Глава 16.
Нападение на обитель
Николай Аркадьевич готовил натюрморт для нового урока живописи. Он установил на стол стеклянный кувшин с водой, рядом положил зеленое яблоко и книгу в старинном бархатном переплете. Отойдя на несколько шагов от натюрморта, он внимательно посмотрел на то, как свет преломляется в прозрачной воде в кувшине и остался доволен. Задание для учеников будет трудным, но интересным.
В комнату вошел один из монахов-иконописцев и с порога заявил:
- Николай Аркадьевич, говорят, к гавани опять военные корабли пожаловали!
- Военные? – художник удивленно поднял черные брови, глаза его загорелись любопытным огнем. – Это интересно! Вы с братией рассаживайтесь перед натюрмортом и за работу. А я пойду посмотрю, что за корабли пожаловали?
Он взял несколько чистых листов для набросков, прикрепленных к дощечке и прихватил пару карандашей. Изобразить военный корабль в движении, с наполненными ветром парусами, да так, чтобы зритель почувствовал соленый морской ветер, было давнишней мечтой художника.
Спускаясь по лестнице, он встретил Анисима, чем-то встревоженного, как обычно бледного, с горящими горячечным блеском глазами. Анисим плохо спал эту ночь, мучимый смутными сновидениями, от которых он просыпался в холодном поту, задыхаясь от частого сердцебиения, а потом долго не мог снова уснуть. Лишь под утро юноша беспокойно задремал и проспал начало нового дня.
- О, друг мой Анисим, не хочешь ли ты пойти со мной на стену посмотреть на военные корабли, что подошли к нашей гавани?
Анисим растерянно заморгал глазами, но молча кивнул и пошел следом за художником. Ему хотелось поделиться тревожными предчувствиями, но облечь в слова свои ощущения он не сумел, поэтому и промолчал. Они поднялись на крепостную стену, но в узкие проемы бойниц сложно было разглядеть все детали, не хватало морского простора. Тогда Николай Аркадьевич поспешил в Корожную башню, где окна-бойницы были больше, а на лафете старой пушки можно было присесть, положив дощечку с рисунком на колени. Корабли маневрировали, выстраиваясь в одну линию и разворачиваясь левым бортом к гавани. Анисим смотрел на корабли из-за плеча художника.
- Эх, жаль, что паруса не подняли! – размышлял вслух Николай Аркадьевич, -С парусами было бы красивее.
- А что это они разворачиваются в боевой порядок? – прошептал Анисим, при виде ощетинившихся пушками бортов кораблей сердце его тоскливо сжалось. – Не стрелять же по беззащитной крепости они надумали!
Беспокойство, прозвучавшее в голосе юноши, наконец обратило на себя внимание художника. Николай Аркадьевич поднял на Анисима черные встревоженные глаза и вдруг раздался залп…
***
Капитан Хиггинс опустил подзорную трубу. На губах его играла торжествующая улыбка. Он увидел то, что и ожидал: мирная крепость жила своей обычной, мирной жизнью. Мимо крепостной стены шли люди, среди которых он разглядел одетых в черное монахов, вдалеке, за сторожевой башней не спеша шагала лошадь, запряженная в телегу, стайка ребятишек играла на берегу гавани, бросая в воду камешки. Утреннее солнце сонно смотрело на мир сквозь тонкую вуаль перистых облаков. К вечеру соберется дождь, понял капитан, рассмотрев облака. И набрав побольше воздуха в легкие, гаркнул так, чтобы его слышали даже в трюме:
- Огонь!!
Пушки рыкнули, выплюнув свою смертоносную начинку, корабль дрогнул всем своим могучим телом, вызвав в душе капитана Хиггинса молчаливое ликование. Как он любил азарт боя, запах пороха, дым выстрелов, крики команды!..
- Заряжай! – отдал капитан следующую команду и повернул голову вправо, где второй фрегат «Бриск», следом за «Мирандой» готовился к залпу.
Орудия «Бриска» выстрелили через несколько секунд после флагмана, а капитан Хиггинс прижал окуляр подзорной трубы к правому глазу. Забегали людишки перед крепостью, заметались, закричали. Это только начало, мстительно думал Хиггинс, наблюдая в оптический прибор разворачивающуюся панику, вы у меня еще узнаете, что такое боевые корабли британского флота!
***
Анисим с расширенными от ужаса глазами как завороженный наблюдал, как над корабельными пушками взвились в небо дымки, а потом по ушам ударил резкий звук выстрела, докатившейся до стен крепости секунду спустя эхом горного обвала.
- Вот мерзавцы! – воскликнул Николай Аркадьевич, но вместо того, чтобы прятаться, бежать подальше от этого ужаса, он схватился за карандаш и по белому бумажному полю заскользил, запорхал острый грифель, спеша запечатлеть увиденное глазами.
- Они с ума сошли? Как же можно по мирным людям?... – бормотал Анисим, вжимаясь в стену возле окна. Ему было очень страшно, но оторвать взгляд от ужасной картины он не мог.
Художник, закусив губу, то бросал взгляд на обстреливающие мирную крепость вражеские корабли, то сосредотачивался на рисунке, стараясь успеть, уловить главное и оставить его на бумаге. Словно сумасшедший, карандашный грифель в его руке метался по листу, оставляя то резкие штрихи, то мягкие плавные линии. И вот уже из белого пространства как по волшебству возник один корабль, следом за ним второй, ожили пушки, засвистели ядра, подернулась дымом выстрелов тихая гавань со сбившимися в испуганную кучу карбасами и длинноносыми шняками, такими маленькими и жалкими на фоне больших военных кораблей. Следующий залп застал художника врасплох. От неожиданности Николай Аркадьевич слишком сильно надавил на стержень и тот сломался, оставив на бумаге некрасивую ломанную линию.
- Черт побери! – яростно крикнул рисовальщик, хватая последний, запасной карандаш, - Ах, как не кстати! Анисим, друг мой, Христом богом молю, сбегай в мастерскую, принеси мне еще карандашей! Я же не могу оторваться, вдруг упущу момент?
Он бросил взгляд на юношу, с белым как бумага лицом, с расширенными от ужаса глазами, молча стоявшего у окна. Тот пребывал в странном состоянии ужаса и восторга. Разворачивающаяся картина притягивала взгляд, смертоносная мощь боевых кораблей завораживала, но звуки выстрелов и крики, доносившиеся с улицы, повергали в ужас.
- Ну же, Анисим, возьми себя в руки! – нетерпеливо прикрикнул на юношу художник. – Мне нужны карандаши. Это же не вероятно! Это же история!! Я должен запечатлеть момент истории, понимаешь?!
Пошатнувшись, Анисим усилием воли оторвал себя от крепкой, надежной стены сторожевой башни и, медленно кивнув художнику, на подгибающихся от страха ногах направился к двери.
***
Филька выскочил из южного дворика, услышав грохот выстрелов, и резко остановился, растерявшись: толпа перепуганных людей беспорядочно металась по крепостному двору. Пожилая тетка с выбившимися из-под черного платка седыми прядями тащила за руку молодую девушку, а та, истошно крича и закатывая глаза, почему - то упиралась и пыталась вырваться. Дородный, высокий мужик в линялой косоворотке с красным от напряжения лицом, нес на руках больную старуху, старуха же лупила его сухонькими кулачками по могучим плечам и кричала: «Брось меня, сынок, сам спасайся!» Целая семья пыталась найти укрытие под крики и рев нескольких ребятишек мал мала меньше. Под ногами людей с испуганным лаем пушистым меховым комком каталась собака. То ли искала хозяина, то ли звала на помощь, но люди не обращали на нее внимания, а кто-то со злобой пихнул сапогом в бок. Собака жалобно заскулила и метнулась в темный угол.
Над крепостью свистели вражеские ядра и от этого свиста Фильке почему-то становилось трудно дышать. Одно ядро ударило в стену Преображенского собора и от удара вздрогнула земля под ногами. На долю секунды все замерло и затихло, а потом с новой силой закричало, заплакало, заметалось человеческое стадо. В центре ополоумевшей от страха толпы Филипп увидел маленького, горбатого монаха. Страшный ключник Мефодий стоял как черное изваяние посреди двора и, потрясая сжатыми в кулаки руками, со странной и страшной улыбкой на бледных губах, кричал: «Началось! Началось! Грядет страшный суд! Все ответите за свои грехи! Не спрячетесь от божьего правосудия!» Маленькие черные глазки его вспыхивали безумным огнем, в уголках рта пенилась слюна. А испуганные люди шарахались от него так же, как от падающих с неба вражеских ядер.
Страшный свистящий звук снова распорол небо над головой мальчика. И он представил, что это сама Смерть, как хищная птица, высмотрев своим пронзительным взглядом жертву, сложив крылья, пикирует с высоты, уже раскрыв жуткий окровавленный клюв. Вдруг Филька увидел прямо возле стены собора Маняшу. Девочка не кричала, не металась по двору, не молила о помощи, а просто стояла, остолбенев от ужаса, зажмурившись и закрыв уши плотно сжатыми ладошками. Каким-то десятым чувством Филька понял, что хищная птица своей жертвой выбрала именно Маняшу, что еще секунда и острый клюв вонзится в ее живую плоть…
Время остановилось и Филипп, будто наблюдая за всем со стороны, увидел, как сделал шаг, оттолкнулся от вымощенной булыжниками дорожки и в два огромных, невероятных для 11-тилетнего мальчишки прыжка, перелетел весь просторный монастырский двор и оказался возле девочки. В следующее мгновение он толкнул ее на землю и рухнул сверху, прикрывая собой от страшной смертоносной птицы. Свист оборвался глухим ударом, стены собора и камни мостовой задрожали, застонали. А затем с неба на спину и руки мальчика посыпалось что-то острое, больно впиваясь в тело…
Внезапно все стихло. Маняша пошевелилась, и Филипп понял, что она жива. Жива!! Радостно подумал он, позабыв о собственной боли. Девочка попыталась повернуться на бок и нетерпеливо отпихнула своего спасителя.
- Мне же дышать не чем! – сердито проворчала она, вставая сначала на четвереньки, а потом и в полный рост.
Филька тоже вскочил на ноги и охнул, пронзенный в нескольких местах острой болью.
- Ой, Филипп, у тебя же кровь! – воскликнула девочка, испуганно прикрывая рот испачканной в земле ладошкой.
Вся спина, плечи и руки мальчика были иссечены осколками стекла. Из самой глубокой раны над правой лопаткой текла кровь, пропитывая красно-бурой влагой порванную рубаху.
- Ничего, - бодро ответил Филька, вдруг почувствовав слабость и головокружение, - главное, живы остались! Надо уходить отсюда, Маняша, а то скоро опять стрелять начнут.
Он взял девочку за руку и потянул в сторону южного дворика. До стен Сушила вражеская артиллерия не доставала, поэтому там было безопаснее всего. Но упрямая и самоуверенная девчонка, тряхнув рыжими кудрями, потеряв в суматохе привычный белый платок, заявила:
- Ты ранен. Тебя надо перевязать! Бежим в нашу портную палату!
Филька спорить не стал, потому что самым важным было не то, куда прятаться, а то, что прятаться они будут вместе и он в любой момент сможет ее защитить. Прижимаясь к крепостной стене, куда ядра не падали, крепко держась за руки, ребята пробрались в северный дворик и поднялись в швейную мастерскую, совершенно пустую почему-то. Видимо все швеи, услышав выстрелы, выбежали из мастерской и попрятались, кто куда смог.
Маняша, порывшись в больших, стоящих в углу комнаты, коробках, быстро разыскала длинные обрезки белого льняного полотна, и как заправский доктор перевязала кровоточащие раны мальчика. А Филипп послушно подставлял то руку, то спину для перевязки, потому что забота подруги оказалась очень приятной и ради такого момента он готов был спасать ее еще много-много раз.
***
Анисим вышел из дверей Корожной башни и замер: люди бежали в разные стороны и кричали! От этого крика и плача в груди юноши что-то дрогнуло и оборвалось. Искаженные страхом лица, надрывный плач детей, потерявших в обезумевшей толпе своих матерей, стоны беспомощных стариков… Смерть, неминуемая, беспощадная смерть нависла над беззащитными людьми в отчаянье ищущими спасения.
Он почувствовал, как колючий, тугой ком подкатил к горлу, а глаза наполнились слезами… Господи, думал он, как сквозь пелену видя бегущих, падающих, кричащих людей, почему ты оставил их всех?! Почему обрек слабых и беззащитных на верную смерть?! Боже мой, ты же велик и милосерден, прошу тебя, защити их, не дай погибнуть от рук врагов! Не допусти несправедливости!
Но ядра продолжали свистеть над древней крепостью, люди продолжали кричать и падать, метаться и молить о помощи. Вдруг глухой удар прозвучал совсем близко. Высокий, тучный человек в монашеском облачении испуганно метнулся в сторону, налетев на Анисима, тот покачнулся на нетвердых ногах и упал, ударившись затылком о булыжник мостовой. На несколько мгновений юноша потерял сознание, а когда пришел себя и открыл глаза, то увидел Его…
В высоком небе, среди пороховых дымов, среди обрывков серых туч, он увидел лик Христа. Светлыми, полными слез, живыми, сострадающими глазами, смотрел Спаситель на монастырь, на людей, мечущихся в безумии и ужасе. Господи, ты есть, прошептал Анисим, садясь на землю и осеняя себя крестным знамением. А Господь смотрел на него совершенно живыми, человеческими глазами. И так хорошо и спокойно стало в душе у Анисима, что он засмеялся сквозь текущие из глаз слезы. Ты есть, ты не оставил нас, не бросил! Тебе не безразличны страдания человеческие!
И он уже не слышал свиста ядер, грохота и криков. Мир погрузился в покой и тишину, а святой лик медленно растаял в небесной синеве. Анисим встал и пошел в иконописную мастерскую, вспомнив о просьбе Николай Аркадьевича.
Надо рассказать Николаю Аркадьевичу, думал он, собирая карандаши по всей мастерской, пусть напишет икону, чтобы Иисус был как живой, с живыми, искренними глазами…
***
Отец Александр смотрел из окон своих покоев на мечущуюся в панике по двору толпу. Испуганные, растерянные люди искали спасения от свистящих по воздуху смертоносных ядер, пытаясь забиться в любой закуток, в любую щель. Архимандрит понимал, что вражеские ядра не причинят особого вреда мощным крепостным стенам, сложенным из огромных, многотонных валунов. Да и внутренние постройки устоят, не рухнут. Больше всего его тревожило состояние людей.
Бедные миряне, скромные трудники, ищущие в монастыре духовной опоры, пришедшие сюда, на далекие северные острова, оставив родной дом, чтобы укрепиться в вере, прикоснуться к духовному подвигу святых подвижников, а нашедшие страх и угрозу самой жизни! Да и монашеская братия пребывала в не меньшей растерянности и панике, как большое испуганное стадо агнцев божьих металось по монастырскому двору с плачем и криками, болью отдававшимися в сердце настоятеля. Паника несла монастырю большую угрозу, чем вражеские ядра. И тогда архимандрит принял решение. Схватив со стола серебряный колокольчик, он зазвонил, вызывая к себе помощников. Спустя секунду в дверях появился маленький инок. Лицо его было бледным, а глаза заплаканными.
- Звонить во все колокола! – провозгласил архимандрит решительно, как полководец, - Всем собираться в главном соборе! Готовить крестный ход!
Увидев настоятеля, спокойно, с достоинством идущего через крепостной двор к Спасо-Преображенскому собору, не взирая на свистящие над головой ядра, люди стали останавливаться, оборачиваться в его сторону, а братия потянулась за своим руководителем в собор. И вот уже крики и плач постепенно начали сменяться шепотом молитв, страх начал уступать место надежде.
Служки принесли из ризницы торжественные богослужебные одежды, большой выносной крест, Евангелие в золотом с драгоценными каменьями окладе, иконы и хоругви. И вскоре под перезвон колоколов торжественная процессия во главе с архимандритом тронулась от стен собора к крепостной стене.
Филипп с Маняшей после перевязки не усидели в портной палате. Едва страх от пережитого у стен собора стал затихать, они отправились на крепостную стену и устроились возле бойницы, чтобы не пропустить ничего интересного, с удивлением наблюдая, как по крытой галерее на вершине стены, медленно шествует толпа священников и мирян, как впереди толпы несут огромный крест и иконы, как колышутся над головами хоругви под торжественное пение канонов. А над всем этим великолепием разливается решительный колокольный звон, заглушая свист вражеских ядер.
***
Анисим, сунув в руки Николая Аркадьевича принесенные из мастерской карандаши, твердил заплетающимся от спешки языком:
- Николай Аркадьевич, я Его видел! Понимаете, видел! Прямо в небе над обителью!..
- Кого? – ничего не понимая в сбивчивой речи молодого человека, сосредоточенно нанося рисунок на белый лист, переспросил художник.
- Иисуса Христа! Он смотрел прямо на меня такими глазами… Что у меня в душе все перевернулось! Вы мне верите?
- Угу, - кивнул, не отрываясь от наброска Николай Аркадьевич.
- У него такие глаза!.. Светлые, прозрачные, живые… И этот взгляд прямо в сердце, в самую глубину… Вы должны изобразить Его таким, какой он на самом деле! Николай Аркадьевич, обычные иконы не отражают Его суть, его сострадательную душу!
Анисим в порыве схватил художника за рукав и тот наконец оторвался от своего рисунка, почувствовав с каким жаром, с какой страстью юноша пытается передать ему свое впечатление. На, обычно бледном, лице его горел румянец, в огромных, серых глазах светился восторг, губы дрожали от невыразимых чувств.
- Самое главное – это глаза! В них как будто бы слезы…Я не могу подобрать слова, чтобы описать то, что я видел! – с отчаянием воскликнул Анисим, вдруг осознав свое бессилие, - Но вы, Николай Аркадьевич, вы художник, вы должны это отразить, чтобы все увидели, все!
- Э, нет, друг мой Анисим, даже не проси! Как я могу изобразить то, чего не видел? Если уж тебе повезло увидеть Христа, то только тебе и надо его изображать. У других все равно не получится. – возразил художник.
- Но я же не умею!
- А ты учись! Я же давно тебе предлагаю учиться. Но если тебе лень, или тебя сомнения одолевают, то…придется тебе смириться с тем, что никто кроме тебя никогда не увидит Иисуса таким, какой он на самом деле! Так что думай, друг мой, принимай решение. А я пока корабли дорисую. Спасибо, что карандаши принес.
Анисим задумчиво смотрел на быстро снующий по листу бумаги карандаш, а где-то совсем рядом, кажется со стороны Успенской башни, доносилось торжественное, многоголосое, молитвенное пение, призывающее Господа защитить верующих от врагов. По крепостной стене шел крестный ход…
Филька с Маняшей пристроились в конце толпы, чувствуя, как с каждым молитвенным словом их наполняет неведомая сила и уверенность, как под звуки многоголосого хора сливаются воедино монахи и миряне, трудники и обетники, превращаясь в нечто большое, сильное, непобедимое. Медленно, без спешки шла процессия крестным ходом вдоль всей крепостной стены, выстраивая невидимую защиту вокруг обители, а сверху, со стороны небесного свода, ткал незримый защитный купол колокольный звон. А когда крестный ход закончился и смолкли последние протяжные звуки самого большого колокола, все с радостью и некоторым удивлением поняли, что по крепости больше не стреляют…
***
Капитан Хиггинс обернулся на старшего помощника:
- Господин капитан, - докладывал Уилсон, вытянувшись перед командиром по стойке смирно. – Оба корабля израсходовали весь боезапас! Из всех корабельных орудий по неприятелю выпущено около 1800 ядер!
- Вольно! – рыкнул капитан, снова приложив окуляр подзорной трубы к правому глазу.
Несмотря на то, что «Миранда» и «Бриск» расстреливали Соловецкую крепость прямой наводкой в течении девяти часов, к большому разочарованию английского капитана, особых повреждений он не заметил. Как и прежде стояли мощные сторожевые башни, вонзая в небо свои островерхие крыши, поблескивали в солнечных лучах купола многочисленных соборов, да еще и колокольный звон далеко разносился окрест, вызывая в душе капитана всплески бессильной ярости.
Черт бы побрал эту крепость! В сердцах думал про себя капитан Хиггинс, а Уилсон с опаской наблюдал, как под скулами на лице капитана ходят желваки. Черт бы побрал этот архипелаг! Черт бы побрал этих русских монахов, которые даже под артиллерийским обстрелом вместо того, чтобы молить о пощаде, устраивают колокольный звон! И ничего их не берет! Заговоренная эта крепость что ли?..
- Уходим! – бросил капитан и, сунув помощнику ненужный оптический прибор, с гордо поднятой головой направился в свою каюту.
http://www.proza.ru/2018/07/17/447