Зачем вообще писать новые тексты о сущности поэзии, если великие поэты уже всё сказали на эту тему?
- Как литературовед я могу назвать десятки фундаментальных поэтик разных эпох от Аристотеля до постмодернизма и множество статей, эссе и писем о смысле и цели искусства, написанных различными поэтами и критиками. Все эти тексты, очевидно, претендуют на некую универсальность. А сейчас моя задача – не высказать некую универсальную истину (которая всё равно так и останется «универсальной» только для конкретной эпохи и конкретной среды), а именно высказать собственное, сугубо персональное мнение и дать (самой себе и всем желающим) ответ на вопрос, что означает поэзия лично для меня. В идеале каждый должен постараться дать себе такой ответ.
Трудности в давании такого ответа начинаются уже с самого определения поэзии. Кто-то ставит во главу угла формальное мастерство (то самое «техне» древних греков), кто-то убеждён, что хромые рифмы можно и нужно простить ради великого гражданского пафоса. Кто-то не понимает авангарда, кто-то наоборот считает, что только отказ от навязшей в зубах традиционной риторики раскрывает возможности стиха… Иные вообще берутся утверждать, что понятию «ПОЭЗИЯ» в принципе невозможно дать никаких дефиниций – насколько оно внерационально и воздушно, что можно лишь интуитивно почувствовать, что является поэзией, а что нет.
Также встаёт вопрос, самоценна ли поэзия, способна ли – и имеет ли право – существовать сама по себе или непременно обязана служить чему-то внеположному себе. Даже если не говорить о служении той или иной идеологии, религии, партии и пр., можно ставить вопрос о служении нравственности, изящному вкусу и т.д.
И наконец, в связи с поэзией всегда встаёт вопрос о литературных пристрастиях отдельных поэтов (проще говоря, о списке кумиров).
Насколько я могу судить, сейчас у нас в обществе распространено представление о поэзии (среди всех поколений, даже молодёжи), восходящее к отечественным поэтам середины ХХ века и ориентированное на «классику» 19 века. С этой точки зрения, поэзия воспринимается как нечто, подчинённое объективной реальности (следовательно, возможно противопоставление «это литература, а это жизнь»). Она обязана верно отражать действительность (поэтому можно говорить сочинителю: «Вы неправильно видите!»). Также она обязана чутко откликаться на реальные события (поэтому ценится тема стихотворения – часто даже гораздо выше, чем уровень поэтического мастерства: важно не как сказано, а что сказано). Дидактический пафос приветствуется. («Стихи должны служить исправлению нравов». «А какая в этом рассказе мораль?») Форма стихов при этом как правило традиционна, ориентирована на Пушкина, а в иных случаях и на Асадова. Если есть авангардизм, то присутствует ориентация на Маяковского и других футуристов, т.е. авангард столетней давности, но и он воспринимается не всеми.
Сейчас я просто описываю эту тенденцию и не выношу ей никакой оценки. Но важно иметь в виду, что такое представление о поэзии – лишь одно из многих возможных.
Ниже я излагаю (тоже на правах одного из возможных) своё собственное представление о сущности и целях поэзии.
Поэзия не вторична по отношению к объективной реальности и не противоположна понятию «жизнь», она есть часть жизни. (Поэтому противопоставление «Это не жизнь, а литература» оказывается нерелевантным). Можно даже сказать: поэзия – особое измерение Жизни. Техническое мастерство важно, его нельзя сбрасывать со счетов – если только человек сочиняет не верлибры, но и тут крайне желательно владение грамматикой и стилистикой родного языка (если, конечно, поэт не превращает нарочитую безграмотность в сознательный приём). Само собой разумеется, важно и наличие смысла, - но не идеологической декларации, которая может существовать и без всяких стихов, а именно того месседжа, который может быть выражен только посредством данного стихотворения. И также важен один аспект, не поддающийся измерению чисто литературоведческими методами: наличие в тексте некого трансцендентного посыла, который интуитивно может ощущаться как «искра».
Присутствие – а в идеале равновесие – всех трёх перечисленных составляющих и делает, в моём понимании, текст Поэзией.
В исторической ретроспективе основные функции поэзии далеко не всегда были сугубо эстетическими. Рискну сказать, что они были трансцендентальными. Первые записанные поэтические тексты древних народов были предназначены для коммуникации с божествами (ср. гимны Аполлону и т.д.). Поэтическое слово осмыслялось как средство наведения моста между миром людей и тем, что лежит за его пределами. (Впрочем, с точки зрения архаических народов слово, особенно поэтическое, само по себе уже – мощный фактор воздействия). Эстетическая функция «приложилась» к поэзии потом.
В наши дни желательно не забывать об этом трансцендентальном измерении поэзии. Этим я вовсе не хочу сказать, что желательно сочинять одну лишь религиозную лирику – «наводить мосты» можно между повседневной реальностью и разными измерениями: налаживать контакт с другими культурами и эпохами, с Аполлоном и девятью музами, с Коллективным бессознательным, с собственным подсознанием…
Вопрос о том, какой должна быть поэтическая форма, не принципиален. Лично мне удобен верлибр, но я могу взяться и за сонет, и за древнескандинавский аллитерационный стих. У каждой формы свои особые достоинства. Свободный стих в каком-то отношении труднее твёрдых форм: если в рифмованном стихе рифмы отчасти ведут мысль (если у тебя в первой строке есть «хлеба», то изволь придумать, как в следующих строках связать его с чем-нибудь небесно-возвышенным, т.к. одна из немногих возможных рифм – «небо»). В верлибре уже сама мысль обязана быть достаточно сильной, чтоб одна, без всяких подсказок, стать несущей конструкцией стиха. Главное – не бояться новых форм и формального поиска – и, разумеется, избегать штампованных приёмов и мыслительных схем.
Вопрос о литературных пристрастиях и литературных образцах.
Расширять поэтический кругозор можно и нужно, это не подлежит обсуждению. При этом желательно читать не только отечественную поэзию и не только современную. Незнание иностранных языков не является такой уж большой помехой, так как наша страна отнюдь не оскудела талантливыми переводчиками.
Но сказанное вовсе не означает, будто хорошо писать стихи способен только тот, кто прочёл энное количество сочинений «мэтров». В конце концов, Пушкин, как известно не читал Достоевского, Достоевский не читал Маяковского, Шекспир не читал Байрона. А Гомер по ряду объективных причин вообще никого не читал, однако его творения служили источником вдохновения для многих и многих не одно тысячелетие… Эрудиция – это прежде всего подпорка, а не становой хребет: она лишь показывает нашему гипотетическому поэту, какие бывают способы писать стихи. Но если он будет следовать каком-либо из этих способов слепо (особенно, если речь идёт о «мэтрах» минувших эпох), он вместо желаемого творческого развития попросту обеднит себя, и довление великих предшественников помешает его развитию.
(Нота бене: Возможна ситуация, когда литературные пристрастия человека расходятся с его творческой практикой: например, он любит и ценит лапидарную объективность саг, - а сам пишет сверхэмоциональные субъективные тексты. Следовательно, вопрос о литературных пристрастиях и образцах у того или иного поэта надо считать второстепенным).
Стихи и этика. Должна ли поэзия «воспитывать хороший вкус» и «развивать нравственность»?
Сводить поэзию к каким-либо вспомогательным функциям в принципе неправильно: стихотворение – это стихотворение, а не учебник этики. Воспитывать нравственное чувство должны семья и педагоги, а не стихи – и уж тогда читатель, воспитанный ими, сам вынесет свою оценку отдельным текстам по шкале «этично» / «не этично». Но глупо ожидать, что сознательный взрослый индивидуум, прочитав Бодлера, сразу побежит курить опиум, - точно так же, как глупо ожидать, что человек, прочитавший Исаковского, сразу начнёт кричать на всех углах: «Назад в СССР!» Скорее, он просто отметит про себя, что ему близко или, наоборот, чуждо такое мировоззрение.
Если же случай таков, что человеку попался текст, где написано, что убивать беззащитных (детей или кошек) – это хорошо, то для абсолютного большинства, я полагаю, такой текст даже не станет оцениваться по шкале того, насколько искусно он написан: месседж, противоречащий общечеловеческой этике, разом выведет его для читателей из поэтической сферы. (Случай с текстом, котором сказано, что убивать врагов отечества – это хорошо, более дискутабелен; здесь неизбежны баталии между представителями разных мировоззрений).
Лично я считаю, что этическая составляющая бывает «встроена» в хорошую поэзию, хотя и далеко не всегда она выражается вербально. (Бывают случаи, когда читатель почти интуитивно ощущает, что стихотворение о каком-нибудь беспросветном, жестоком и циничном универсуме написано человеком, по натуре добрым, но страдающим от отсутствия этой самой доброты в своём окружении).
К дидактическому тону в стихах я отношусь скептически, потому что он способен превратить любое стихотворение в басню из школьной хрестоматии.
Является ли поэтический отклик на актуальные события в общественной жизни категорическим императивом? Надо ли осуждать того, кто пишет стихи о деревьях в то время, как другие пишут гражданскую лирику?
Тема стихотворения важна не сама по себе, а только (см. выше) в сочетании (в равновесии) с формальным мастерством и уровнем таланта. Иной раз то, как написано стихотворение, способно взволновать читателя больше, чем то, про что оно. Бывает, что гениальное стихотворение о деревьях оказывается более веским, чем десяток рифмованных текстов по мотивам последних известий.
(Когда я решила познакомить своих зарубежных знакомых с поэзией сибирского панк-андеграунда и стала переводить для них тексты Е.Летова, - то с удивлением обнаружила, что в творчестве этого поэта, чьё имя так прочно ассоциируется с непримиримым протестом, текстов, посвящённых теме протеста, как раз весьма мало: протест у него выражается главным образом на уровне поэтического языка и формы, носящей ультраавангардный характер – и как раз в силу этого он острее переживается слушателями/ читателями).
В любом случае, прежде, чем браться за писание гражданской лирики, лучше всего спросить себя: не является ли такое сочинение выдаванием самому себе психологической индульгенции: «Я сострадаю – значит, я хороший».
Напоследок. В юности я была убеждена, что поэзия – это своего рода защитная реакция человеческой души на несовершенство окружающего мира. Сейчас моё отношение к ней стало более нюансированным. Какая польза от Поэзии социуму, я, если честно, не знаю, но индивидууму от неё польза громадная: она делает человека человеком. Это способ постижения реальности, трансцендентных измерений и самого себя – и средство, и самоцель одновременно.