Военно-морская Медицинская академия (профессора и педагоги)
Прошло 64 года с момента нашего поступления в Военно-морскую Медицинскую академию (ВММА) и 58 лет с момента окончания Военно-морского факультета Военно-медицинской академии им. С.М. Кирова (ВМедА). Нам, выпускникам академии 1960 года, уже давно за восемьдесят, но яркие впечатления о счастливых годах учебы у всех нас остались в памяти до сих пор.
Мы храним светлую память о наших профессорах и педагогах, давших нам знания и навыки и сделавших нас военно-морскими врачами. Храним пожелтевшие от времени фотографии тех времен, в том числе и профессорско-преподавательского состава, сделанные на лекциях и занятиях, и с благодарностью вспоминаем о них и отдельные памятные моменты встреч с ними.
Вайль Соломон Самуилович (1898-1979). Доктор медицинских наук, профессор, полковник медицинской службы, Главный патологоанатом ВМФ. С 1940 по 1956 год был начальником кафедры патологической анатомии ВММА.
На снимке профессор на лекции в третьей аудитории. Его характерный жест, сопровождающий его не менее характерную фразу: «И я ня знаю, и някто ня знает…» 1956 год.
Честно говоря, его лекции по патологической анатомии почти не помню, поскольку вся эта зубрежная наука давалась мне с огромным трудом. Зато отлично помню его выступление на курсе, на литературном диспуте по роману "Евгений Онегин". Удивительная глубина рассуждений, какая-то особая характеристика образов (совсем не та, что давалась нам в школе), чтение наизусть многочисленных отрывков из романа, которыми он всякий раз подтверждал свои выводы; поразительная логика рассуждений, способность переубедить каждого, даже имевшего первоначально крайне противоположную точку зрения. В тот раз он ни разу не произнёс своей любимой фразы: "И я ня знаю, и някто ня знает...", которую мы частенько слышали от него во время лекций. Да, он честно говорил о недостаточном развитии многих направлений современной медицинской науки и пытался направить нас на её изучение.
Несмотря на определённую "сухость" его научной дисциплины, ему быстро удалось "заманить" к себе на кафедру солидную группу жаждущих научного поиска курсантов. Вместе с ними в какой-то момент оказался даже Славка Филипцев, пожертвовавший на "научные изыскания" часть своего спортивно-тренировочного времени. Думаю, что привлекли его туда не только периодически устраиваемые кафедральные застолья, о которых Славчик рассказывал с особенным упоением, смакуя воспоминания о бесподобных ленинградских тортах и пирожных, подаваемых каждый раз к вечернему чаю. Честно говоря, этот довольно нечестный завлекающий приём действовал весьма эффективно. И даже я, не очень тяготевший к этой "мёртвой" науке, подумывал порой, не отдать ли и мне свою душу этому "анатомическому чародею".
Лично у меня близкий контакт с профессором состоялся всего однажды - на экзамене по его дисциплине. Большого страха перед ним у меня не было; куда серьёзнее была встреча с Акиловой (нашей преподавательницей по анатомии, безжалостно ставившей двойки). Правда, лично меня она почему-то миловала на практических занятиях, награждая за мои старания жирными плюсами, но всё равно попасть под её экзаменационный пресс было весьма опасно.
Однако и профессор, желая вытянуть из меня максимум знаний, также осыпал меня незапланированными (дополнительными) вопросами. Но не стремился окончательно утопить (как мне казалось), хотя и сильно морщил нос при каждой моей попытке угадать истину. Окончательно убедившись в моей абсолютной неспособности к импровизации, он закончил "допрос" уже не относящимся к билету вопросом об анатомических особенностях селезёнки у больных малярией. Казалось, вопрос этот для меня был самый благоприятный, поскольку в детстве я как раз переболел этим злосчастным недугом. Но, как на зло, я не догадался тогда как следует прощупать этот свой злополучный орган - разве можно было предвидеть столь отдалённое будущее! Сделать же это сейчас, в том положении, в котором я находился, было, по меньшей мере, не этично. Поэтому я сразу ответил: "Большая!", логически прикинув, что иначе, вроде, и быть не могло... Увидев вновь кислое выражение носа профессора, срочно уточнил: "Пока её они совсем не съели..." И снова с надеждой смотрю на выражение носа.
Нос после моего добавления сморщился так, что вот-вот готов был и вовсе исчезнуть из поля зрения. Тогда я (методом выбора из двух возможных) определил: "Она... дряблая... " И, видя, что профессор не в силах расправить нос, добавил "...не очень..."
Профессор с тоской взглянул на меня и горько простонал: "Идите", прекращая мои анатомические страдания. Видя мою некоторую нерешительность и желание добавить ещё что-то, более убедительное, он, как бы опасаясь этого, сказал уже более громко и решительно: - "Идите! Идите!.. Только больше ко мне не приходите! И на кафедру тоже!.."
Расстроенный до крайности, я всё же решился спросить:
- А... а когда пересдача?..
- Какая пересдача?! Помилуйте! Вас, таких, у меня ещё полвзвода осталось! Никаких пересдач!.. Ставлю вам отлично!!" И замахал на меня рукой, видя моё полуобалдевшее состояние.
В последующие годы, уже на старших курсах, обитая на Рузовке, я неоднократно видел нашего "Сан Саныча", совершавшего вечерние прогулки по нашей улице и Клинскому проспекту - пешком или на велосипеде. Один раз я даже специально вышел ему навстречу, чтобы поздороваться. Моей физиономии он, конечно, не помнил. Она расплылась в его представлении в серой массе таких же глуповато-вопросительных (физиономий), представавших перед ним на лекциях и на экзаменах в течение нескольких предшествовавших десятилетий. Однако он бодро ответил на приветствие, не слезая с машины, сделал крутой поворот и покатил в сторону Загородного проспекта… С.С.Вайль знал и глубоко понимал не только анатомию, но и физиологию. И выполнял в преклонном возрасте всё, что нужно для здорового существования - то, что большинство из нас не в силах заставить себя сделать даже в юности.