11-00
В кои-то веки выпал выходной день среди недели! Чтобы использовать его в полной мере решил не валяться в постели подольше, о чём так мечталось в последние деньки, а предпринял с самого утра наиактивнейшие действия. Встал почти, что с петухами, хотя какие в городе петухи, их вполне натурально заменяют рассекающие сонные улицы, мокрые после утреннего душа пролившегося дождя, юркие машины такси. Сделал зарядку, но после нескольких приседаний вдруг закружилась голова, заломило в пояснице, что-то застучало-заскрипело в коленях-локтях да некстати разболелась голова, по этой причине решил больше не экспериментировать со здоровьем, его после прожитых лет экстремальной жизни в нашем царстве-государстве, где что ни смена власти с предшествующим обменом действующих дензнаков, то выборы главы государства, решившего поупражняться в кормлении вверенной ему страной больше положенных Конституцией сроков, не даёт пример заокеанского президента, но тогда было такое время, что, как говорят, менять коней на переправе было бы вполне неразумно. Да, фору экспериментирования оставил на тяжкую долю правительства, ему-то уж наверняка без капризов жить скучно.
О! что-то отвлёкся. Так вот, после неудачной попытки восстановить силы после сна упражнениями для тела, решил восстановить их, ударив по здоровью парой чашечек крепкого заварного кофе с сахаром. Мужчина сказал – мужчина сделал. По кухне плывут ароматы кофе. Напиток кровью земли отливает угольной чернотой в девственной белизне фарфора древнего изготовления, кофейная чашка осталась по наследству после развода с женой, ей она перешла в составе целого кофейного сервиса, за время эксплуатации оного почти весь он перешёл из одного физического состояния в параллельно-утилизированное.
Кофе бодрит. Мысли стройными рядами, послушные чётким приказам ума, идут строго в означенном направлении – что будем делать. Вопрос не риторический. Вопрос, ставивший в тупик не одну особь человеческого типа перед обычным выбором или-или.
После первой-второй чашечки взбодриться, полностью не удалось. Сон вместе с прошедшей ночью всё ещё имел надо мною свою ментально-мистическую силу. Пришлось обратиться за помощью. Именно: похлестал себя по щекам и сказал вслух «Хватит маяться чепухой, дорогой товарищ! Бери себя в руки и вперёд! Можно и с песней!»
Половина лета прошла незаметно. Работа, работа и ещё раз работа, как завещали нам наши предки, чтобы не сойти с ума от безделья, сделала из меня почти робота, осталось через компьютер подключить мои главные сенсоры к какому-нибудь механизму и можно смело управлять руками-ногами, внушая через электронные нейроны, что необходимо выполнить, в какой срок, с каким усердием и рвением, в поте лица и с высунутым языком.
Вместе с работой остались далеко позади пляж. Водная гладь реки. Тент. Лежак. Симпатичные соседки, кажущиеся более очаровательными и умными после нескольких бокалов пива с якорем. Всё позади. Надеяться на улучшение можно лишь в наступающем сезоне дождей, снегопадов и морозов. На лыжи, на санки, на природу …
Тупо пялиться в голубой глаз телевизора тоже не выход. И тут решил, а не пройтись ли мне по городу фланирующей походкой, лениво посматривая по сторонам без оглядки на циферблат контрафактных китайских часов. Это сколько же времени, с ума сойти, я вот запросто так не ходил и не пялился на витрины магазинов в то время, когда остальные сидят и корпят в кабинетах и прочих производственных помещения, не щадя себя? Долго. Нужно сей недостаток исправить.
Костюмчик новенький, «колёсики» со скрипом, как поётся в старомодном шлягере прошлого века, выхожу на променад. Не в костюмчике, и «колёса» не скрипят. Но всё же!
Нет, это трудно передаваемое ощущение безделья. Полного ничего не деланья. Даже страшновато в первые минуты. Вдруг зазвонит мобильник, и начальник спросит строгим голосом, мол, где меня хрен носит, почему не на рабочем месте, и, как ему кажется, я несколько злоупотребляю его мягким сердцем и покладистым характером. Прислушиваюсь. Нет. Тишина. Обо мне забыли. На меня забили. И я забиваю на всех и на вся! Меня нет. Я умер. Меня похоронили вчера вечером, после сообщения, что выпадает случайный выходной, что я вправе воспользоваться им на своё усмотрение.
Смотрю на солнце сквозь плетение летней шляпы и улыбаюсь. Кайфово жить не запретишь. Да и как можно что-то возбранять, когда существует сотня и один способ обойти любые запреты. Лучи светила ласкают лицо. ветерок северо-западный не даёт перегреться, освежает и в меру даёт почувствовать скорое приближение злой тётки осени.
Иду лёгким прогулочным шагом. Вот дворник метёт мусор. Какие-то безобразники опрокинули урну с мусором. Конфетные обёртки, окурки, пластиковые бутылки из-под напитков, жестяные пивные банки. Сопутствующий человеческому бытию сор. Мужик матерится. В голос. Так, чтобы слышали окружающие. Поминает до седьмого колена того или тех имбицилов, решивших проверить содержимое урны на предмет неких культурных ценностей. Но вот нет там никаких ценностей. Откель им там взяться? Впрочем, для кое-кого, и эти мусорные накопления тоже являются предметом определённой цены. К дворнику подходит пожилая женщина. Здоровается. Он ей отвечает. Слово за слово завязалась беседа.
Дворник: Как дела, Юрьевна?
Юрьевна: Да всё по-старому, Гена. А ты вон всё ворчишь.
Дворник: Ворчу! Что, блин, ещё делать остаётся. Пакостят, мерзавцы.
Юрьевна: Купи шкалик, Гена. Смягчи градус восприятия. Увидишь, сразу легче станет.
Дворник: Дело говоришь, Юрьевна.
Юрьевна: Я всегда дело говорю, Гена. Прямо сейчас и купи.
Дворник: Куплю.
Юрьевна: Прямо сейчас, говорю.
Дворник: Говорю же, куплю, Юрьевна, не дави. Без тебя, блин, давильщиков пруд пруди. Так и норовят подперчить солёную пилюлю.
Юрьевна: Хватит ворчать, Гена.
Дворник: Хватит… Сам знаю, что хватит, а вон не мусорить никто не научился.
Юрьевна: Деньги есть или стольник дать?
Дворник: Не-а… Не надо… Есть мелочёвка…
Юрьевна: Моё дело предложить, Гена, смотри…
Дворник: Впрочем, давай, на закусь может и пригодится.
Дворник Гена берёт мятый стольник, суёт в карман куртки и продолжает мести двор. Своими действиями, подтверждая древнюю мудрость «Чистота – залог здоровья!».
Юрьевна пошла своей дорогой, бодренько размахивая хозяйственной сумкой. Метафизика её существования после выхода на заслуженный отдых чётко приняла следующие рамки – она, это центр её жизни, а остальные люди и происходящие события, обычные мушки, вьющиеся вокруг вечернего фонаря.
***
Иду дальше. Тепло. Знатно на душе, быдто кто невзначай елей из водки вместе с пивом залил в горло и сам не подумал, какой по счёту подвиг Геракла повторил. Некое загадочное шевеление в груди. Приятное, как бокал вина с похмелья. Мебельный магазин обделяю вниманием. Новых гарнитуров-шмарнитуров не нужно. Кресла-диваны имеются. Комоды-горки тоже. Внутри, видно через стекло, от безделья маются, не найдя должного применения талантам, продавцы. Разбились на группки. Чешут языки, увлечённо делятся информацией. В ожидании редких покупателей, почему бы и не заняться личными делами.
Им некогда. Через витрину им не видна улица. Кто снаружи, чем занимается, продавцам совершенно безразлично. И мне пофигу. Дальше.
Светло-кремовая вывеска «Возьми кофе с собой!», за небольшим прилавком молоденькая девушка в фирменной одежде и в пилотке на голове. Она ловит взгляды проходящих прохожих. Иногда приглашает купить напиток. Согласившиеся уходят от неё со стаканчиком в руке; это же так престижно, бляха муха, идти по тротуарчику бок о бок с подругой, тоже посасывающей кофе через трубочку из бумажного стаканчика; а если дева симпатична и стройна, если бюст ея превышает размеры мыслимые и немыслимые, если бёдра круты, а плечи покаты, длина волос превышает длину изрекаемых ею предложений о смысле метафизических сексуальных отношений между мужчиной и женщиной ...
Девушка: Мужчина, не желаете отведать отличный кофе?
Это она обращается ко мне; не ответить не вежливо, всё ж таки дама говорит.
Я: Уже пил.
Девушка: В нашей сети?
Я: Дома.
Девушка: Отлично! Но поверьте моему слову, дома вы никогда не получите того результата, который мы предлагаем вам здесь. Непосредственно здесь. В моей торговой точке. Итак, я варю вам кофе?
Я: Нет. Спасибо.
Девушка: Зря.
Киваю и удаляюсь.
Отойдя на пару шагов, оборачиваюсь. Девушка смотрит мне вслед; она улыбается, взгляд немного грустный; или мне это просто так, кажется. Приходит мысль, а не вернуться ли и купить у этой красавицы стаканчик так прекрасно рекламируемого ею ароматного напитка. Нет. В мои планы не входит питье напитка, которым люблю наслаждаться дома под вербальный шум телевизора вечерней порой. Через метров десять снова вспоминаю о девушке, которая уже и забыла обо мне; ведь её зарплата зависит от суммы проданного за день товара. Что-то засвербило в груди. Вернуться. Что ли? Пожалуй, нет, говорю себе. А вот на обратном, на пути, уговариваю себя, обязательно куплю стаканчик кофе. Если, оговариваюсь, буду возвращаться этой дорогой. И довольно заморачиваться, даю установку, она уже, и думать забыла о таком как ты несговорчивом покупателе, других сотня за день наберётся, небось, одним стаканчиком кофе не ограничатся.
Продолжаю пешую прогулку.
Потемнело. Будто на плафон неба накинули плотную накидку. На солнце набежала туча. Сразу посвежело процентов на сорок. Прямо озноб по коже. Надо бы было накинуть на плечи пиджачок, да вот беда, не взял с собой; висит дома в шкапчике с пакетиками против моли в наружных карманах. Огляделся, куда бы зайти. Натыкаюсь взглядом на супермаркет «Давай бери!». Щёлкаю языком. Места массового обмана покупателей категорически не посещаю. Вздрагиваю плечами и продолжаю путь.
Снова на пути попадается вывеска, предлагающая взять кофе с собой; затормаживаю шаг. За прилавком, ёк-макарёк, они сёстры-близнецы, что ли, стоит полная копия той девушки в той фирменной экипировке, которую оставил без своего внимания к её словам. Эта приветливо смотрит, улыбаясь, на меня и я уже слышу слова, предлагающие мне купить горячий отменный напиток, сваренный из только что смолотых зерён кофе арабика. Из волшебных глаз небесного цвета исходят чарующие флюиды. Чую, сейчас не устою, стоит ей отворить уста. Называю мысленно её кофе-гёрл. Она молчит. Киваю, приподнимаю шляпу.
Кофе-гёрл: Мой папа поступает точно также.
Я: Точно так же?
Кофе-гёрл: Увы, дяденька. Все старички одинаковы в своих привычках.
Я: Только в привычках?
Кофе-гёрл: Увы, дяденька, и в поступках.
Я: Это так запущенно и плохо, тётенька?
Кофе-гёрл: Кому как… А почему – тётенька?
Я: Какой же я вам дяденька!
Кофе-гёрл: Ах, вы об этом!
Молодость, молодость! Как же ты восхитительна в своих этих вот мелочах! Особенно когда они звучат от премилых и хорошеньких девиц! Я смеюсь. Начинает смеяться она.
Кофе-гёрл: Жанна.
Я: Кирилл Мефодьевич.
Она смеётся; заразительно; можно инфицироваться навсегда её смехом; ноя уже не в том возрасте, когда такого рода заболевания быстро пристают и медленно излечиваются.
Жанна: Вы, случайно, не автор алфавита?
Смех её яркими бриллиантами брызжет из глаз.
Я: Он самый. Автор – разрешите представиться – а ля натурель. Как был прежде, так им ныне и остаюсь. Вот уже на протяжении многих лет своего бессмертного существования; чем нисколько не тягощусь.
Жанна: Правда? А мне бы надоело жить столько лет и видеть вокруг одни и те же лица.
Я: Ошибаетесь, Жанна. Времена меняются вместе с людьми, или наоборот, как угодно. Происходят разные, неповторимые, не похожие друг на друга события. Люди в своём большинстве так и остаются самой неразгаданной загадкой для науки. Для современников тем более, а уж что говорить о потомках! Сплошная энигма! Нельзя заранее спрогнозировать поведение ни конкретного индивидуума, ни масс, ни целого государства. Можно заставить верить, думать, нельзя заставить существовать по придуманным правилам; обман раскроется, как бутон ветка на рассвете.
Говорю и думаю, когда же она заведёт разговор о кофе; о напитке, которому Бетховен посвятил одно из своих замечательных музыкальных произведений; многие поэты посвятили этому чарующему горячему безумию волшебством наполненные строки; писатели превзошли себя и посвятили, какое кощунство и святотатство над самим смыслом бытия, кофею лучшие строки в своих произведениях, на второе место отошёл секс, грубый и мягкий, порно и эротика, лимон и апельсин сладострастия; они, писатели, посмели отождествить ничтожное пойло с самим вином, уж оно-то, в самом деле, приносит и удовольствие, и радость, и полное облегчение внутреннего кошелька от тяжести груза нынешнего положения.
Жанна будто читает мои мысли, прямо Вольф Мессинг в юбке, уже опасаюсь за своё астрально-ментальное состояние!
Жанна: Вы, наверняка, думаете, почему я вам не предлагаю купить кофе, а просто стою и точу с вами лясы. Так?
Я: Удивлён вашей проницательности, Жанна.
Жанна: Не хочу.
Я: Простите!
Жанна: Не хочу вам предложить купить кофе. Зачем?
Я: Действительно – зачем? А что же?
Жанна: Вы разведены.
Я: Миль пардон, медам!..
Жанна: Кирилл Мефодьевич… вы разведены? Ну, были женаты и в какой-то миг поняли, можете жить отдельно. Сами по себе. Ну, так как?
Я: Вы что, хотите выйти за меня замуж, сударыня? Считаете, наш мезальянс будет идеальным при пристальном взгляде со стороны?
Жанна: Вот уж нет.
Я: А если подумать?
Жанна: Даже думать не буду.
Я: Вы не способны на безумный поступок? Такой, чтобы окружающие ахнули: вот надо же, какая наша Жанна!...
Жанна: Категорически – нет!
Я: Ну, вот и обрадовали…
Жанна: Пожилые мужчины не в моём вкусе.
Я: Не страдаете геронтофилией? Уже хорошо.
Кажется, она не вполне поняла последнее слово; впрочем, могу заблуждаться; нынешняя молодёжь начитана и образована; в большинстве совеем. За редким исключением.
Зазвонил телефон; Жанна кивнула, извиняясь; взяла трубку; ответила; поспешил уйти, пока она горячо начала кому-то что-то доказывать на другой стороне связи.
***
Продолжаю путешествовать и открывать заново для себя знакомый мне до самой крайне маленькой пылинки на асфальте город. И что же вы можете подумать? А? сам-то я пребываю в состоянии пограничном. Почему? Потому, что многие черты городского ландшафта изумительным образом преобразились и изменились. Некоторые в лучшую сторону; при этом хочу заострить внимание своё на том, что положительное не всегда лучше, а зачастую – хуже; в то время как отрицательные трансформации городской среды, где не одни люди мирно соуживаются с прогрессивными персонами, выбравшими для себя степень существования отличный от всего остального социума, уйдя в крайнее отрицалово существующей жизненной парадигмы, а именно бездомно-безработное житьё-бытьё.
Клаустрофобия не моё амплуа. Я неподражаемый поклонник обширных пространств, тех самых, где можно с лёгкостью заблудиться между трёх сосен, при этом, не подозревая, что ты уже принял новые правила и совершил постриг в монастырь непослушных послушников ослушания; ты – не то, что ты есть на самом деле, ты – это независимая частица зависимости от независимых обстоятельств.
Уф, даже самому как-то страшно стало от высказанных слов!
Не хочу повторяться, но я иду дальше. Взгляд скользит по лицам. По женским большей частью. Мужские не замечаю, природа мне даровала прекрасное чувство созерцания женской красоты. В рамки оного не вписывается феминистический инфантилизм мужских лиц с наголо выбритыми игрушечно плюшевыми лицами.
Некоторые женщины любезны в ответ; одаривают ласковым взглядом или благожелательным кивком головы; другие удивлённо округляли глаза, но, тем не менее, их лица освещались тем тихим светом скрытых ото всех улыбок, который предназначен исключительно для близких возлюбленных.
И вдруг… Что за херня! Меня резко хватают за короткий рукав хотя и не старой, но вполне прилично смотрящейся со стороны рубашки и тянут к себе.
Первое желание врезать со всей силы по еба… Миль пардон, по лицу… Замахиваюсь… Вижу мужское лицо с признаками недавнего протрезвления и опохмеления, это уже по крепкому запаху от кренделя.
Крендель: Ты чо, в натуре, не узнаёшь?
Я: Обязан?
Крендель: Мишаня…
Я: Что?!
Крендель: Сева…
Я: Не опутал ничего?!
Крендель: Блин, дружбан. Запамятовал!..
Я: Бывает.
Крендель: Костян…
Я: Уже горячее…
Крендель: Коля… Блин. Да как же тебя!..
Я: Ну, не знаю. Не знаю…
Крендель: Чо, блин, не узнаёшь, это же я, Кеша! Иннокентий Лавринов! Ну, вспомни, вместе в одной школе учились.
Я: Скажи, ещё в одном классе.
Кеша: Во, блин. Начинаешь вспоминать!... И в одном классе!.. Ты сидел на последней парте с Ленкой, как её фамилия…
Я: Тоже запамятовал?
Кеша: Да, блин, времени то, сколько утекло, ещё не то забудешь! Ну, что, не вспомнил… Да как же тебя-то… Кирилл… Во, точно!.. Киря…
Я: Ну, слава тебе яйца, не все мозги пропил. Кеша.
Кеша: Так херли ты мозги парил, Киря! Не стояли бы сейчас, не парились, кто да что, говорили бы как серьёзные люди о том, о сём…
Я: Как серьёзные люди, Кеша? Часом, кровля у тебя не протекла?
Кеша: Не, с крышей всё тип-топ.
Я: И то хорошо.
Кеша трёт азартно руками. Смотрит, озираясь по сторонам, будто хочет высмотреть кого-то знакомого.
Кеша: Ну, так, чо, Киря, может, вспомним молодость, а?
Я: Давай. Каким образом?
Кеша: Да ты чо, Киря, забыл, никак, как мы гуляли, как резались в карты!
Я: Не забывается такое никогда.
Кеша: Видишь…
Я: Что?
Кеша смотрит недоумевающим взглядом на меня; в глазах читается обида, мол, какого хрена, старый-престарый друг-кореш, обижаешь, блин!
Я тоже хорош, тот ещё сладкий крендель с орехами и мёдом; хотя, что греха таить, не я себя встретил на своём пути со вчерашним перегаром; не я начал ворошить прошлое.
Кеша: Как что, Киря, всё!
Я: Вижу.
Кеша: Ну, так, может, вспомним старое? Пиво, водочка, девочки…
Я: Утром похмелье, трипак и сифак…
Кеша: Ну-у-у…
Я: Посещение кожно-венерологического диспансера. Консультации у специалиста по вензаболеваниям. Нотации о беспорядочных половых связях и к чему это может привести. Да, Кеша?
Кеша морщит лоб; он старательно пытается сформулировать, что у него, кстати, часто тяжело и трудно получается, появившуюся мысль; шевеление мозговых извилин отображается в глазах, они приобретают отстранённо-философское выражение. Да, даже не хочу представить себя сейчас на его месте.
Кеша: А-а-а! вспомнил! Это же ты тогда после перепиха с Надюхой подхватил трипак, не мог выссаться, говорил, будто пуговица поперёк члена встала. Грозился вырвать ей матку…
Я: Во-первых, это была Нина; и не трипак от неё словил, инфекцию гриппозного любовного заболевания. Во-вторых, Надюха запала в тот вечер на Андрюху. И, наконец, вспомни, Кеша, проститутку, студенточку-медичку, засняли её на автобусной остановке. Помнишь, хвастался, как вы её втроём с Дрюней и Хохлом драли по очереди, потом вертолётом, затем как получалось. Пока не кончилась водка, вино и пиво. И как благополучно обнаружили по истечению времени твёрдые шанкры во всех интимных местах. А, Кеша, помнишь! Помнишь, как прибежал ко мне, глаза по пятаку, мол, Киря, чо за херня! Членом машешь, яйца мошонку раздули до величины куля с картошкой. Что тогда спросил, помнишь?
Кеша: Ну…
Я: Подковы гну, Кеша!
Кеша: Ну, да ладно, Киря! Это когда было то!
Я: Да судя по времени недавно! Каких-то четверть века назад. Водка, пиво, проститутки. Сифилис, триппер, недельные запои. Хочешь всё это восстановить? Да? не терпится вспомнить то возвышенно-духовное состояние души? Не запоздалое ли желание, Кеша?
Кеша: Ну, так, это, Киря…
Я: Что ты заладил, ну, да ну, Кеша! ЁТМ (ё… твою мать)! Ну, ничего, совершенно ничего из своего героического прошлого вспоминать не хочу. Верь не верь, Кеша…
Кеша: Кирюха… Эта…
Я: Никаких Кирюх, Кеша! Заруби на красном от водки носу, блин, Кеша! Заруби хоть тысячью насечками – я прошлого своего не боюсь, не стесняюсь, что было, того не изменить. И как бы мне не хотелось что-то исправить, уже… увы… Короче, Кеша, в одну реку не ступишь дважды, так говорили древние, а они, поверь, были людьми умными и расчётливыми, знали, что порекомендовать будущим поколениям. Нет прошлого в редакции настоящего, равно как и не будет настоящего в интерпретации будущего. Всё, Кеша, всё, забудь. Нет прошлого. Я забыл. Напрочь забыл и ничуть не жалею. И тебе категорически советую – плюнь, разотри и забудь! Пока!
***
Я ушёл. Ушёл не оглядываясь. Ушёл, оставив своего – закадычного или старого? – друга в жестоких размышлениях. Оставил его в полной растерянности и растерянности чувств; что там смешалось и соединилось в его мозгу, бог весть; если что-то и произошло, в том нет моей никакой вины, как нет, никакого деятельного участия. Видит бог, я не хотел внести в его размеренную устоявшуюся жизнь разлада; это не я встретил его на своём пути; это он на свою беду или на счастье окликнул меня; может, были в том благие намерения, может, нет, не мне судить, какой из меня строгий судия! Но всё-таки я ушёл. Я оставил вращаться его спутники-мысли на орбите его жизни, жизни Кеши, для него всё было до этого строго и просто расписано: подъём, завтрак, работа, обед, отдых, сон и снова подъём. Я оставил его в сомнениях, что это так, не сомневаюсь, кое-какие колебания возникли и у меня; я оставил не только его, частица меня, та частица, вдруг проснувшаяся во мне из моего прошлого, осталась с ним, с моим другом Кешей; и эта частица, вырванная из моего сердца, моей души, моего сознания останется навсегда с ним; конечно, он не будет этого знать в силу своих устоявшихся привычек, полученных при рождении и в годы последующей жизни; но об этом буду знать я и не вполне уверен в том, буду ли я после этой нашей короткой встречи уже таким спокойным, уравновешенным и спокойным в последующие дни моей такой ли уж продолжительной по дням жизни.
***
Купив в попавшемся на пути алкомаркете стограммовую бутылку виски, выпил её одним махом, сделав глубокий вдох, стараясь восстановить прежнее спокойствие в пруду моей памяти, потревоженное негаданной встречей. Получилось, с большой натяжкой.
Первая волна опьянения нахлынула алкогольным цунами на мозг. Я сразу и не сообразил, то ли это асфальт приближается стремительно к моему лицу, то ли это я лечу с максимальным ускорением к земле. Туда, куда независимо от желания положат наши бренные останки под горестное пение литавр.
Вторая волна опьянения оказалась мелкой рябью на поверхности моря во время штиля. Она в отличие от первой не вызвала рефлективных размышлений; она способствовала лишь провоцированию сознания на мелкий дробный психически-неуравновешенный смех, вырывавшийся из моих уст скупыми порциями.
Третьей волны не было. Была отупляющая боль в голове.
***
Хороший кусок мяса с прожилками сала трудно испортить. Жарь его на сильно разогретой сковороде с минимальным количеством масла или на умеренном огне, положив его, посыпанным солью и перцем из мельницы на параллельные полозы решётки. Главное, это знает даже неумёха, вовремя переворачивать кусок, при этом незначительно поливая его выделяющимся соком, если мясо жарится на сковороде, или вином, белым ли, красным, не важно, это исходит из предпочтений конкретно взятого потребителя; один любит еле прижженное сильным жаром мясо с кипящей кровью внутри куска, что же, его выбор, будет ли он впоследствии медленно угасать от живущего внутри ленточного червя, но воспоминания о прожаренном куске мяса, наверняка, скрасят его невыносимые боли; другой любит прожаренное мясо с привкусом живого мяса; что же, тоже прекрасный выбор, но он не возводит на пути гельминтов непреодолимого барьера, оккупационный режим червей возьмёт верх над организмом; третий находится в самом выигрышном варианте; что может быть прекраснее с точки зрения гурмана отлично прожаренного куска мяса в его толще, когда при прокалывании из разреза тонкой струйкой брызжет прозрачный сочок; это верный признак готового мяса и его можно смело употреблять, без оглядки на гельминты и прочую прочая прочих…
Такие мысли приходили на ум, когда я сидел в новом брендовом кафе «Пис оф мит». Официант, весьма галантная девушка в синей блузе и клетчатой юбке приняла заказ, осведомилась о степени прожарки мяса, уточнила, именно ли два куска стейка я собираюсь заказать и, удовлетворённая моим ответом, удалилась в направлении кухни. Оттуда, откуда же ещё, в многослойном пироге ароматов из жареного мяса и разнообразных специй доплывали островки запахов, от них кружилась голова, чувство голода, как ни странно, возымели свою власть над организмом и взяли главенствующие высоты.
От бокала красного вина не отказался; правда, дотошная официант пыталась доказать что в летние месяцы принято пить белое сухое вино, но ея доводы натолкнулись на бастионы моих глухих неприятий, что и в итоге заставило девушку принять мои правила игры; я уточнил – сделавши ударение на последнем слове – что к жареному мясу я требую триста грамм водки и совершенно не заинтересован в наличии каких-либо соусов, либо по моему личному усмотрению, они только и могут, что портить вкус хорошо прожаренного мяса.
Не отрицаю, моя речь не впечатлила девушку, принявшую заказ; подозреваю, она и повар, готовивший мой заказ, изрядно посмеялись над моими предпочтениями, посыпая солью или перцем мясо, оно оказалось сильно перчёным и солёным, но я, абстрагируясь от действительности, отрезал ножом кусочек мяса и отправил его в рот.
Замечу отдельно, никогда – запомните, никогда не берите водку в ресторане или в других заведениях, вам обязательно подадут не что, что вы заказывали; в том напитке будут сорок градусов крепости, но не будет водки в том понимании, в каком мы привыкли её употреблять.
Первая рюмка водки. Первый кусок мяса.
Водка холодная – плюс. Мясо прожарено – плюс. Должен быть и минус. Жую, думаю, в чём подвох. Усиленно думаю. Так, что на челе моём отразились терзания.
Официант: Что-то не так?
Я: Безусловно, вкусно.
Официант: Точно?
Я: Абсолютно. Передайте повару мои слова благодарности.
Отправляю в рот очередной кусочек мяса. Официант не уходит. Она, словно застыла в очаровании поедания мною мяса. Наливаю водки. Пью. Хрущу солёным огурцом. Долька чеснока освежает полость рта таинственностью вкуса и аромата. Заедаю мясом.
Официант: Вам всё нравится?
Я: Вы сомневаетесь? Или я чего-то не знаю?
Официант: Нет, нет, нет.
Она спешит заверить, что всё в порядке так, будто, ожидает явления чуда.
Бог мой, о каком чуде может идти речь, если вам не подложили свинью вместо говядины. Но тут можно поспорить, по словам одного знаменитого повара, свинью можно так замаскировать специями, что ни один поклонник магометанской веры не отличит от баранины или говядины, съест за милую душу и не подавится; последнее будет в том случае, когда ему откроют правду, но где вы найдёте такого чудака?
Чудеса случаются в храмах или происходят при большом скоплении верующих. Когда любой мало-мальски замаскированный под необычный и привычный для нашего восприятия предмет вызывает восторг ритуального восхищения и поклонения.
Но что бы там, на кухне повар с официантом не сотворили с моими кусками мяса; какими бы пассами не пытались возродить из него забитых поросят или свиней; это не мешает мне наслаждаться, конечно же, при полной абстракции от окружающего мира и вкусовых восприятий, превосходным вкусом.
Краем глаза замечаю хитрую, наглую рожу молодого поварёнка, выглядывающего из-за перегородки, отделяющей зал от зоны приготовления и оформления блюд.
Он весьма нагл; глаза выдают человека, они так и стреляют в мою сторону. Беру быка за рога.
Я: Пригласите повара.
Официант: Какого? Простите, а зачем?
Откидываюсь на спинку стула. Вытираю салфеткой уста. Выпиваю очередную рюмку водки.
Я: Приглашайте немедленно!
Официант: Вам не понравилось мясо?
Я: Напротив, хочу выпить с ним. Пожать его рабоче-крестьянскую руку. Или сие в вашем заведении запрещено?
Девушка бледнеет; затем лицом её идёт буро-алыми пятнами; голос дрожит; руки бьёт тремор; она сама не своя.
Я триумфально завершаю свой аккорд. Доедаю мясо; за него уплачено. Выпиваю водку, наливаю в фужер для вина. За неё тоже уплачено. Медленно, будто целебный нектар, выпиваю. Кладу в папочку для счетов купюру среднего номинала. Встаю. Отодвигаю стул. Потягиваюсь, стараюсь размять затёкшие мышцы.
Я: Понимаю стеснение повара. Да-да-да, именно, так, стеснение, вполне порядочное состояние для нормального человека. Что же, это случается с каждым.
Официанта важно видеть в этот момент: она сама не своя, она, учитывая, что я единственный на тот момент посетитель, считает себя стержнем мироздания.
Я: Разрешите откланяться, сударыня.
Делаю легкий поклон; выпрямляюсь.
Я: Повару передайте, мясо слегка пересушено. Так вот, да!
***
Неисповедимы пути отдыхающего!
Там знакомого встретишь; сям – насытишься и вина изопьёшь.
Неисповедимы пути отдыхающего!
Идёшь проверенной дорогой, а такое встречается на пути, будто продираешься через густые заросли лиан жизненных ситуаций, и не знаешь, выберешься из хитросплетения ветвей.
Неисповедимы пути отдыхающего!
Как заметил один умный человек, стоит лишь перешагнуть порог дома, как ноги тебя туда занесут, куда Макар своих телят пасти не гонял. Очутишься в неизвестной местности перед лицом с неопределённой опасностью и не поймёшь сначала, как вести себя в этой незнакомой ситуации.
Итак, с далеко не юношеским энтузиазмом, не глядя на часы, счастливые часов не наблюдают, продолжаю фланировать по улицам города.
Захожу в тёмные сырые переулки, где покосившиеся заборы, как колонны древних разрушенных храмов, нависают над узкими пешеходными тропинками, сквозь потрескавшийся асфальт проросли к солнцу ближе тонкие зелёные стебельки травы; более густая растительность по сторонам и возле заборов; там уже разрослись не одни травы; тонкие стволы кустов и деревец упрямо тянут свои ветви навстречу любому встречному, возьми, полюбуйся мной, посмотри, как мы прекрасны; если забор попадается не глухой, с потрескавшейся чешуёй краски и глубокими расщелинами в доске, а более современный, из сетки, то взору предстают прекрасные цветы на клумбах, выращенные заботливыми хозяйками, которым не чуждо чувство прекрасного, а само слово «красота» входит в их лексикон. Иногда на меня молча, не лая, смотрят сторожевые псы, высунув длинные языки со стекающей с них слюной; псы смотрят строго, мол, не трону и голоса не подам, пока ты, чужак, находишься вне пределов моей юрисдикции. Я прекрасно понимал этих бессловесных тварей, также осознавая, что длина поводка, будь то цепь или какое иное приспособление, шансов беспрепятственно проникнуть на неизвестную территорию у меня мал. Да и не жаждал я испытывать Судьбу на факт, повезёт или нет. Я просто шёл, иногда шаркая подошвами ботинок, поднимая облачка пыли вместе с природным мусором. Выходя из лабиринтов частного сектора на широту и простор улиц, пронизанными солнечными лучами, светлым как само солнце, будто выбираешься из мрака средневековья в прекрасный будущий мир, наполненный чудесами и новинками нового общества.
Мимо проносятся автомобили. Марок столько, что устанет глаз отслеживать эмблемы на капоте. Узнаваемы приземистые, важные, как римские сенаторы автомобили европейского знаменитого концерна, чью эмблему иногда называют прицелом для тарана. Что же, чувство юмора присуще нашим гражданам. Нельзя за это их упрекнуть. Прицел, так прицел. Кто на кого охотится, вот в чём вопрос. Но мне на это, как пел знаменитый бард, плевать с самой высокой башни в Европе. Я руководствуюсь иными принципами. Вот знать бы точно, какими, мог бы вполне доступно о них рассказать. А по причине их не знания, извините. Руководствуйтесь своими, кои сами же и придумаете.
Время идёт. На наручные часы принципиально не смотрю. Счастье не в наличии времени, а в его игнорировании. Конечно, нельзя полностью избежать контакта с ним, но можно жить, частично не ощущая на себе невидимой докучливой опеки.
Счастье… Резкий звук тормозов. Отчаянный крик клаксона. Громкое нравоучение с применением нелитературной лексики, где такого осла, мягкая форма передачи услышанного, природа отыскала в своих закромах. Промолчал. Что могу сказать в ответ на это справедливое замечание? Это разозлило водителя, женщину приблизительно моих лет, выплюнув окурок в губной помаде мне под ноги, она заканчивает свой экспрессивный монолог идеально сконструированной вербальной конструкцией со смыслом и модификациями не далеко отошедшими от предыдущих пожеланий, вылитыми из ротового ушата, пропахшего табачным застоявшимся рвотным перегаром.
Думаю, моя улыбка смягчит гнев женщины и ея диатрибы улетучатся прочь, куда веет ветер; увы, насколько я был наивен в своих мечтах…
Да бог с ней, любит себя больше других? Флаг в руки. Тем более загорелся зелёный свет на светофоре и направился в сопровождении матов и прочей ругани на другую сторону улицы. А в след неслись завораживающие звуки…
Неисповедимы пути отдыхающего!
То споткнёшься на ровном месте, то спокойно пройдёшь по тонкой дощечке, удерживая баланс тела энергичными взмахами рук.
Неисповедимы пути отдыхающего!
Не нужно никуда спешить в отличие от встреченных на пути мужчин и женщин, энергично измеряющих расстояния между офисом и местом перекуса. Не нужно отвечать на телефонные звонки, настырно лезущие в уши, раздражая перепонки заезженными мелодиями, поставленными на телефон вместо звонка. Не нужно с оглядкой смотреть по сторонам. Потому что ты сегодня выходной. И времени ещё у тебя в запасе целый вагон и маленькая тележка!
Неисповедимы пути отдыхающего!
Замедляю шаг возле кинотеатра. Что сегодня предлагают нам на утеху? Как обычно всякая шняга, продукция заокеанского киномонстра, и не лучшие образцы нашего кинематографа, активно рекламируемые на уличных стендах. Стою, внимательно читаю аннотации. Понимая, что тратить время и деньги на просмотр кинолент не буду. Просто надо же что-то делать. Вот и делаю. И в то же время занимаюсь активным бездельем. Ах, как оно прекрасно и мило на вкус это слово безделье! Смакую его и так и сяк. Поверчу как леденец на языке, пытаясь распознать многогранность его вкусов. Превосходно! Пытаюсь распознать аромат, будто окунаясь лицом в цветочный букет; чувствую сладкую вязкость, ненавязчивый запах, немного знакомый и незнакомый одновременно; это ощущение сродни дегустации блюда с завязанными глазами. Перед взором появляются прекрасные картинки. Одна чудеснее другой. Видение сие зыбко. Налетевший ветерок прогнал их от меня. Снова стою посреди улицы, спеленатый её звуками, как непослушный младенец, напоминая себе растущее посреди степи деревце, овеваемое всеми ветрами.
***
Не все, далеко не все дороги ведут в Рим. Это устоявшееся заблуждение привилось каким-то автором и крепко-накрепко засело в головах.
Для каждого человека существует свой индивидуальный Рим. Для одного это маленький домик в деревеньке Каменке, названный по протекающей рядом и часто мелеющей в сильную жару речке Каменке с печной трубой, с палисадником и цветущими в нём георгинами; для другого это именно та столица некогда могущественной древней империи, положившей начало развитию и образованию многим европейским государствам. Третий преимущественно считает своим Римом холодный град Стокгольм, где ни разу не был и вряд ли когда посетит. Для меня – это дом родной, однокомнатная квартира в многоэтажке, возведённая по принципу архитектурного эксперимента, с большой прихожей, под стать ей кухней, можно кататься на велике, раздельные санузел и ванна, наличествует тёщина комната два на два метра и непосредственно само место постоянного нахождения моего белкового тела – комната площадью почти сорок квадратов, согласитесь, это даже больше, чем можно себе представить. И нет ничего прекраснее пути, ведущего к нему.
Так уж получилось, ноги сами привели в знакомый район.
До заветной двери в подъезде ещё шагать и шагать. Но это не так тяжело. Иду, увлечённый чем-то, по сторонам если и смотрю, то точно ничего и никого не вижу и в упор не замечаю. Так, детали ландшафта, недавно из управы приезжала команда дизайнеров и облагородила детские площадки, высадила цветы на клумбах, рассадила по уличному фен шую кусты и карликовые деревца, бригадир наказала старшему дворнику, как нужно ухаживать за посадками, чтобы они в один прекрасный день, не крякнули, как утки и листики не зачахли. То есть, труды дизайнерские не прошли даром.
За общим облагораживанием территории упустили из виду нужные в социальном контексте объекты, возле них каждое утро и в течение дня встречаются жители всех домов – места сбора бытовых отходов.
Замечу отдельно, возле сих явно не прошедших тест на архитектуру и дизайн мест с большими металлическими баками собирались не одни жильцы; их, эти места, избрали для своего места встречи, своего рода антиджентльменский клуб, люди без работы и жилья, совершенно не комплексующие по этому поводу. Именно там, в их простодушном понимании, пропитанном тошнотворными запахами и ароматами разлагающихся продуктов, и текла, самая что ни на есть настоящая жизнь городского социума.
Именно здесь собирались яркие звёзды попрошайничества и прочего вида народного жульничества. Многих из них жители окружающих домов знали в лицо, делились с ними впечатлениями и новостями, семейными радостями, так же делились нехитрым содержимым мусорных пакетов. Благородные и гордые бомжи избегали подачек продуктов в натуральном виде и категорически отказывались брать помощь в виде денег, считая это низостью для себя и подающего.
Вот такие почти легендарные личности обитали вокруг мусорных баков, проводя жизнь в своё удовольствие.
Одним из них был бывший артист местного театра Филя, фамилию его давно никто не помнил, сохранилось имя, но чаще его называли по последней сыгранной роли в театре, после чего он ушёл на вольные хлеба, Хлебников. Многое в нём сохранилось от прежнего человека, глубоко погружённого в профессию. Пожалуй, самое главное, красиво изъясняться, делая в нужных местах паузы, давая слушателю переварить информацию и по ходу повествования, менять интонацию. По этой причине Хлебников оставался любимцем публики даже за стенами покинутого им театра. Подвыпив, он собирал аншлаги возле мусорных баков, где читал часами наизусть выученные диалоги или рассказы. Когда интересуясь, спрашивали, а как же всё это связывается с его образом жизни, он уверенно отвечал, что его нынешний модус вивенди прекрасно сочетается с полученными знаниями и талантом от природы, которые, как известно, кроме Родины и одарённости, пропить нельзя. Можно лишь отточить словесные шпаги, и с каждым разом становясь всё опытным бойцом. Вот и сейчас Хлебников, завидев меня, издали, замахал свободной правой рукой, в левой находилась стеклянная тара зелёного цвета.
Хлебников: Кирилл Мефодьич, любезный вы мой, батенька, приглашаю отведать, сей прекрасный напиток. Не кривитесь, голубчик, не смотря на его дешевизну, он наичудеснейшим образом дезинфицирует организм, и, образно говоря, выпрямляет скомканные мысли, приводит в строгий армейский порядок.
Я: Господин артист, отклоню ваше предложение.
Хлебников: Как так, батенька? Неужели ступили на скользкую стезю трезвости?
Я: Увы, господин артист, уже выпил.
Хлебников: Чего же, ежели не секрет?
Я: Какие, полноте, секреты! Пива!
Надо это видеть: лицо Хлебникова преобразилось, будто ему в рот попал кусок лимона. Эмоции бурным штормом прошлись по щекам, заросшим жидкой растительностью щетины, шевельнулся кругообразно нос, словно стараясь по движению ветра что-либо распознать, сжались в трубочку губы и затем растянулись в улыбке.
Хлебников: Кирилл Мефодьич, разве может пиво доставить то неземное наслаждение, как эта распрекраснейшая амброзия!
Я: В жаркий полдень, господин артист.
Хлебников: Зря, зря вы вот так, зря брезгуете…
Я: Да я не брезгую…
Хлебников: Я не про свою компанию.
Я: Я, признаться, то же.
Хлебников: А, тем не менее, батенька, предпочтение отдаёте напиткам исключительно буржуазным, лишённым по природе своего происхождения всякой потребительской культуры.
Я: Сражён, господин артист, сражён наповал. Логика, соглашусь, есть в ваших словах. Давайте-ка и я, вслед за вами прикоснусь к источнику вечного стабилизатора культуры.
Хлебников: Извольте, Кирилл Мефодьич, погодить… Счас я вам быстренько открою новую бутылку. Знаете, довольно негигиенично пить из одной тары. Пусть даже мы хорошо знакомы, вы не обижайтесь, Кирилл Мефодьич, вдруг у вас стоматит или того хуже, герпес.
Признаться, на своём веку я наслушался много чего, что приводило в изумление, вгоняло в ступор от услышанного; но высказанное предположение бомжем, забывшем о зубной щётке прочих личных санитарных вещах, что он боится заразиться герпесом или стоматитом, меня смутило; возникло желание сразу вот подняться и уйти, однако какая-то сила оставила меня; я сел на предложенный деревянный ящик рядом с артистом, бывшими они не бывают, аккуратно скрывая отвращение от исходившего от него амбре, стараясь дышать через раз; взял из рук Хлебникова бутылку портвейна с тремя семёрками. Стукнулись бутылками.
Я: За наше здоровье, господин артист.
Хлебников минуту молча порассуждал, глядя перед собой вперёд, будто что высматривая.
Хлебников: Оно, конечно, за здоровье пить завсегда хорошо. Но для этих мероприятий нас бездарно мало.
Я: Мало? Простите, а кого вы ещё хотите видеть?
Хлебников: Давненько не видался со своими друзьями. Вот бы было потешно услышать их версии по вашему предложению выпить за наше здоровье.
Я: Потешно? Не вижу ничего смешного, господин артист.
Помяни нечистого, он и появится. В конце улицы, из-за строящегося дома, появилась троица, по виду не сильно отличающаяся от Хлебникова. Впереди них на крыльях неопределённого запаха летела вонь давно не мытых тел, ветер дул в нашу сторону, и крепкая брань, есть категория людей, не ругающихся матом, а просто говорящих таким вот незамысловатым образом; они с удовольствием и азартом обсуждали недавний футбольный матч.
Я и Хлебников одновременно повернули головы в нужном направлении. Ну конечно, это были закадычные друзья-приятели нашего не бывшего артиста; упоминать их настоящие имена, кои история не сохранила, смысла нет; напротив, мы упомянём их нынешние прозвища, отображающие истинное их внутреннее содержание.
Итак, первым шествовал Викинг, довольно невысокого роста щупленький мужичонка с выбритым наголо черепом, но густая борода, гордость хозяина и зависть посторонних бреющихся типов, заплетена в три толстых косы с заплетёнными в них ярко-алыми шёлковыми лентами.
Рядом с ним семенил сутулый, длинный как каланча мужчина неопределённого возраста в поношенном костюме, знававшем прекрасные времена своего хозяина, под рукой он держал скрипку с одной струной, - это Паганини, из оркестра его выгнали за беспробудное пьянство, в которое он окунулся, как в омут с головой после развода с женой, ведшей образ жизни, далёкий от идеала, по его заверениям, как знаменитый скрипач он может на скрипке творить чудеса.
Третьим бодрым широким, почти акробатическим шагом шествовал истинный представитель, нет, не дворянского рода Шереметьевых, и не потомок арапа Петра Великого, а истинный представитель жителя улиц, именовавший себя Челом: он был с виду немного нагловат, об этом говорили глаза, слегка навыкате, самодовольная улыбка, будто приклеенная на заросшем густой щетиной лице, надвинутая на низкий морщинистый лоб вязаная грязная шапочка с пришитым к ней гербом некоей африканской республики; из одежды на нём было всё, что можно на себя надеть: поверх нестиранной майки, рваная футболка, её прикрывала расстегнутая до пупа клетчатая рубашка а-ля ковбойка с оторванными карманами. Поверх рубашки замызганного цвета вязаная безрукавка с небрежно накинутым на островерхие плечи пиджаком с прорехами и торчащими из карманов горлышками пивных бутылок.
Колоритная троица казалось, шла, никого не замечая или попросту игнорируя окружающее пространство, наполненное им подобными человеческими экземплярами, но в отличие от них, живущих по другим, рабским меркам социального общества. Различные по отдельности, вместе они гармонично смотрелись на общем фоне городского экстерьера; непосредственно в нашем случае, экстерьере дворового пространства определённого квартала нашего города. Да, это были не сказочные три богатыря, Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алёша Попович, не мифичные персонажи европейских сказок и повествований, а вполне реально существующие персоны, пафосно говоря, те, без кого мы, обычные люди, чувствовали вокруг себя опустошающую пустоту пространства и испытывали чувство неполноценности окружающего мира.
Хлебников: Видите, Кирилл Мефодьич, к нам скоро присоединятся неповторимые в своей способности к дискуссии люди.
Я: Да, но их взгляды настолько разнообразны.
Хлебников: Не мне вам повторять, милейший, древнюю истину, о вкусах не спорят.
Я: О чём же тогда?
Хлебников призадумался на короткий миг, чело его исказили морщины глубокого раздумья, и оно тотчас просветлело.
Хлебников: Спорить необходимо о том, что в итоге не приведёт от словесной перепалки к физическим разборкам, как то: мордобой, драка с применением запрещённых приёмов и прочие нелицеприятные методы.
Славная троица оказалась на дистанции досягаемости вербального приветствия.
Викинг: Ба, да вы только, братья, посмотрите, кого принесло к нашим берегам! Кирилл Мефодьич, неужели и вы решили испить из источника духовной нравственности и навсегда влиться в наши крепкие ряды?
Я: Господь с вами, Викинг…
Викинг: Он, в отличие от вас, грешных, всегда со мной. Как и сила Тора и его сокрушающий врагов молот.
Паганини: Нет-нет-нет… Категорически против вступления в наш, так сказать, вольный клуб всякого рода личностей не умеющих отличить на слух ми бемоль первой октавы от си бемоль второй!
Чел: Снова ты за своё, скрипачишко хренов! Нет чтобы человеку предложить выпить за встречу. Хотя, если мне мои глаза не изменяют, господин артист уже преподнёс чарку нашему дорогому гостю. Пора присоединиться и нам.
Хлебников произнёс несколько непристойных фраз, смыслом опровергающих прямое отношение человека к особи гомо сапиенса, чем вызвал шквал неудержимого смеха. Смеялись до икоты и сам виновник шутки, и Викинг, поглаживая толстые косы грязной бороды, и Паганини тихонько хихикал, поглаживая скрипку и говоря, что всё-таки образованный человек должен отличать ми бемоль от си бемоля. Ржал жеребцом Чел, утирая выступившие из глаз слёзы. Один я смотрел на эту дружную в каком-то иррациональном смысле команду бездомных и с грустью не скрываемой думал не об испорченном дне отдыха, не нужно было откликаться на просьбу Хлебникова составить ему компанию, а о том. Что жизнь в любом её проявлении неукротимо проходит мимо каждого из нас и нужно спешить успеть насладиться всеми моментами.
Потом мы пили.
Подавив брезгливость, я пил из общей тары, прикладываясь губами к горлышку бутылки, не думая, что мой гипотетический стоматит или герпес как-то катастрофическим образом отразится на здоровье четырёх бомжей; а вот своим здоровьем я бездумно рисковал, бог весть, какой гадостью болеет каждый из моих собутыльников.
По внешнему виду я предполагал, что месье артист Хлебников страдает одышкой, мешки под глазами указывали на какое-то заболевание, он незаметно для всех, нет-нет, да потирал под рубашкой правой рукой грудь, кривясь и улыбаясь одновременно.
Викинга бил тремор верхних и нижних конечностей, он заговаривался, называл друзей другими именами, смеялся по поводу и без оного, иногда выкрикивал, мол, неистребимо викингово племя, дескать, ещё покажем миру, кто будет пить на пиру в Валгалле.
Паганини со своим бзиком о бемолях нижней и верхней октавы приближал свой час посещения не столь отдалённых для большинства из нас мест, где мятежные души находят вечный покой, где истинное звучание мелодий совершенства не пронизано отличительными качествами нот, потому что если их кто и слышит, только провожающие под медный перезвон труб и литавр.
Чел старательно показывал миру и городу, также и нам, что здоровье аспект далеко не саамы важный в существовании человека; вот было бы побольше выпивки и закуски, тогда можно жить. Я спросил его, как можно жить, на что Чел пояснил, что не важно, как, важно – жить. И под конец выдал то, что я однажды вычитал в одной умной книжке лет десять назад: «Жизнь будет хорошей, если её проживёшь хорошо и будет плохой, если проживёшь плохо».
Моё умозаключение, что мои собутыльники скоро распростятся с этим равнодушным к человеку светом, вскорости сбылось.
Всякий раз, узнавая от соседей очередную новость, что утром нашли артиста Хлебникова возле мусорных баков бездыханным или Викинга в городском парке замёрзшим на лавке, зима в тот год выдалась студёная, или Паганини свёл счёты с жизнью, умудрившись повеситься в подвале строящегося дома на единственной струне, бывшей у него на скрипке, на которой он профессионально для себя брал ми бемоль верхней октавы и си бемоль нижней, или пропал без вести Чел, мне было горько и стыдно от того, что Судьба распорядилась так бездарно с их жизнями; нет, это не они растратили отпущенные им годы, как мот наследство в казино, это Судьба взяла их как котят за шкирку и выбросила прочь.
Счёт нашим дням неведом нам, равно как неизвестен итог. Но об этом я тогда не думал. Изрядно накачавшись дешёвым вином, незаметно ушёл, ощутив внутреннюю потребность Хлебникова, Викинга, Паганини и Чела побыть наедине с собой.
Незаметно приблизился вечер. Вечер моего выходного дня, внезапно выпавшего на день среди недели. Как он прошёл? Судя по цитате из книги, он прошёл хорошо.
Якутск. 23 июля 2018г.