это просто отличный повод, подержаться не только за её спину, сняв ей там жильё. Он готов был раскошелиться, тем более, что пузырь же однажды лопнет. Он знал это наверняка, не догадываясь, при этом, как лопнет он сам, от своих желаний и аппетитов объять необъятное.
Короче, так как Катя была, не просто сильным и волевым человеком, которого трудно было чем-то испугать, она уже была пуганая, но к тому же, являлась ещё и профессионалом стойкой журналистской закалки, то на новое лестное предложение, поступившее ей и вылетевшее из уст её случайного работодателя, депортировать её обратно, и даже снять ей там жилье, включила диктофон, в который неслись, как-то странно, совсем не так, всё же, как учил Заратустра, проклятья и пожелания послать её туда, куда обычно культурные, образованные кандидаты наук не посылают.
Однако, вся эта история с антифашистским комитетом и его ядром, находящимся в центре российской столицы, а так же, с европейским мыльным пузырём, закончилась совсем ни так, как желал того, её главный герой, приличный мальчик из хорошей еврейской семьи, который, когда вырос, почему-то все выученные уроки в детстве, про порядочность и совесть, забыл, а помнил только, кто он есть - кандидат исторических наук, выдержанный и образованный человек, которому не удалось, как ему сказала Катя, в лучших русских традициях, бабу х#ем напугать, депортировав её обратно. Более того, ему пришлось в обмен на все пароли и явки выдать ей честно заработанные ею деньги, и самому впоследствии, депортироваться туда, где хоть и лопнул всё же мыльный пузырь, а это в любом случае должно было произойти даже естественным путём, без помощи чьих-то молитв, но не ждало его там ничего хорошего.
Собственно, это и был тот самый парадокс, который часто случается в жизни людей, если не считать ещё и того, когда Зубачевский периодически спрашивал Катю, недоуменно пожимая при этом, плечами, совсем забывая в такие моменты о своей любви к родному городу:
- Не понимаю, зачем вы приехали в Москву, что вы тут потеряли, ведь в Латвии так хорошо, там так тихо, там такая экология…
Мечтательно говорил он, и закатывал глаза высоко к небу, вспоминая видно, те три пенька, которые и составляли давно всю экологию тех мест, оставшиеся после всех вырубок там леса и отправки его на переработку за рубеж. И Катя никогда не отвечала ему на этот вопрос, как и на тот его, коронный «А что?», тоже ничего не значащий для неё.
А, тем более, теперь, когда, на самом деле, самое худшее ждало Ефима Абрамовича, тогда, когда он открыл бумажку, выданную ему Катей, с паролями, на которой было написано то самое: «Напугали бабу х#ем..» Но ведь ужаснее всего, оказалось ещё и то, что это и был теперь пароль от всех его сайтов, на который поменяла журналистка все оригинальные ключи для входа и выхода.
От чего предприимчивый шеф, конечно же, ошалел, и настолько, что даже его привычные слова, в виде любимого им вопроса, ничего и никогда не значащего для Кати, «А что?», так и застряли у него прямо в горле, а задать этот свой коронный вопрос ещё и в скайпе он уже не смог, Катя у него больше не работала, как и бессонницей, она изначально не страдала, да и не актуально это было больше, Зубачевский теперь был занят тем, что придумывал, куда бы ему сплавить все те участки, которые не нужны были даже ёжику, скупленные им по бросовым ценам в Латвии, куда он более, чем своевременно депортировался, ибо здесь его, в теперь уже бывшем для него родном городе, Москве, ждали оооочень большие неприятности, он ведь, прочитав Ницше, не выбрал для себя путь, как предлагал герой романа великого философа, Заратустра, которого он только успешно цитировал и то, каждый раз перефразируя, «Бл#дь, как сказал Заратустра… » но, он же так не говорил, и потому…
11/08/2018 г.
Марина Леванте