Грязная мутная пена и грузный накат.
Шторм затихает, не вечно затянуты гайки.
На берег выброшен труп хвостокола – он скат,
плоская, то есть, акула, и рвут его чайки.
Шторм затихает, за мысом и вовсе затих.
Что ему надобно было? Какого он чёрта!
И появление в скверах весёлых франтих
снова вернуло элитную славу курорта.
Ах, как магнолии пахнут, как розы цветут!
С Ялтою в августе может сравниться лишь Ницца.
Розово-шёлковый кружит зари парашют
и ленкоранской акации в крону садится.
Шторм затихает, за мысом и вовсе затих,
чайки умолкли, устали от ора и гвалта;
летнюю Ялту вобрать в себя пробует стих,
не понимая, что сам он становится Ялтой.
Он отмечает: на пляже опять кутерьма,
солнце в тела загорающих стрелы пуляет,
летнее море, что явно сходило с ума,
снова зеркальностью душу и взор изумляет.
Воздух с водою слились, горизонт растворив,
и у дороги просёлочной Южного Крыма
лох серебристый и узкие листья олив
чем-то Элладу напомнили неуловимо.
А над Ай-Петри, как замки, стоят облака,
яхта плывёт, и несутся все чайки вослед ей,
первая, с грязью и мутью штормящей, строка,
самоочистясь, становится светлой, последней…