Необыкновенно трудна борьба со всякого рода словесной красивостью. Начинающих литераторов больше всего привлекают словесные побрякушки, вкус изменяет коварно, словно исподтишка. Когда бьёшься над удалением рифм, изгоняешь ассонансы (неисчислимое множество существительных с окончанием «ание», «ение», тьма причастий с окончанием «ущий», «ющий», «авший», глагольные формы одного времени и лица и так далее), когда прислушиваешься к тому, как звучит фраза, в этот момент память подсказывает словечко, чрезвычайно подходящее ритмически. И вот оно предпочтено другому, часто – в ущерб ясности речи, в ущерб точности смысла. Соблазн красивости очень велик. Константин Федин. // Громадная трудность в работе – угадывать литературщину. Ведь это оборотень. Как трудно бывает отказаться от какой-нибудь изящной метафоры, от пейзажа «с настроением». Попробуй угадай, литературщина это или литература. Ведь так красиво, ни у кого как будто не украдено. Нет такого прибора вроде счётчика Гейгера, который определял бы степень излучения литературщины. Приходится определять на глазок самому. Всё, созданное своим воображением, кажется тебе драгоценностью. Распознать её у себя бесконечно трудно. В том и окаянная ложность, что у других видно, а у себя нет. Литературщина многолика. Это избитые сюжеты, затасканные метафоры, пошлые сентенции, глубокомысленные рассуждения о пустяках. Это и нечто похожее на настоящую большую литературу. Длинные, на полстраницы, периоды с нанизыванием фраз, с нарочито корявыми вводными предложениями, утыканными словами «что» и «который – под Толстого; или такие же бесконечные периоды, состоящие из мелкой психологической требухи – под Пруста. Это сочные, пропахшие дождём и гарью пейзажи – под Бунина. Это занудливые, но многозначительные «разговоры ни о чём» – под Хемингуэя. Юрий Трифонов. // В рассказе должна быть снята вся пышность. В бабелевской «Конармии» я вычёркивал все пышные прилагательные. Рассказы продолжали жить и без «девушек, похожих на ботфорты», «пожаров, горящих, как воскресенье». Варлам Шаламов. // Образ, равно как и эпитет, должен быть точен, свеж и скуп. Обычно начинающие писатели грешат обилием образов и эпитетов. Это придаёт их прозе мёртвую пышность, сусальную или трескучую красивость. Бывает, что к одному существительному прилагается несколько эпитетов. Эпитет должен запоминаться. А для этого он должен быть единственным. Из трёх эпитетов, приложенных к существительному, один всегда будет наиболее точным, а остальные два, безусловно, будут ему уступать. Поэтому ясно, что этот единственный эпитет надо сохранить, а остальное безжалостно вычеркнуть. Существование двух равноценных и необходимых эпитетов к одному слову (на писательском сленге «вилка») – вещь чрезвычайно редкая. Мы все любим ставить к одному существительному по два и даже три прилагательных. Это ослабляет их силу. Совершенно ясно, что лучше всего оставить одно, выбрав самое верное. Надо очень тщательно проверять каждый эпитет. Во-первых, не шаблонен ли он, не встречал ли ты его достаточно часто в жизни и в книгах других писателей. Эпитет должен быть простым и лишённым даже намёка на претензию и кокетство. Надо проверить каждый эпитет – верен ли он, свеж или насчитывает сотни лет жизни. Константин Паустовский. // Если ты сомневаешься в прилагательном, вычеркни его совсем. Марк Твен. // В литературе настоящее от мнимого отличается тем же, чем настоящие цветы – от искусственных: только особым, неповторимым запахом. Жюль Ренар. // У писателя с дарованием каждая страница светится. Михаил Пришвин.