Всё началось с хомяка – от него осталась лишь кучка дерьма в запертой клетке. Нина ошарашено пялилась на опустевший хомячий мирок: прозрачный лабиринт с горками и качельками, беличьим колесом, зеркальцем, каруселькой, тремя туалетами и собственным мини-Макдональдсом – целый Диснейленд! – и никак не могла взять в толк, куда делся бедняга Триллер. Ну да, хомяка звали Триллером: в зоомагазине (она и брать-то его не хотела, сдуру сунула палец в клетку – и вот!) пушистый монстр укусил её и так извозился в крови, что просто пришлось его купить – продавщица раскричалась, что Нина испортила зверю товарный вид. Картинка была та ещё: вся хомячья морда, брюхо и лапы окрасились в самые зловещие тона, кровь капала с усов и длинных шерстинок на груди. Ну кто б его такого взял, кроме злополучной виновницы и жертвы, и как его после этого было назвать ещё? Эх, карма имени, чёрт бы её побрал!
– Анют, ты прикинь, Триллер пропал! – сообщила Нина шокирующую новость дочери.
– Ага, – задумчиво ответила та, шурша клавишами ноута.
Нина не могла поверить, что Триллер сбежал – это было просто невозможно. Она отыскала в мужнином шкафчике пару отвёрток и толстый тупой нож. Дочь поглядывала на неё поверх телефона с неодобрением. Раздражёно и презрительно.
Минут за сорок, матерясь яростным шёпотом, разобрала огромную клетку: проверила каждый коридорчик, каждое развлекательное заведеньице. Только дерьмо. Ни записки, ни следов губной помады на зеркале – ничего.
Аня фыркала с дивана и насмешничала:
– Что, жизнь дала трещину? Единственное близкое существо сгинуло?
"Ну почему мне нельзя умереть прямо сейчас? – вздохнула с горькой усмешкой Нина и пошла включать свой компьютер: дерьмо дерьмом, да работать-то надо. – Почему я должна мучиться ещё три года, пока она будет доучиваться? Переведётся на заочку. Ничего страшного. Почему я должна обеспечивать ей комфортное существование своими страданиями? Потому что дала ей жизнь? Ну что ж, если это такое преступление – я могу загладить вину, сначала убив её. А потом уже себя".
В пять – дедлайн, нужно успеть добить последние баги и сдать валидол заказчику. Валидол – это от слова "валидный", то есть годный, кошерный, каноничный. Валидолом Нина звала "лекарства" от ошибок в коде и "таблетки", позволяющие обойти всевозможные хитрые защиты так называемой интеллектуальной собственности – она работала программистом. Рядовым гребцом на убогой галере, бороздящей мутные воды российского малого бизнеса.
Уселась в своё космическое кресло, но надевать воображаемый скафандр и погружаться, как обычно, в код не спешила: засмотрелась на дочь. Каждый раз, когда смотрела вот так на Анютку, всё тело начинало вибрировать, наполнялось теплом, как звуком – тёплым, нежным звуком. Дочины счастливые глаза, с неизменным восторгом глядящие в экран телефона, планшета, ноутбука… Столько тончайших оттенков счастья, столько разных ликов любви – безумно родного, обожаемого существа, без отрыва глядящего куда-то за горизонт реальности. И каким контрастом бил по глазам каждый взгляд, адресованный матери!
"Как так получилось? – думала Нина. – И ведь она неплохая дочь. И даже по меркам прошлого века, не то что нашего. Ну, мечтает. Ну, в интернете. Интерактивно. То есть её мечты чуть реальнее, чем были собственные мои мечты – книжные, киношные. Мечты ведь редко бывают сами по себе – их откуда-то приносит…Но как же, чёрт возьми, больно видеть в совершенно чётких, совершенно недвусмысленных картинках, насколько я ей не нужна! Вот этим-то наш век и жесток. И я ведь ей – безо всяких преувеличений! – отдала самый сок своей жизни, самый пыл, самый жар. А как иначе? Ребёнок инвалид, ДЦП. Массажи сама научилась делать, физиотерапия, физкультура, лучшие специалисты, лучшие методики – и всё это мамкиными кровью и нервами, временем её жизни. Теперь вот кто посмотрит со стороны – ни за что не скажет, что родилась Анютка с таким диагнозом. Ни за что! Абсолютно здоровый, нормальный ребёнок. Только вот почему-то холодный, высокомерный и равнодушный. Почему-то? Да это тоже всё я. Тоже моя кровь, мои нервы. В ней всё – что я в неё вложила. Такая же замкнутая, равнодушная к людям. Как я. Помешана на своих выдуманных друзьях из телефона. Меня боится и ненавидит, отца презирает. И всё это воспитала в ней я. Но я-то её люблю! Почему же она так со мной? Почему не может не так, как ко всем? Ведь я к ней – могу! А я куда ледянее и жёстче, я-то совсем здесь чужая, всему этому миру – чужая! Но она-то – моя девочка ведь, почему же... Почему?!"
Всхлипнув и растерев яростно слёзы ладонями, Нина хлопнула прозрачной сферой своего воображаемого космического шлема, и мир исчез. Анютка исчезла.
"Не нужна? Ну и ладно. И ты мне не нужна. И в жизни меня держишь не одна ты. Не только любовь, которую никак не получается унять трезвым разумом. Ещё есть надежда: я буду много работать, буду страшно стараться, и у меня ещё что-то получится, я прорвусь, как шампиньон сквозь асфальт! Вот эта надежда – и есть главная причина продолжения страданий".
Она уже почти заканчивала, когда Анютка крикнула (да что там крикнула – докричалась кое-как):
– Ма-а! Зайди в инет, посмотри, что творится!
– Что там ещё? – растерянно отозвалась Нина, вываливаясь из кода в реальность.
– Набери "скрипач в небе под парусом"!
Она набрала. Прошла по ссылке на Ю-Тьюб. Видео на самом деле шокировало. В небе над их родным городом висел гигантский полупрозрачный парус, занимавший явно не один десяток гектаров неба. Он заметно трепетал и всплёскивал краями на солнечном ветру – и медленно наплывал на город. Изображение увеличивалось, и становилось видно, что под парусом в крохотной прозрачной скорлупке-лодочке, стоит во весь рост совершенно сюрреалистический персонаж: в шаманской жуткой маске, будто бы с огромной львиной головой,в сияющем камзоле и белых панталонах, со скрипкой и смычком в руках. Персонаж нервно ударял смычком по струнам, и в небе поднимались тёмные, налитые ужасающей видимой силой ураганы, и взвывали эти ураганы, как десять тысяч бездомных псов разом.
Нина почувствовала, как по всему телу дыбятся шерстинки.
Роликов было много, и все разные в плане ракурса, приближения и пейзажа. Но на всех один и тот же тип, одни и те же чёрные смерчи, кружащие в небе над городом.
Нина выглянула в окно, отдёрнув штору – ничего. Подцепила ногами тапки, выбежала на балкон. Небо ясное, никаких парусов, никаких скрипачей и буйства стихии.
– Надо на улицу выйти, это ж на севере, – крикнула Анютка.
– Ч-чёрт! Одеваться, краситься... А это точно не фейк?
– Не знаю.
– Ой, пойду с лестничного балкона посмотрю, он же на север вроде?..
– Наверное.
– Ты не пойдёшь?
– Лень. Телефон не забудь. Потом скинешь.
Вышла в тапках и пальто. Прошлёпала по кафелю коридора мимо лифтов на балкон. Через стекло увидела соседей, молодых супругов, живущих через дверь, тоже одетых кое-как и всклокоченных, как с бодуна. Тихонько приоткрыла дверь –обернулись:
– Ой, вы тоже? А мы вот...
Оба с телефонами, снимают. Чёрные косматые воронки в небе. Летучие клочья туч. До паруса далеко, но мелкие полупрозрачные обрывки долетают и сюда, а уж ветер будто пенальти пробивает в раскрытые ворота родного микрорайона.
Стала вглядываться. Бинокль бы... Трепещущее полотно паруса закрывало уже приличную часть небесного пейзажа, оно чуть заметно розовело, смерчи вырастали в две-три секунды от земли до неба и разлетались, вроде бы не причиняя городу вреда. Только звук жуткий. Красивый и жуткий, в записи было не так – противно было. А вживую скорее страшно и как-то восторженно. Близко к ужасу, но в самом романтическом и красивом ключе.И парус от каждого звука волнуется, по небу пробегает дрожь, а кажется, что это само небо вздрагивает. Долго смотрела и слушала. Хотела было спросить соседей, что думают, но решила, что спросит зря. Так и ушла не сказав ни слова.
– Ну что? – спросила доча.
– Не знаю. Работать надо. Посмотрим, что скажут... ответственные лица.
– Видосик сняла?
– Да ну. В интернете и так полно.
И Нина села работать, почти как ни в чём не бывало. Как и большинство взрослых, ответственных людей в городе.
Но ещё раз пришлось прерваться – позвонил муж. Долго боролась с собой – отвечать не хотелось.
– Мам, ты возьмёшь уже или что? Бесит твоя труба.
Взяла.
– Ало.
– Ты дома?
Голос, как всегда, подозрительный и суровый.
"Господи, в чём ты меня подозреваешь всю эту жизнь! И не послать, и трубку не бросить – достанешь потом. Какой же ты грубый и нудный, жестокий и скучный, Олеженька! Как я тебя ненавижу..."
– Да, дома, конечно.
– Ты уже видела?
"Господи, ну конечно, видела, со мной интернет голосом дочери разговаривает, не закрыться от новостей никак".
– Да.
– Не ходи сегодня никуда, ладно?
"Ой, какая забота нежная! Вот спасибо, муженёк любимый! Нет, конечно, не пойду – дома вены вскрою! А лучше нет – лучше когда ты к дому подходить будешь, с работы возвращаясь, с балкона тебе под ноги брошусь – чтоб таки забрызгать!"
– Ладно.
– И Аньку смотри не пускай.
"Ой, и про Аньку вспомнил! Не один ты там, что ли? Выслуживаешься? Впечатление производишь? Примерный семьянин, идеальный муж и отец".
– Да её палкой из дома не выгонишь, даже на балкон со мной не пошла смотреть.
– Ну я так... Понимаешь, нам тут сказали, люди повсюду пропадают сегодня. Да странно так, вот только что человека видели, и от этого… От паруса далеко, вообще кто-то с другого края города даже – и вдруг пропал: нет человека, и куда мог деться, вообще непонятно...
Тут Нину шарахнуло, как от самого первого видоса с парусом и кошмарным этим скрипачом: Триллер! Вот ведь...
– Э... Ничего себе... А в интернете?
Даже сарказм отшибло.
– В интернете тоже есть, но это ж не видосы. Пруфов нет – так, слухи, истерики.
Задумалась.
– Может, и нет ничего?
– Дай-то Бог. Ладно, всё, мне пора, давай, целую.
Бррр! Фу-фу-фу!
– И я.
Нажала отбой.
"Как вы меня все достали! Хоть бы всё провалилось в тартарары уже! Не ходи никуда... Люди пропадают... А вот возьму и пойду! И чтоб пропасть непременно! Обязательно чтоб пропасть! Отсюда, от вас, к чертям паучьим, к каракатицам небесным! Люди пропадают..."
Подошла к разобранному на части хомячьему городку. Триллер её успокаивал, а теперь что? Чем успокоиться? Волшебной таблеткой какой-нибудь? Что-то вроде было в аптечке.
Анька так нежно обхватила руками ноутбук – как колыбель с обожаемым младенцем. В глазах – тонкий юмор, умная радость, восторг, блаженство…
– Аня, куда делся Триллер? – сурово спросила Нина, пронзая блаженную мерзавку взглядом.
Та резко нахмурилась. Покосилась на мать с тревожной враждебностью:
– Я-то тебе чего? – спросила ожесточённо, почти в бешенстве оттого, что мать прервала очередное прекрасное мгновение, которое хотелось остановить. – Думаешь, съела его, что ли?
Нина ощутила подступающее слезоточивое удушье и сбежала в свою комнату, изо всех сил хлопнув дверью.
"Гадина, гадина, гадина!" – думала, срывая связки в немом крике, Нина. Она лихорадочно рылась в аптечке, разбрасывала облатки и коробочки по полу.
"Зачем я тебя родила! Зачем столько возилась! Осталась бы больная, сейчас бы так не разговаривала, маленькая тварь! Не буду больше ждать и терпеть! Почему я не имею права умереть прямо сейчас? Почему должна ждать ещё три года, пока этот бессердечный головастик выучится и превратится в мерзкую жабу? Всё, к чёрту! К чёрту всё! Не могу их больше ненавидеть! Сил нет нести это в себе, и пусть это всё я, пусть я виновата во всём, но у всякой вины свой предел и своё дно есть! Всё! Всёооооо!!!"
В чаду, обезумевшая, шалая, Нина пронеслась от спальни до кухни, с грохотом распахивая все окна.
– Мам, ты чё?
Анютка поглядывала на эту истерику вполглаза – интернет и сейчас оказался сильнее и интереснее.
– Чтоб духу моего здесь не осталось! Чтоб выветрился, к чертям!
Распахнула и все двери тоже и, накинув пальто и бегом обувшись, устремилась на лестницу.
Нина вышла из ярко освещённого подъезда с высокими белыми потолками в промозглый, ветреный сумрак: под низкое чёрное небо, под брызги грязной ледяной каши из-под колёс маршруток, под мрачные взгляды издёрганных и перепуганных людей, спешащих укрыться от грозного неба.
Поискала глазами парус. Фиолетовые и багровые переливы смешиваются, закручиваются спиралями – парус, похоже, копирует маску жуткого скрипача: две чёрных воронки – глазницы, непропорциональные, под глаза размером с арбуз, такой же чёрный рот-водоворот, сияющие скулы, подбородок, лоб. Взволнованные краешки полотна гофрируются, дрожат. И от каждой дрожащей волны бьёт молния – извиваясь, льнёт к земле. То есть и не к земле вовсе – парус завис над пешеходным мостом и вспыхивающие электрические снасти тянутся к перилам и опорам. Какой же этот парус огромный! Жуть берёт. Он будто силится сорвать город с насиженного места и унести куда-то в потоке солнечного ветра – туда, куда несутся мириады фотонов: в вечную тьму, пустоту, неизвестность.
Нина подняла воротник пальто и застегнулась на все пуговицы – ветер прошивал сердце насквозь. Чёрными иглами вселенской пустоты. Мутный, бликующий и искрящий ветер. С мокрыми переливами, с ледяными грязными брызгами.
Поправила шляпку. Приложила руку к груди, прислушиваясь к содроганию сердца. К сотрясению души и дрожи прозябания. Постояла так секунду и решительно зашагала в сторону моста.
Вдоль дороги билборды срывались с рам и упархивали в небо. Ветер, хрипя и стеная, метался с одной стороны улицы на другую, как в белой горячке. Швырял в небо мусор, трепал крыши пятиэтажек, и жесть громыхала, вторя грому.
Вот два высоченных смерча столкнулись, сшиблись впереди, прямо над старым, советских времён ещё, рестораном, и разлетелись пёстрым мусорным конфетти.
Нина почувствовала, что это немного слишком и остановилась – собраться с духом. Ресторан так и звал укрыться – ну хоть на пять минут. Низенький чёрный заборчик с кованым узором и золотистыми шишечками, пустая веранда – не сезон. Цветы в окнах над столиками, прозрачная дверь – всё ажурно-приветливо и респектабельно, мило, уютно, зазывно.
"А если меня вот так же двумя смерчами сплющит и разорвёт? – Подумала Нина. –Как фантик. Нет, сначала-то как конфетку, а уж потом как фантик с налипшей начинкой… с остатками..."
Одновременно с Ниной к кафе подкаила компания – молодые парни с девчонками, все взволнованные, но не как взрослые – как-то с надеждой, скорее, не с ужасом.
"И как они так? – подумала Нина. – В голове ни бум-бум... Вот бы тоже..."
Её пропустили вперёд, она кивнула и прошла внутрь.
Не захотела усаживаться за столик – прошла в бар, взгромоздилась на высокий стул, ощутив себя старой и неуклюжей. Зато не размякнет и не задержится.
Бармен забавно сосредоточен, пронзительно юн. Так и хотелось за что-нибудь его пожурить и взъерошить жёсткий белёсый ёжик волос.
– Пятьдесят кальвадоса, будьте добры, юноша.
Бармен по-простецки почесал в затылке, спросил озадаченно:
– А пишется как, не знаете?
– Э… нет…
Но парень уже нашёл кальвадос, взял с полки бутылку, ловко налил бренди в рюмку.
"Какой жизни я хотела? Я точно знаю. Как не знать. Когда всемирная паутина была для нас только мечтой, в фидонете я создала свою собственную социальную сеть. Задолго до того, как Цукерберг украл идею Фейсбука у своих дружков. Я не просто придумала что-то – я создала полноценный проект, это была соцсеть под ключ – бери и пользуйся! Но нет, в меня никто не поверил, мне не дали денег даже самые близкие, да что там денег – даже словом не поддержал никто. И вот в этом отвергнутом всеми проекте и была сосредоточена моя жизнь. Я хотела жить своей работой. И сейчас хочу. Но не нынешней микроскопичной, а той, с безграничными перспективами, с простором для самых смелых амбиций, замыслов, прорывов..."
Сквозь усталость и злость Нина всё же смутилась, оттого что не знала, как пишется "calvados", и решила замять впечатление комплиментом:
– Как изящно вы делаете своё дело... Настоящий профессионал!
Мысленно тут же одёрнула себя: ещё и не выпила, а уже пристаёшь к ребёнку. Но ребёнок улыбнулся с видом явно польщённым. И ему явно тоже было неловко оттого, что не знал, как пишется "calvados".
Она чуть помедлила, подождала, пока бармен отвернётся – он вообще не прекращал двигаться ни на миг, как танцор на сцене, так что ждать поворота на нужный градус пришлось не больше секунды. Уже лет двадцать Нина мечтала попробовать яблочный бренди – так хотелось узнать вкус "напитка грёз"! Но это казалось глупостью, спиртного она вообще не терпела и понимала, что ей не понравится. Даже боялась – выпьет, и её стошнит. Как после этого перечитывать "Триумфальную арку" и "Жизнь взаймы"? И вот теперь, в этот странный и, скорее всего, последний свой день, в последний свой час – она вдруг решилась. Никаких отговорок – попробует во что бы то ни стало!
Осторожно понюхала рюмку, стараясь не терять достоинства в этот торжественный для неё момент. Запах понравился. Прикоснулась к рюмке губами, помедлила ещё мгновение и – залпом выпила.
Как будто духов хлебнула из флакона. Немудрено, что сам Ремарк кальвадос не любил. Звучит красиво и загадочно, а на вкус – натурально адское пойло.
Но – главное, что решилась! Что ж, теперь, после маленькой победы – вперёд, к победе над жизнью!
Мгновенно опьяневшая, Нина вышла из ресторана и направилась прямо к реке. Небо темнело и буйствовало, да так, что если б не кальвадос, повернула бы в ужасе обратно: молнии вспыхивали совсем близко, а грохот стоял такой пронзительный, как будто с неба роняли хрустальные вазы размером с Луну. Вековые липы с голыми кронами изгибаются под напором ветра – как гусиные перья в чернильницах. На миг Нине показалось, что парус сейчас сорвёт город с якорей и устремит прочь, в недосягаемое, в запредельное… Но тут ветер неожиданно стих, и это чувство затихло тоже – затаилось. На миг.
– Нина!
Она остановилась, сделала движение головой – обернуться, но так и застыла. В профиль к окрику, в профиль к парусу над мостом. К прошлому и будущему.
Но парус вдруг вспыхнул, и Нина повернулась к нему. Шаман в зловещей маске стал ярким и близким, как будто у Нины вдруг настроилось телескопическое зрение. Он переложил смычок в руку, державшую скрипку, порылся в кармане и что-то достал. Посмотрел на ладонь, посмотрел на Нину. И вдруг швырнул ей то, что было в ладони.
Мгновенная вспышка – и вот уже Нина, сама не понимая, как поймала, держит в руке большую странную таблетку: то ли чёрную, то ли белую, то ли серебристую – не понять. Поднесла к глазам – а в таблетке тьма. А во тьме – ослепительные вспышки, крохотные, но их столько! Облака искр, разноцветных, но ослепительно яркие все! Пригляделась ещё, а искры – цифры! Просто за их сиянием не разглядеть сразу. Облака ослепительно ярких цифр... Голова закружилась, взгляд расплёл зрительные нервы, и они по ниточке ускользнули во тьму меж цифр. И Нина – на поводке этих нервов утекающих в чёрную, ослепительную таблетку – по точечке, по пикселю утекла во тьму. Вся. Навсегда.
Когда чёрные кляксы перед глазами растаяли, Нина увидела, что стоит на знакомой с детства набережной. Погода обмякла, небо успокоилось. Только вот на месте "Дикси" стоял магазин "Спортивный", а вместо ресторана – столовая. И мост впереди выглядел жутко: он доходил до реки, а дальше – провал, пустота. Как было двадцать–двадцать пять лет назад, когда этот мост обрушился и семь человек погибло. И потом долго стоял он вот так, двумя огрызками по берегам.
Нина шагнула назад, шагнула вперёд. Её штормило. Она осмотрела себя: руки, ноги, одежду – она была тощая, длинная, нескладная девчонка в стрёмных сапогах и стрёмной куртке из кожзама. Шатаясь, как пьяная, подбежала к витрине "Спортивного" – боже ж ты мой! У неё сладко ёкнуло сердце: юная, свежая, сладенькая девчонка! И не такая уж тощая – скорее, стройная, тонкая-звонкая! Оглянулась по сторонам – вроде нет никого. Да как подпрыгнет на метр, а то и на полтора!
"Господи, да я ж невесомая просто, во мне ни костей, ни мяса, ни жира – один задор да азарт! Столько жизни!"
Нина звонко хлопнула себя по бедру и расхохоталась.
"Я настоящая Мэри Поппинс! Я – одуванчик, я бумажный самолётик! Я могла бы, наверное, подпрыгнуть метров на пять, если б не каблуки! Обалдеть! Умерла я, что ли? И в рай попала? Вот так так! А пойду-ка я на город посмотрю, на центральную улицу!"
И она пошла. Прочь с пустой набережной, от обрушенного моста и меркнущего будущего.
На центральной улице были и люди, и машины. "Жигули" и "Москвичи", никаких иномарок.
А погода дрянная. Почти как там, откуда её зашвырнуло сюда! Но зимний ливень пахнет иначе, ветер по-другому в лицо ударяет. Всё другое… над магазинами вывески с торчащими лампами. На женщинах тёмно-синие, тёмно-бардовые и коричневые пальто. Мужчины в ужасных пуховиках – мятых, бомжацких каких-то.
Массивные колонны, которыми врос в асфальт забор старого парка, облуплены, все в текучих чёрных пятнах. Белые бетонные столбы, чёрные кованые пики.
Жёлтые дома, свежее, юное небо, хоть и серое, но эта серость жемчужная, что ли, или как блестящий хитин какого-нибудь волшебного жука из самого-самого детства. Мокрое небо, сияющее, счастливое. Фонари кругом не те, что теперь – совсем другие, прежние. С серпами и молотами в серебристых венках. Стоит прислонённая к одному из фонарных столбов дворницкая метла. Но вот ветер дунул покрепче – и полетела растрёпанная, покатилась по горбатому-полосатому пешеходному переходу. Машина уступила метле дорогу. А потом побибикала даже зачем-то – в шутку, наверное. Сейчас таких добрых и глупых шуток не шутят уже, всё стремительней, жестче и чопорней. Центральная улица утопает в океанических лужах, разлившихся по всей ухабистой проезжей части. И какая-то лимонная дымка над всем этим… А внутри лёгкость какая…
"Боже ж ты мой, если я умерла, то это прекрасно, просто прекрасно! Я хочу здесь быть! Здесь так классно!
А если нет? Если не умерла? Если я... просто вернулась... в юность свою? Тогда надо понять, какой сейчас год, какой день. А какой был там? Да и не помню... Э... Нет. Год – восемнадцатый, а день не помню. Спрашивать у прохожих не буду – это в кино пусть... О! К кинотеатру сходить, посмотреть афиши – так хоть примерно ясно станет, а там разберёмся. Интересно, в школах уже появились компьютерные классы? И вообще, школьница я или уже студентка?"
Решила срезать через парк и колхозный рынок, на месте которого потом построят гипермаркет. Прошла меж трёхсотлетних дубов по дорожкам – ещё не загаженным, ухоженным, со скамейками и столиками шахматистов. С каменными рыбами, очень странными, нетипичными для советских парков.
"Какое же счастье просто быть молодой! – радовалась Нина. – Да что там… Просто быть! Где я была всё это время? В своих мыслях да в коде. Мысль за мыслью, цифра за цифрой – как звено за звеном, бесконечная цепь. И я на ней, как собака".
Вот и рынок. Щенки овчарки как раз – в тему мыслям. Гуси, утки, поросята, кролики. Народу немного, но как-то даже на безлюдье умудряются толпиться. Смешные. На молодых какое-то нелепое мешковатое тряпьё попугайских расцветок, люди слегка за сорок с такими странно серьёзыми лицами! Мужики, крашеные перекисью, с перманентом и в чапаевских усах, бабы в лосинах и пуховых платках. Вот смех-то!
Вдруг одна женщина взвизгнула и запрыгала на месте:
– А-а! Он мне палец откусил! Дайте что-нибудь кровь остановить!
Из любопытства Нина подошла и увидела... родного, безумно родного – Триллера!
Морда в крови, глазки-бусинки полыхают хищным инстинктом и праведным гневом.
– Оййй! – завопила она вслед за укушенной.
Но тут же заткнулась. Порылась в карманах – денег нет. Выкупить не получится.
Взглянула Триллеру в ясные очи. Тот, кажется, ухмыльнулся даже. Юркнул со столика и в кусты. Там Нина его подхватила и сунула в рукав своей уродливой кожзамовой куртки.
Сердце тепло затрепетало, согретое счастьем. Двадцать лет бессмысленной жизни стёрты бесследно. Ничего не осталось. Сердце умыто, кровь – горной рекой, ледяной и стремительной! Аж мурашки по спине. Когда хомячину из мокрой травы вылавливала, руки намокли – и холодок теперь в рукава забирается. Триллер-то высоко забрался, к сердцу поближе. Там пригрелся, затих. Но что же значит то, что он здесь? Это все пропавшие тоже здесь? Ну и ну. Но, Боже, как я молода! И как свободна! Свободней ведьмы на метле! Голой и невидимой. Ведь я способна... Да на всё способна! То, что я могу принести в программирование здесь и сейчас – это круче каменных скрижалей Моисея. За последние лет двадцать человеческая мысль сделала такой рывок вверх и вперёд, что его можно сравнить с целым тысячелетием. Я в мире варваров. В мире оффлайн… это же… дух захватывает! Собственная соцсеть – это суперкруто, мегакруто, но я ведь сейчас могу много больше! С ума б не спятить на радостях. Нужно садиться за план. Начинать разработку стратегии. Английский учить! Ведь здесь ловить нечего, коммуникации не позволят развернуться. Их толком нет. В Америке – другое дело. Там уже всё готово. Приходи и бери её, тёпленькую, эту Америку. Какой же год, догадаться бы... О! Какой, к чёрту, кинотеатр – есть же газеты и киоски, где их продают! Где ближайший... На перекрёстке!
И, окрылённая, Нина полетела к перекрёстку.
Вот и киоск. Сунулась в одну витрину – ерунда всякая, открытки, журналы, ручки. Сунулась в другую – вот они, газеты! Свёрнуты так по-дурацки, дат не разглядеть. Спросить у киоскёрши посмотреть? Злющая на вид. В волосатой шерстяной шапке грязно-розового цвета. В синем халате, как учитель труда. Нет, очень уж страшна. Вот на "Правде" видно: ноября. Какое – это ладно, год какой?! Так, "Труд". Где дата... Не видать. "Известия"... Вот! 1997! Бинго! Мне... Мне девятнадцать. Ноябрь... Мать моя... Какое ноября?!
– Женщина, простите! Какое сегодня число?
– Двадцать девятое, – с убийственным презрением в голосе откликнулась киоскёрша, дважды обнажив плохие зубы с рандолевыми коронками.
– Двадцать девятое...
Нина повторила это, лихорадочно проверяя в уме, не напутала ли. Не напутала.
"Что всё это может значить?! – не могла она никак понять злой шутки высших сил. – Я уже беременна, четвёртый месяц. Сегодня Олег сделал мне предложение. И я согласилась. Жизнь кончена. Хотя... Нет, ещё не сделал и не согласилась... Это было... На закате это было, точно помню. А разница? Ведь всё равно беременна. Так, стоп! А если б не была беременна? Это... я б и не забеременела уже – Анюткой-то. Не спать же с этим монстром только ради залёта. Стошнит ведь. Да и не то что... Не смогла бы. И получается, я бы Анютку-то... убила бы, фактически. Анечку, которую я нянчила двадцать лет, любимое дитё... да не какую-то куколку безмозглую, а настоящего уже человека – взрослого, двадцатилетнего человека, студентку, личность! И так похожую на меня саму... Умную и прекрасную… обожаемую… родную… Боже... Это ведь всё могло случиться – я могла оказаться здесь раньше на несколько месяцев, и всё, конец!"
Нина шла по улице прочь от киоска, всё ускоряя шаг и не замечая этого. Заметила, что почти бежит, только когда уже не хватило дыхания, когда шарахнуло в голову:
"Но что же теперь? Воспитывать её одной? И? Опять отказаться от жизни? Отказаться от себя? Опять! Что я помню такого, на чём в ближайшие... лет пять – можно денег сделать? На дефолте? А как? Что я понимаю в этом? Что я понимаю в деньгах вообще?"
Ей надо было куда-то спрятаться – прохожие оборачивались и таращились вслед, это сбивало с мысли и с чувства, заставляло глупо стесняться себя. Как быть разумной, когда выглядишь идиоткой?
Нина свернула в переулок – в один из тех, которыми начинался лабиринт тесных двориков, арок и архитектурных загадок советского зодчества:
"Так... Но не терпеть же это ничтожество хищное рядом ради его зарплаты? Взрослая умная женщина в теле свеженькой, сладенькой девчонки – да найду я спонсора, если нужно будет... Да только взрослая ли я? Ну вот чем я отличаюсь от себя двадцатилетней? Разочарованием, которое только прикрывается знанием жизни. Какое знание? Мужчин я так и не узнала. Лёгкий флирт в сети – и всё. Ну, то есть… Отношения с Олегом – они такие чудовищные были и такие нелепые! Это опыт? Чёрт его знает. Столько притворства, столько нелепо-изощрённой хитрости и жестокости – наверное, опыт. Я так старалась донести до него своё разочарование... Да так и не поняла, получилось ли. Добила я его потенцию или ему было всё равно уже? Нет, ну, уверенности в себе больше, и гораздо – почему-то, откуда-то. Сама не понимаю, откуда что взялось. Может, это сила стереотипа просто: я большая уже, я серьёзная, взрослая женщина. А как отвыкну от этого чувства, так и сдуюсь. Или вообще решу, что это был сон. Но всё равно – ничто не обязывает меня выходить замуж. Справлюсь".
Нина не замечала, что возвращается к тому месту, где десантировалась в прошлое – к обрушенному мосту. Время же приближалось к намеченной встрече с Олегом – встрече на набережной, от моста в двух шагах. Но ей было не до того, душа пылала и металась:
"Однако ж вот ведь чёрт: я не одна пропала из своего времени! И сколько народу сообразит насчёт дефолта, биткоина и прочего? А сколько народу знает в тысячу раз больше полезного? И ведь кто-то объединит их всех, создаст тайный орден, наверное. Или каждый сам за себя – и пойдёт анархия… Но меня-то – я же точно знаю! – меня-то съедят в шесть секунд, я ничего опять не добьюсь! Все лёгкие сценарии реализуют хваткие и ловкие ребята, не такие рохли, как я. Господи, ну и как же я… с ребёнком, одна… программирования тех лет я уже не помню, такая каша из обрывков Бейсика, Фокала и Фортрана в голове… Или уже другие использовались языки? Я не помню, кто в этом году президентом был, какие деньги ходили – миллионами считали тысячами или так… А тут языки…Сориентироваться бы… Этого-то в газете не прочитаешь. Нужны журналы, нужна сеть, комп. Страшно! Если сейчас все ломанутся каждый сам за себя, то я опять окажусь просто аутичной, невменяемой от испуга девчонкой. Чему я за эти годы научилась? Быть супермамой. Программист я теперь средненький, да ещё и с многолетним провалом в профессиональном росте. Так что адаптировать свои фантастические для этого времени знания мне будет… трудно. И это при самом оптимистическом взгляде. При не самом – просто невозможно. Не справлюсь я. Однако же должна. Справиться. Обязана! Что я за человек такой! Это ведь моя жизнь, а я даже с таким сверхъестественным шансом пытаюсь облажаться! Что я за человек…"
Над городом затаилось злое, неприметно закипающее небо. Смоляные облака зловеще кружили над рестораном и спортивным магазином, разгоняя птиц и пугая людей, а Нина энергично вышагивала по тротуару, ничего не видя и не осознавая, куда направляется, и уже сворачивала к мосту.
Хомяк в рукаве забеспокоился, стал выкарабкиваться на волю.
"Ну, Триллер? – погладила его Нина по щекастой морде. – Что скажешь, дружище? Я в восемнадцать лет создала функциональный макет собственной соцсети – и всё никак не поверю в себя! Дурища! Амёба. И что теперь, убить родную дочь из-за этого? Из-за того что боюсь мира, боюсь людей? Ну уж нет!"
Прошла по раскисшему суглинку мимо обрубка моста, лежащего на четырёх опорах. Вышла к самой реке. Вдоль разлива сухой камыш шелестит и колышится так, что в глазах рябит. Здесь, у реки, ветер сделался плотен, упруг, как мухобойка. Он выстудил голову, отрезвил. Нина поняла, где она. Её охватила тревога:
"Ну, а если... а вообще – было ли это всё? Был ли фидонет и проект соцсети? Смог бы он реализоваться, если б нашла деньги? Или это всё сладкая брехня и гнусная лесть нереализованной себе? А может… я так расстроилась из-за того… что… из-за Анютки вообще? Из-за того что она у меня всё-таки будет? Родится? И мне придётся с ней нянчиться? Может… она мне мешает? Мешает – больше, чем Олег?"
От этого предположения… да что там предположения – отчётливого чувства, которое трудно было сформулировать только в силу его кошмарности! – Нину передёрнуло.
"Ну а что же с Олегом-то сейчас делать? – совсем уже в истерике вопил Нинин внутренний голос. – Что как решать?"
Но когда он показался из-за тёмных голых деревьев, звеневших обледенелыми ветвями, Нине стало неожиданно всё равно:
"А, будь что будет..."
Олег пришёл на свидание взвинченный. В зелёном тряпочном пуховике с засаленным воротником и манжетами. "Интересно, почему я тогда не заметила этого нерва в нём? – подумала Нина. – Всё равно было? Или не умела смотреть? Или… он был другой?! И всё было по-другому…"
Ей стало не по себе, но усилием радости она справилась: ничего не могло больше произойти плохого, ничего!
"И ведь если б всё точь-в-точь повторилось – вышло бы тупо, наверное?" – убеждала она себя нервную. Но слишком много всего настораживало.
"Да нет, – продолжала она лихорадить себя, – это тут ни при чём. Что-то в нём поменялось. Глаза какие-то медленные, замороженные. Он больше похож на меня уже, чем на себя. Он провален в себя, заторможен. Но вот сунул руку в карман – и движение резкое, как прыжок кузнечика. Медлителен. Внезапен. Резок. И выглядит взрослее отчего-то. Расслабленный лоб, неподвижные брови, уверенный взгляд – прямой, мужской. Это… это не он! То есть он, но… тот! Оттуда! Взрослый муж мой! Ведь и хомяк пропал, и теперь он здесь! И Олег, стало быть, тоже здесь. Вот он. И он меня не отпустит, что же делать, он сейчас что-то такое придумает, и я стану опять его глупой курицей, его вещью, его несуразной инвалидной девчонкой, которая не умеет взрослеть, контролировать свою жизнь, отвечать за свои решения… я пропала, я снова пропала! Убежать? Просто убежать, спрятаться от него навсегда? Не дать над собой власти этому удаву?"
Он стоял к ней в профиль, пряча рот в поникший воротник и от этого сутулясь как-то совершенно неприлично и уродливо. Вдруг резко выпрямился:
– Нина…
Глянул в упор. Так странно и пугающе, так холодно и уверенно. Никогда он так на неё не глядел, никогда… Ни тогда, ни потом. Это не он! Вообще не он… Это не может быть он! Это какой-то пришелец!»
– Да?
– Нина, скажи честно: ты от меня никак отделаться не можешь? Я тебе не интересен совсем? Неприятен?
Она забыла дышать на пару секунд: что это – надежда или сейчас будет что-то вообще страшное? Как ответить?
– Да.
Прозвучало… неожиданно спокойно и просто. Хотя внутри Нина вся дрожала.
Олег громко сглотнул и отвернулся. По чёрному чугуну горизонта из трещины в небе разливалось солнечное яйцо – до того яркое, что больно было смотреть.
– И ты меня совсем не любишь? – спросил он вяло и просто. Без эмоций.
– Совсем.
– Правда?
– Ну что правда-то, что правда?! – раздражённо воскликнула Нина, всё ещё боясь сказать то, что думала: "Господи… Ну нельзя же быть таким глухим! Таким бесчувственным, тупым! Я тебя ненавижу, как ты не можешь понять!!!"
У Олега задрожали ноздри и вена прямо на горбинке носа проявилась и запульсировала. Переносица сморщилась буквой «ж».
– Сука, – сипло булькнул он, давясь возбуждением и обидой. Правый глаз его заморгал часто-часто, как перегорающий фонарь. Всё лицо судорожно задвигалось.
Нина безжалостно разглядывала в упор эти рваные шевеления боли и злобы в его тусклой, невнятной мимике:
– Правда сука, это да, – криво усмехнулась она. – И жизнь тоже сука, Олежка.
Она хотела развернуться и просто уйти. Оставить его одного. Но у него план был другой: он выдернул руку из кармана и меж пальцев что-то блеснуло и резко щёлкнуло.
– Запуталась ты, похоже, крепко, – сказал он тихо и как-то через силу, совершенно без выражения.– Но сейчас я тебя освобожу...
Нина глянула и похолодела: нож. С бамбуковой длинной рукоятью и узким прямым клинком. Она было отшатнулась, но отступать по грязи неловко – скользко и ноги вдруг задрожали. Так не хочется выглядеть жалкой. Да и куда отступать? За спиной камыш и вечные хляби.
"Вот тебе и Фейсбук, Ниночка, мать твою… Но разве я здесь не главная героиня, и это не мой мир?"
Она зыркнула на Олега с самым яростным презрением, на какое была способна:
– Освободит он меня! Трус несчастный.
Олег застыл на месте. А Нину несло промозглым лютым ветром:
– Без ножа-то с любимой девушкой зассал поговорить? Ну давай режь тогда. Чего вынул-то – похвастаться? Красивенькая штучка, да. И щёлкает так романтично. Дашь поиграть? Или убьёшь меня уже? А? Трус!
В голове у неё колотилось напуганное: "Дура я дура, что же я делаю! Всё ведь к чертям летит! Вся моя долгожданная жизнь!" – но остановиться была не в силах, такое её охватило жгучее, мстительное презрение к этому человеку.
И вот уже криво, нервно, зло – Нина смеётся ему в лицо и видит всё отстранённо, сама не своя, и будто в замедленной съёмке. Вечность…
В последний миг этой вечности уловила, как опустели вдруг его глаза. Как будто что-то в нём оборвалось. И стало наплевать. И с этим вот пустым, безразличным взглядом он обречённо сделал шаг вперёд, схватил её левой рукой за плечо, как клещами. А правой ударил в живот.
Пейзаж перед глазами с треском надорвался, на миг всё поглотил ослепляющий дочерна свет. В этот краткий миг, не в силах дышать от боли, Нина подумала: "Господи, он же Анютку..."
Когда в глазах опять прояснилось, лицо мужа было прямо перед ней, но оно расплывалось, будто прожжённое изнутри угольком.
Она ощутила слабость и онемение во всём теле сразу. Ноги потерялись, под ними разверзлась земля, и секунду Нина парила над бездной. Но вот пейзаж качнулся, накренился влево и полетел кувырком. В ушах раздалось шипение, тихий хруст – это тело повалилось в сухой камыш, ломая тонкие трости-шомполы.
Олег колыхался над ней тёмным пятном, рассечённый двумя радужными лучами – "Это, наверное, слёзы мои так блестят, меня слепят, – успела подумать Нина. – Эх, лица-то его не видно".
Боль ещё потрещала, побилась внутри пару секунд и утихла. По всему телу разлилась горячая тихая сладость. Стало спокойно и томно. Тревога отпустила. Правда, слегка затошнило и тело будто стало врастать в землю – не пошевелиться, не поднять головы, даже слезу не сморгнуть, так всё смешалось с землёй, с камнями, так неживо внутри всё стало. Очертания тёмной фигуры над Ниной вздрагивали и мутнели, она услышала вдруг несколько голосов, скучных и незнакомых, и удивилась – откуда здесь кому быть?
Говорили голоса о непонятном: "Невролог смотрел, констатировал кому… да вы что, она в сознании, смотрите… бывают же выродки такие… беременную ножом в живот… говорят, она от него беременна и была… гистерэктомию сделать пришлось, кровь не могли остановить, умирала... такая молодая... детей... не будет... не сможет..."
Тёмный силуэт прояснялся мгновениями, и каждый раз наполнялся разными образами: бородатый дядька в бирюзовом халате и шапочке, медсестра и мама, которую Нина едва узнала – молодая совсем… так всё это линяло, смешивалось и мельтешило перед глазами, пульсировало и рвалось, пока фигура Олега не обуглилась и не исчезла, оставив только едва заметный дымок в воздухе больничной палаты. Нина даже и не заметила, как это превращение в дым произошло. Отвлеклась на что-то. Мысль, что ли, пришла в голову… или опять чужие слова… Её зазнобило. Сквозняк, наверное. От груди и из подмышек разбегались по телу мурашки, и мышцы подёргивались. Нина хотела укутаться в одеяло получше, но не могла пошевелиться. Руки не слушались, в пальцах покалывало от нервных усилий, и всё. Только веки поднимались и опускались, но поднимались ненадолго, держать глаза открытыми было тяжело.
"Стало быть, я живая. Не убил, – думала Нина сквозь тошноту и растерянность. – Значит, надо английский вспоминать... Раз двигаться не могу и вообще ничего не могу... Мозги-то при мне. Как бы плохо ни было… Английский, Бейсик, Фокал, Фортран… Вектор, точка… What fuck am i… Irregular verbs… Раз, два – день, ночь.... Анечка… Господи… В груди как хлюпает страшно… Пластмасса во рту... Почему он так? За что? Зачем? Освободить? Или он ненавидел меня так же люто, как я его? И тогда, в том ещё мире, до валидола, у моста – это же он окликнул меня! И пошёл за мной. Как он понял, как догадался? Раз, два, снова день и ночь, опять и опять... Надо на адвоката ему денег найти. Что у нас сейчас в экономике? Что произойти должно вот-вот? Вспомнить бы хоть что-нибудь полезное... И показания нужно продумать – что говорить следователю. И на суде. Что сама спровоцировала, сама виновата. А он в аффекте был. Это ж правда. И поступил как мужик. Его ведь, мужика, определяет то, в какой мере он контролирует свою жизнь и жизни близких – тех, кто доверился... Вот он и взял на себя. Контроль, ответственность, вина – всё одно. Он поступил как мужик, а я поступлю как я. Я своего – добьюсь! Аньку жалко, любила я её. Никого больше. Её одну. Только что ж... Не виновата я, Анечка. Видишь? Не виновата... День, ночь... Спасибо, Олежа. За всё спасибо..."
Её ещё долго дёргало изнутри спазмами, перед глазами вспыхивали картинки из их с Анькой жизни, из самого укромного, самого проникновенного, но Нина спокойно говорила себе, что это просто гормоны и вечная бабская страсть к трагедиям. Слёзы текли свободно и тихо. Она им и не противилась. "Фигня, – говорила она себе. – Главное – я вернула своё: свою жизнь, единственную, бесценную. И никому теперь её не отдам. Ни за какую любовь. Ни за что. А материнство – ну что ж, такая вот пиратская копия жизни, материнство взломщику пришлось вырезать... такой суровый валидол".
*** *** ***
КРИТЕРИИ для жюри
1. Вы бы стали читать этот рассказ добровольно?
3 балла – да;
0 баллов – нет.
2. Выдержана ли в рассказе заявленная в регламенте идея?
Или она трансформировалась в какую-то другую (какую, на Ваш взгляд?)
3 балла – выдержана
2 балла – мне не понятно, я в сомнениях
0 баллов – нет, не выдержана, идея другая (какая?)
3. Сопереживали ли Вы главному герою в его изысканиях? (даже если герой отрицательный).
3 балла – за всех переживал(а)
2 балла – да, сопереживал(а) главному герою
1 балл – переживал(а) за его оппонентов
0 баллов – ни за кого не переживал(а)
4. Изменился ли герой?
3 балла - да
1 балл - не понял
0 баллов - нет. Каким был, таким остался.
5. На Ваш взгляд рассказанная автором история логичная? Или есть поверхностные моменты, «притянутые за уши»? Какие?
3 балла – с внутренней логикой текста всё в порядке
2 балла – не всё логично, кое-что притянуто за уши (что именно?)
1 балл – простите, я в этом не разбираюсь
0 баллов – история вообще нелогичная (два-три примера из текста).
6. Как думаете, Вы вспомните этот текст через месяц?
3 балла – да
1 балл – не знаю
0 баллов – нет
7. Вам было интересно обсуждать данный рассказ на конкурсе?
3 балла – да, с удовольствием принимал участие в дискуссиях
2 балла – к сожалению, не было на это времени
0 баллов – нет, не вижу, что там можно обсуждать.
8. Общее впечатление от представленной работы
от 0 до 5 (обязательно аргументируйте!)
9. Попробуйте представить ОБРАЗ этого рассказа. Каким Вы его видите в целом? Тёмным, светлым, какого-то цвета, острым, мягким, аморфным, фигурой, предметом или чем-то другим? Это просто интересно и – без баллов.
Бонус авторам и членам жюри.
В общих дискуссиях на конкурсе члены жюри могут принимать участие на общих основаниях (не по критериям и без баллов). В читательском голосовании тоже.
© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2018
Свидетельство о публикации №218060900713
http://www.proza.ru/comments.html?2018/06/09/713