Письмо №4
Здравствуйте, Михаил Дормидонтович!
Я не ошиблась, задумав писать свои письма: как будто разговариваю с тем, кто сочувствует мне и всё понимает.
Продолжаю историю нелюбви...
***
- Долго же ты шла, Ирина, - повторила женщина. – Да не дёргайся: я не враг тебе.
- Но как вы узнали..?
- Как? Да о тебе, девочка, вся связь с утра гудит.
- Обо мне? Какая связь?
- И постанционка, и линейно-путевая. Шутка ли: у самого Якова Геннадьевича жена исчезла. Сначала в вашем райцентре и вокруг искали, потом восточное направление стали прочёсывать: говорят, твоя семья в той стороне живёт. А я прикинула: если неглупая – пойдёшь на запад. Первый разъезд на пути – мой. Вот и ждала. Ну, ладно, пошли-ка в дом, пока никто не заметил: с полчаса, как и нас предупредили, чтоб поглядывали, и приметы твои описали: среднего роста, шатенка, в синей юбке и клетчатой кофточке, без вещей. Как тебя не узнать? Да ещё ко мне утром паучок спустился: жди, значит, гостей. Ну, пошли.
***
- У вас так уютно! – Ирина вытянула ноги, прислонилась к спинке дивана. – Как у бабушки на Украине. И икона в красном углу... по-моему, точно такая, как у неё. Меня к бабушке на каникулах отвозили, я возвращалась и не пойми на каком языке разговаривала: слово по-русски, слово по-эстонски, три по-украински. У неё три сына, все военные, в разных концах страны служили, а на каникулы своих детей к матери привозили. Дарина Ивановна, как мне вас благодарить? Приютили, накормили... я так сегодня измучилась.
- А мамины родители живы?
- Наверное, живы. Мне года три было, я не помню, мама рассказывала, что приехала к родителям внучку показать, а ей даже дверь не открыли. Она с ребёнком у старой подруги ночевала. Отец её забежал утром на минутку, меня поцеловал, дал резинового утёнка и скорей на работу. Мама с ними с тех пор не общается.
- Н-да, Ирина... каких только людей нет на свете. А от мужа-то почему сбежала? Говорят, не дом у него – чаша полная.
- Чаша-то чаша, да жить в ней душно. Я раньше не задумывалась, в какую семью вхожу. Влюбилась – и выскочила замуж. А потом поняла: там без лжи ни дня не прожито. Обещали на свадьбу моих родителей пригласить – не пригласили. Я позвонила домой с обидой, а мама говорит: не было никакой телеграммы. Яшка сказал: не дошла. Обещал, что летом поедем к моим, еще одну свадьбу сыграем, а когда я напомнила, раскричался: «У меня дел полно, нечего ерундой заниматься!» Я в эти дела поначалу верила. Всему верила: и что замок на подполе не от меня, просто заржавел и не открывается, и что бизнес у Яшки честный, и отлучки его с бизнесом связаны. Верила и не верила. Свекровь чуть не каждый день приходила, меня контролировала. У неё на примете другая невестка была – мне Тамарина хозяйка рассказывала, мы с Тамарой у неё вместе жили, пока я в Яшкин дворец не переехала – так вот, она о другой мечтала, а сын пришлую выбрал. Она меня как-то спрашивает – вроде по-дружески, и ведь поверишь ей: голос вкрадчивый, глаза огромные, навыкате, так и буравят... – «Зачем, говорит, ты сюда приехала? Сеять разумное-вечное?» Да, отвечаю, можно и так сказать. «Вот и сей, - уже другим тоном - командным, что ли. – А в Яшкин бизнес чтоб ни ногой!»
Потом я предложила в отпуск к его тёте в Бутурлиновку съездить: она у нас на свадьбе была, мне понравилась: на них непохожая. Опять раскричался: «Смерти моей желаешь? У них там амброзия полгода цветёт, не воздух – пыльца! Я раз съездил – чуть откачали».
А потом та история с женщиной на крыльце... у меня словно глаза открылись. Вот скажите, Дарина Ивановна, разве так можно: говорить матери, что её мальчики живы, и знать, что их убили по твоему же приказу. Мне Тамара через несколько дней сказала, что одного нашли в лесу повешенным, а другого почти сожжённым. Я нечаянно разговор подслушала: Яшка кому-то сказал, что можно было и почище сработать, но в принципе каждый получил по заслугам. Эти братья, оказывается, валюту решили менять и в область за ней поехали. А на обратном пути их убили. «У меня всё схвачено. А кто вякнет - тот не жилец».
Я думала позже уйти: подготовиться, подождать, пока жара спадёт, а вчера за ужином как будто впервые их увидела, Яшку и мать его: сидят, хохочут, губы жирные, руки грязные, тянут куриную косточку каждый к себе: кто сильнее?
Пьют, конечно. Свекровь поначалу и меня заставляла, а когда я отказалась, заявила: «Кто с нами не пьёт, тот нас не уважает». Потом, правда, отстала: поняла, что не буду я пить. Не могла я больше в той чаше жить, уж лучше пусть волки съедят. Дарина Ивановна, а почему вы меня ждали? Почему решили помочь? Вы ведь меня не знаете.
- Тебя не знаю. Зато Генку хорошо знала, отца твоего супружника.
- Бывшего супружника. Дарина Ивановна, а вы мне расскажете эту историю?
- Расскажу. А потом спать. Утром мне на дежурство, а к обеду я тебя на грузовой посажу: там верный человек машинистом. Он тебя в город отвезёт, к моей сестре двоюродной. У неё поживёшь, пока всё не утихнет – а тогда и домой поедешь.
***
- По-моему, это было в шестьдесят первом. Да, конечно: я только школу закончила.
Мы тогда в райцентре жили, мама в магазине работала, а отец на железке обходчиком. Стояла у нас церковь, батюшка был хороший. Люди говорили, что хороший, у нас-то в семье только бабушка была верующей. Но на Пасху куличи пекли, яйца красили - как все. Колокол у нас был непростой, как-то его называли, но я запямятовала. Наши женщины его язык водичкой обмывали, а потом ей младенцев лечили. И вот объявили в те годы войну церквям, приказали и нам колокол сбросить, церковь разрушить, иконы сжечь. Особенно Генка усердствовал: он в районе секретарем комсомола был.
Народ собрался: мужики нахмурились, кулаки сжали, бабы голосят, мы, молодёжь, притихли: понимаем - недоброе происходит, а что сделаешь-то?
И вот лежит наш колокол на земле и не то стонет, не то плачет, не то молитву прощальную шепчет. Стали иконы выносить, в кучу бросать. А батюшка наш поднял икону, прижал к груди: «Не отдам!» Да куда ему против Генки: тот, чёрт здоровый, икону выхватил, швырнул на землю, плюнул в неё. Поднял её батюшка, вытер платком и молчит. А Генка изгаляется: «Вытирай, поп, вытирай: я ещё наплюю. И церковь твою снесём, что тогда делать будешь?» «Молиться, - ответил батюшка. – За тебя и потомков твоих».
Марина, жена Генкина, не выдержала, схватила его за руку, говорит что-то – видно, уйти упрашивает, да куда там: «Пошла прочь, шпендра недобитая»... Что вздрогнула, Ирина? Неужто и Яшка эти слова поганые у отца перенял? Генка-то в них всё презрение своё вкладывал.
- Дарина Ивановна, а что с Мариной стало?
- А не знает никто. Ушла она, как и ты: неизвестно куда. Искали, конечно, в розыск объявляли, но не нашли. Генка-то недолго горевал: свекровь твоя будущая подвернулась.
Ну, всё! Спать пора: завтра трудный день.
http://www.proza.ru/2018/08/06/33