15.10.17
- Слушайся господина ван Сваненбюрха во всём, иначе он тебя выгонит,- наставляла мама маленького Харменса.
- Я не хочу здесь оставаться, мама; он мне не нравится,- попробовал разжалобить он свою мать.
- Понимаю тебя. Ты привыкнешь. Пока только он взялся тебя обучать.
- А не могу ли я сам всему научиться?
- Глупышка,- улыбнулась мама,- без учителя никак, иначе все, кому не лень, становились бы известными художниками.
- А что нужно, чтобы стать известным художником?
- Создавать такие картины, которые будут нравиться всем, особенно богатым и влиятельным людям.
- О! Я хочу быть таким художником! Я хочу, чтобы моими картинами украшали дворцы королей...
- Вот и славно! У тебя это получится, если будешь прилежным учеником.
- Ладно, тогда я согласен учиться...
Вскоре мама уехала, а Харменс, попечалившись несколько дней, стал погружаться в роль ученика и подмастерья лейденского художника.
У Якоба ван Сваненбюрха был разгульный характер, но он считался в среде мелких купцов достаточно хорошим мастером, чтобы иметь спрос на свои услуги.
Его двухэтажный дом с мастерской стоял на мысе у самой кромки Старого Рейна, куда часто заплывали водные пернатые, такие как лебеди и утки.
Мастерская занимала треть всего дома. Комната хозяина располагалась с южной стороны, по соседству с мастерской и выделялась вторым светом, освещаемая большим окном, выходящим к заводи.
Харменс был приквартирован на втором этаже над мастерской, куда вела деревянная лестница из комнаты художника.
Между его опочивальней и вторым светом не было перегородки, лишь два деревянных венца от пола перекрывали обзор Харменса на комнату хозяина.
Поначалу ему было тяжело запоминать названия цветов разных красок, над получением которых он трудился с особым трепетом и любовью, но со временем он стал в них настолько хорошо разбираться, что мог ловко готовить не только основные цвета, но и замешивать полутона с еле различимыми оттенками.
Из всех красок ему особенно нравились красная и жёлтая охры. Ему казалось, что с помощью магической силы этих двух цветов можно передать любое настроение.
Он мог часами разглядывать тени, отбрасываемые свечой и всевозможные причудливые линии, создаваемые природой.
Другие дети его возраста играли беззаботно на улице, а он возился в мастерской, осваивая тонкое искусство управления цветом и светом.
Якоб устраивал у себя пьяные вечеринки, нередко сопровождающиеся утехами с девушками лёгкого поведения.
Любопытному Харменсу было всегда на что поглазеть, ведь среди местных девушек водились чрезвычайно красивые создания, оголенные тела которых в порыве страсти внушали благоговейный трепет.
Он не просто наблюдал, а изучал этот танец всевозможных форм, линий, теней и цветов.
Иной раз ему казалось, что именно он манипулирует всей этой, исполненной жизни и триумфа, композицией.
При этом он всегда оставался незамеченным зрителем, жадно вбирающим в себя неиссякамую чувственность таинственных натурщиц.
Его воображение не находило покоя, переполняясь игрой ярких искр и солнечного света.
Масляными красками можно было пользоваться только в пределах мастерской и под наблюдением мастера, поэтому Харменс не мог реализовать плоды своего буйного воображения на холсте. И ему пришлось это всё перекладывать на кусочки бумаги с помощью угольного карандаша.
Острым носиком карандаша он проводил основные линии, а затем, растирая угольную пыль тряпочкой, создавал вокруг этих линий тени разной интенсивности. Каждая деталь находилась на своём месте.
При первом взгляде такая работа походила на тщательно выполненный офорт.
Хранил Харменс свои рисунки в специальном тайнике под кроватью.
Ему доставляло особое удовольствие разглядывать их при лунном свете. Такое освещение заставляло персонажей оживать в загадочном хитросплетении тел.
Но однажды старый слуга увидел, как юный Рембрандт, уходя из мастерской, украдкой прячет у себя за пазухой плотную бумагу для рисования, и доложил об этом хозяину.
Якоб ван Сваненбюрх не стал поднимать шум, а дождался, когда Харменс уедет к родителям на рождественские праздники и устроил со слугой "обыск" в его комнате.
Обнаружив рисунки в тайнике, он пришёл в ярость по нескольким причинам: эти рисунки были сделаны на купленной им бумаге и в них разоблачалась его распутная жизнь. Но больнее всего была задета его профессиональная гордость, так как изображения были исполнены на таком уровне мастерства, какого он не видел прежде. А Харменсу на тот момент было всего неполных шестнадцать лет.
Мастер оказался в тупике: он не мог похвастаться тем, что это он научил молодого Рембрандта такому искусству, так как сам никогда не интересовался графикой, но он также не мог это спустить Харменсу с рук, так как слуга стал свидетелем развлечения ученика, выставлявшего ван Сваненбюрха в неприглядном виде, для чего использовал краденную у него же бумагу.
По возвращению от родителей Харменса ждал неожиданный сюрприз.
В разгар очередного веселья ван Сваненбюрх прислал за Харменсом слугу, который передал, что хозяин ждёт его в гостиной.
Такое происходило и раньше, когда во время вечеринки какая-нибудь особа напрашивалась попозировать в непристойном виде перед хозяином и тому требовалась помощь с красками и кистями.
Но на этот раз всё был иначе. Не было и намёка, что с кого-то будут писать картину.
В гостиной было около дюжины человек, в основном женского пола.
Комната было словно наэлектризована, а внимание всех приковано к юному Рембрандту.
- Господа и дамы! Как и обещал, сейчас вашему взору я представлю работы будущего мэтра изобразительного искусства!
В его восторженной речи присутствовал букет из злости, усмешки, зависти и ненависти.
Харменс почувствовал себя пригвозденным к позорному столбу, не успев понять, как он оказался в таком неудобном положении.
- Я убедился, что этот юноша обладает не только любознательным умом, но и очень любопытным глазом,- продолжал охмелевший ван Сваненбюрх. - И сейчас я вам это продемонстрирую.
С этими словами он вытащил из ящика стола стопку бумаг и стал их раздавать направо и налево.
Рембрандт сразу же узнал в них свои работы. От стыда и негодования он чуть ли не задыхался, а сердце колотило с такой силой, что готово было выломать его грудную клетку.
Он не знал, что делать в данной ситуации, и поэтому просто продолжал стоять с опущенной головой.
Но неожиданно ухмылки и услужливые хихиканья присутствующих стали утихать, всё больше и больше уступая место удивлённым и восхищённым возгласам.
- Это поразительно! - Восхитительный рисунок! - О, это просто чудо! - Замечательная работа!
Кто-то стал нахваливать ван Сваненбюрха как наставника, раскрывшего в своём ученике ранний талант, после чего гнев художника стал сменяться на милость.
Даже был предложен тост за успех будущего молодого дарования.
Таким образом в этот вечер молодой Рембрандт познал первый глубокий стыд, переходящий в ранний триумф.
На следующий день он собрал свои вещи и уехал к родителям, которые в скором времени нашли для него другого учителя.
Ван Сваненбюрх так и не вернул Рембрандту рисунки. Но предрёк ему бессмертие в изобразительном искусстве.