Фрагмент второй (из книги воспоминаний "За зелёной шторой"
Как была придумана карточная игра «Пристав»
1.
Карты, как настольная игра, пришли ко мне только после домино и шашек, но заметно опередили шахматы. Это легко объяснимо. Вечно занятым родителям и деду было не до того, чтобы развлекать меня праздными посиделками. Другое дело, если бы мои взрослые по своему характеру увлекались подобными забавами сами (в особенности шахматами), но такого не было.
Таким образом, всё обучение и вовлечение происходило вне родного дома - «на стороне».
Разумеется, нельзя и помыслить, чтобы карты хотя бы раз появились в приличном советском детском саду. Там даже слово такое произнести не смели! А вот шашки и цветное домино с картинками в подборку полезных настольных развлечений детсадовского обихода входили. Там я с ними и познакомился. Они ничем бы не выделялись среди прочих игр с карточками или того, что потом стало называться пазлами, либо того, что задолго до нас именовалось «гусёк», если бы не одно «но».
Заметное различие проявлялось через отношение воспитателей. Если по прочим играм они только подсказывали что-то на ходу или давали изначальные вводные пояснения, то здесь картина была иной. В домино или шашки воспитательницы - взрослые тётеньки - зачастую сами садились играть вместе с нами. И сразу бросалось в глаза, что делается это не только ради нас, глупеньких, но и для собственного удовольствия.
Кроме того, было еще одно отличие. Не знаю, как у кого, но у меня дома никаких игр долгое время не было. А вот шашки и домино (взрослое, с точками-очками и надписью на обороте - ВСХВ), не знаю для кого, но всё-таки лежали. И было видно, что лет им побольше, чем мне. Невольно возникала мысль, что у этих предметов всё-таки иное, не детсадовское назначение.
Такие же, но правда ещё более затёртые, домино и шашки имелись и у другой моей бабушки, Евдокии Ивановны, или, проще говоря, бабы Дуни. Но у неё, кроме того, водились и карты. Вот там-то я их впервые и увидел. Только сказать «увидел» в данном случае недостаточно. Ведь зачастую случалось так, что я не просто бывал у бабушки, а оставался с ней один-на-один несколько часов. Родители оставляли меня под присмотром, а сами убегали по своим делам.
Книжек с картинками у бабушки Дуни не было, каких-нибудь тетрадок, чтобы порисовать - тоже, карандаши только простые. Более того, в первое время, несколько лет, не было и телевизора. Мне, чтобы не мешал бабушке, выдавали домино и шашки, но что я мог с ними сделать один? Играл сам с собой в «щелкунчики» (по другому - «в чапаевцев», хоть мы так и не говорили), строил разные башни, выставлял фишки домино в длинную «падающую очередь». И вот, наконец, бабушка благополучно управлялась со стряпнёй или утюгом, и могла себе позволить заняться с внуком.
Заняться означало - «поиграть». Но секретами шашечной игры бабушка в отличие от наших воспитательниц не владела. В домино почему-то играть не получалось, возможно, баба Дуня считала его сугубо «мужичьей игрой». Оставались карты.
Как я теперь думаю, для бабушки это был очень удобный выход, поскольку играли мы исключительно в «Пьяницу». А «Пьяница» не требовала никаких умственных усилий и могла тянуться неопределенно долго. Естественно, молчком мы не сидели и соревнований на первенство не устраивали. Перекладывая карты, баба Дуня заодно рассказывала мне всякие бывальщины из своей прошедшей жизни, вспоминала про детство моих дядь и тёть, молодые годы себя и своих сестёр. Мелькали имена неизвестных мне соседей, дальних родственников, половину из рассказанного я просто не понимал, но слушал охотно.
Если бы это был просто разговор, он бы мне быстро надоел. А параллельно с игрой, которая, хочешь не-хочешь, отвлекала изрядную часть энергии, я мог спокойно высидеть гораздо дольше. В любом случае это было заметно веселее, чем биться с самим собой за шашечное поле.
Так я узнал, заодно, что в картах есть четыре масти, что дама сильнее вальта, а самая главная карта - это туз. И вообще, все карты делятся на «картинки» и «шваль», а короли бывают молодые и старые. Одним словом - немного, но и немало, гораздо больше, чем ничего. Правда, когда я поделился новыми знаниями со своим другом по детскому саду Беляковым Сашкой и спросил его, а умеет ли он играть в карты, в ответ услышал презрительное:
-- Что я, старуха что ли?!
Может быть и хорошо, что среди нас и наших близких обитало такое снисходительное отношение к картам, как к исключительно старушечьей забаве. Притоны, тюремные шулера, а уж тем более - казино и салоны, существовали где-то в другом мире. Возможно в кино, возможно - в старинные времена, но, во всяком случае, очень-очень далеко от нашего тихого фабричного городка. Так я думал, а большего мне и моим ровесникам до поры, до времени знать не полагалось.
В ту же бабушкину колоду карт мне приходилось играть и со своими двоюродными братьями и сестрами, когда у бабы Дуни собирались большие посиделки, и взрослые были заняты своими застольными разговорами. К «Пьянице» от кого-то из них добавились «Акуля» и «Девятка». А трёх игр, да в придачу домино, нам вполне хватало для разнообразия в промежутках между беготней и потасовками.
Из объяснений моей мамы, там же у бабушки, я узнал, что существует еще игра в «ПяткИ». Это та самая, что служит в некоторых семьях вместо «Дурака» и зачастую «простым дураком» и называется. Но эта игра показалась мне очень скучной и фактически я в нее никогда не играл.
До «Подкидного дурака» - вершины неискушенных картежников, мне оставался один шаг. Но подспудно я сам внутренне противился этому шагу. Мне полгода, как исполнилось семь лет, осенью я собирался в школу и уже слышал и понимал больше, чем в те времена, когда впервые разыгрывал с бабушкой баталии бесконечного «Пьяницы». В «Пьяницу» уже умела играть и моя малолетняя сестренка, я же, как несопоставимо более старший, успел подглядеть, что тот, кто хочет показаться взрослым, обязательно утверждает - он умеет играть в «Подкидного». Слово «Подкидной» разрушало мир тихих игр, из которого мне не хотелось выходить. Сама же игра, при полном незнании ее правил, граничила в моём сознании с чем-то вроде жуткой оргии.
2.
Слугой нечистой силы, бесцеремонным обманом разрушившей мою глухую оборону, стал сосед, одиннадцатилетний Серёжка Митрофанов. Он конечно давно уже умел играть в карты, но играть в них на наших смежных двориках было практически не с кем. С Ириной Валуевой и ее подругой Натуськой (она не выносила, когда ее так называли, и потому до поры ее называли только так) у Сереги отношения были натянутые, все остальные - сплошная мелкота. И вот Серега узнал, что я давно уже умею играть и в «Акулю», и в «Пьяницу».
Карт дома не было ни у него, ни у меня, но надо знать активную Серёгину натуру, чтобы понять - это остановит его разве что на день, на два. Рулон старых плотных обоев из чьего-то сарая, ножницы, химический карандаш - вот и всё решение проблемы. Серёга нарезал тридцать шесть прямоугольничков, разрисовал по чистой стороне. Та, на которой остался рисунок обоев, стала почти печатной рубашкой, как у настоящих карт. Не сомневаюсь, если бы Сережка захотел, он бы сумел нарисовать и королей, и дам. Через два года, например, он сделал мне на школьный карнавал такие колпак и маску, что все ахнули. Они потом неделю красовались на школьном стенде среди лучших новогодних работ, а я получил первый приз, игру «С утра до вечера».
Рисовать портреты Серега конечно не стал - некогда. Он просто написал с угла на угол название карт - ВАЛЕТ, ДАМА и т.д. Первая колода нашей уличной компании была готова, вечером мы все, включая старших и младших девчонок, играли в «Акулю», и «Девятку».
На следующий день Серега вызвался научить меня еще одной, новой игре. Я понял, в чём дело, и отказался наотрез. Он помолчал, потом предложил мне самому выбрать, во что сыграть. Я заикнулся про «ПяткИ», поскольку чувствовал себя неловко, а выбрать-то было не из чего. Мой ретивый партнер расспросил подробнее, что это и как, а потом легко согласился. Сыграли, но без особого интереса.
-- Знаешь что, - сказал Серега, - давай сыграем еще, но парные карты будем выкладывать не сразу, а по одной, и прибавочную не давать.
Он явно хотел поменять что-то в неинтересной игре, может быть и улучшить ее. Это привлекало, я конечно согласился. Мы сыграли, и на следующий кон он предложил сдать к игре не по пять, а по шесть карт. Так и пошло, шаг за шагом, а после четвертого сыгранного кона, Серега вдруг захихикал:
-- Ты не понял, во что мы сейчас играли? В подкидного дурака!
Я взвыл от обиды и кинулся на него с кулаками. Но он легко отшвырнул меня и рассмеялся в полный голос. Ведь дело было сделано, разучиться я теперь не мог, да и объективности ради, в игре этой не было ничего ужасного, она была просто сложней и разнообразней других. Но всё равно оставалась насквозь картёжной - то есть сильно зависела от конкретного набора полученных карт. Выигрывал зачастую не умелый игрок, а случай.
И всё-таки я был так сильно обижен на Серегу, что поклялся не прикасаться больше к его обойным картам. Несколько дней в соседнем дворе играли без меня. Причем прекрасно обходились, ведь я был самый младший, то есть - почти прилепившийся к чужой компании. А компания там действительно стала складываться. Почуяв веселое развлечение, к Ирке и Наташке (Натуське) зачастили их одноклассницы. Вечерами с соседского крыльца, которое было хоть и за двумя заборами, но всего в десяти метрах, доносился хохот, визгливые выкрики, и так до тех пор, пока Серегина бабка Поля не разгоняла засидевшихся игроков.
Обида не проходила и я решил тоже сделать свои карты. На обычной бумаге, из тетради в клеточку, причем не так, как у Сереги, а с рисунками. Но хватило меня только до третьей карты. Это был туз, я начал его разрисовывать с большими претензиями на замысловатый орнамент. Не получилось - выбросил, взял другую заготовку. Две-три линии - и остыл. Так и ушел, бросив заготовку на столе - еще совсем новом столе, с дерматиновой крышкой, тумбочкой, выдвижным ящиком, изготовленным отцом специально к моей учебе в школе.
Дед Иван, с которым мы жили в одной комнате, видимо всё разглядел. На следующий день он просто купил мне новую колоду карт. К слову сказать, сам он не видел в картах ничего порочного, но помалкивал, не спорил с моими родителями. Его подход к этому вопросу уходил своим основанием в совсем другой опыт и другую жизнь. Он не катался, как мой отец, на крышах вагонов с нищими и беспризорниками, не учился, как мать, в одном классе с воспитанниками детдома. Дедушка был гораздо старше и стал взрослым человеком еще до Революции.
Впоследствии, из его рассказов я, например, узнал, что в былые времена, когда мать моя еще бегала в детский сад и школу, то есть перед Войной, они частенько собирались в доме дедовых родителей, где к тому времени жила с семьей его младшая сестра - бабушка Маруся. И в том числе - играли в карты, причём в настоящих светских традициях, у них в почёте были не наши развлекашки, а «Вист» и «Мушка». Иногда, правда, не отказывались и от обыкновенной «Девятки», играя в неё по восемь человек разом. Но повторяю, узнал я это лет через семь-восемь. А тогда я понял одно, дедушка просто хочет, чтобы я успокоился.
Участие деда подействовало, хоть дело было и не в картах. Но рисовать свою колоду я отдумал окончательно. К слову сказать, новенькая купленная колода провалялась в ящике моего нового стола до следующего лета, и в нее мы играли уже с моими одноклассниками. Они тоже выходили из семей со строгими правилами, спокойно собраться с картишками можно было только у меня: дед обычно не возражал, а родители днём были на работе.
Что же касается Сереги Митрофанова, то через несколько дней размолвка угасла, и мы потом не раз, уже ни о чем не вспоминая, играли во всё того же злополучного «Подкидного». Но Серегин обман навел меня и на другие мысли. Этот постепенный переход от «Пятков» к «Подкидному» наглядно продемонстрировал, что карточные игры можно изменять и переделывать. И таким образом постепенно оформилась робкая мысль, что при желании и умении человек может и сам придумать свою собственную карточную игру.
3.
Итак, к началу школы моя карточная подготовка первой ступени была завершена. Для подавляющего большинства людей в нашей стране она чаще всего на этом и заканчивалась. Ведь в «Подкидного дурака» умеют играть все поголовно, и зачастую играют всю жизнь, если нужно скоротать время, например, в дальней поездке. Обычно никто и не спрашивает у любого случайного попутчика, умеет ли он играть в «Дурака», ответ считается очевидным. А вот если человек знает в картах еще и что-то другое, значит, он и много где побывал, и много чего повидал.
Впрочем, и таких знающих всё-таки вокруг было достаточно много. По крайней мере, для меня и моих новых школьных друзей некоторые игры тайнами за семью печатями не стали. Ребята мы были любопытные, правила хватали слёту и охотно делились друг с другом.
Довольно быстро мы узнали, как играют в «Буру» и «Петушка», но игры эти интересными не показались, они по живости явно уступали старику «Подкидному» и даже «Акульке». Затем, в обстановке строгой секретности, Андрей узнал у своего старшего брата принципы игры в загадочную «Секу». Вот это действительно была далеко не простая и очень затягивающая игра. Правила совсем не походили ни на что нам уже известное. Но всё-таки тут был особый случай. Даже само запретное название мы и в разговорах произносили только шепотом. Если бы взрослые узнали, во что мы иногда играем, с нами бы расправились без пощады.
Впрочем, играли мы в «Секу» действительно только иногда. Запретная игра требовала секретности, укромной обстановки и особого настроя, желания играть именно в неё. А ведь в столь раннем возрасте и секретность, и укромная обстановка - это уже сама по себе игра, зачастую настолько увлекательная, что карты к ней были бы только помехой.
Чуть позже, уже на юге, я научился играть в «Мокрую курицу» и «Двадцать одно», то есть «Очко». Старшеклассник Вадим, конечно, сразу предупредил меня, что «Очко» - игра азартная. Такой термин я услышал впервые, но, получив пояснения, только тихо про себя улыбнулся. После «Секи», в которой действительно накручивают ставки, делают выход «втёмную», берут соперника на испуг, выдавая пустышку за сильную комбинацию, «Очко» показалось мне не опасней детской лотереи. И к тому же, как «Петушок» или «Бура» - не шибко интересной. Короткий кон, сухой подсчет очков или взяток - совсем не та пища для мальчишеского воображения. А вот «Мокрая курица», которая была не намного сложнее «Пьяницы», но игралась до конца колоды, а не выкидывалась разом - та действительно вошла в наш арсенал наряду с «Дураком», «Акулей» и «Девяткой».
Последней была просто подсмотрена еще одна игра, называвшаяся по разным домам чешским или венгерским дурачком, но по справочникам именуемая «Мяу-Мяу». Ее раздобыли Олег и Витька, и сразу оценили по достоинству. В «Мяу-Мяу» тоже можно было просто и довольно продолжительно играть.
На этом я останавливаю перечень, который в действительности продержался у нас неизменным несколько лет. Его сумела пополнить только одна игра, которую я теперь называю «Пристав». Но о ней пойдет речь несколько дальше, поскольку это была игра нашего самостоятельного изобретения.
Откровенно говоря, список этот и так уже не мал. В нём, собственно не хватает лишь нескольких игр, бытующих во взрослых, в основном студенческих или бывших студенческих кругах. А именно - турнирных, разыгрываемых между командами, чаще двое на двое и так называемых коммерческих, с тем же набором взяток, как в «Петушке», или очков, как в «Буре», но снабженных призовым прикупом, начинаемых с торга и разыгрывающих очки или взятки только после сделанной заявки на их конкретное количество. Дальше этих усложнений карточные игры не ушли.
Но я, описывая увлечения подростков, и не собирался касаться тех времен, когда эти подростки уже выросли, а затем вошли в совсем иные компании, со своими пристрастиями и традициями. Это - совершенно другая тема. Мне остается вернуться к тому, о чем я обещал рассказать с самого начала. То есть, как была придумана игра «Пристав».
По мере знакомства с очередной карточной игрой, и уже чувствуя, что таких игр изобретено очень много, я всё чаще задавал себе один и тот же вопрос - а существует ли карточная игра, выигрыш в которой не зависит от розданных карт? Хотя бы в такой степени, как в шашках или шахматах. И если нет, а именно такой ответ подсказывал опыт, то нельзя ли такую игру придумать. Но разумеется, такая игра должна быть достаточно сложна по ходу своего протекания, и не так легка для усевшихся за неё игроков, чтобы не думать над тактикой.
Не хочу сказать, что я вцепился в поставленный перед самим собой вопрос руками и зубами, и изо всех возможных сил пытался его разрешить. Нет, просто периодически я вспоминал, что меня интересует такая вот задачка. Я пробовал выдумать иные способы обмена картами между играющими, иначе распределить силу карт в пределах масти. Иногда мне казалось, что виноваты четыре масти, и я силился вообразить, что изменится, если выстроить все карты колоды в один непрерывный ряд.
К своим бесплодным поискам я пытался приобщить и друзей, но ничего кроме сочувствия не услышал. Они были согласны со мной, что да, хорошо бы, если бы такая игра была, но вот - нет ее. Ну а нет - значит нет. Но какие-то элементы игр, попадавшиеся в литературе или кино, они мне всё-таки сообщали. Разумеется, и я сам всегда смотрел во все глаза, пытаясь увидеть хоть что-то новое, несмотря на скудость тогдашних источников. Только чаще они повторяли уже знакомое.
4.
Однажды, дома у Андрея нам вздумалось включить телевизор. Была утренняя половина дня, передачи шли только по первой программе, да и те скоро должны были прекратиться - до вечера. Показывали телеспектакль в сочетании с кукольным театром - сказку про добросовестного почтальона. Андрей присел посмотреть и послушать, я в другой комнате продолжал возиться над каким-то нашим общим рисунком.
-- Иди, посмотри, - позвал Андрей. - Интересно.
Сказка как раз дошла до почтовых домовых, скоро они стали играть письмами в карты, но дело быстро отошло в сторону. И вот через несколько сцен всё опять возвратилось к картам-письмам. Я насторожился, напряг всё своё внимание. Один домовой бросил письмо, другой - поверх него - своё. Пока всё как у всех! Но вот сверху на письма легло третье, затем четвертое. Главный герой - почтальон Кольбаба, который на этот раз сидел вместе с гномами, покрыл эту стопку письмом, которое он заготовил заранее.
-- Ваша взяла, пан Кольбаба, - объявил домовой. - Вы пошли самой большой картой - червонным тузом.
Дальнейшее в сказке к картам отношения не имело, но этот фрагмент навсегда отпечатался в моей памяти. Большой удачей было, что смысла действий, произведенных картежниками, я не понял.
Гномы-почтовики играли в обыкновенную взяточную игру, на манер того же «Петушка», но я увидел в этих ходах совсем другое. Внешне ход в «Петушке» (или даже «Преферансе»!) выглядит абсолютно так же, как показали по телевизору. Кто-то бросает одну карту на кон, следующий по кругу бьет её более сильной картой, если может, либо просто отдает любую свою, то есть скидывает одну карту, такую, которая первую не побивает. Дальше все остальные поступают аналогично, с той поправкой, что, если карта побита, кто-то может, в свою очередь, побить побившую карту еще более сильной. Последний побивший забирает все карты с кона себе - это его взятка.
Я же увидел в ходах гномов игру не взяточную, а отбойную, на манер «Дурака». Но… такую отбойную, какой в перечне известных нам игр не было. То есть, решил, что со стороны почтовичков не было никаких сбросов карты в пользу первого зашедшего, а все они, раз за разом, били очередную верхнюю карту. По моим представлениям, игрок не нашедший, чем побить очередную карту, должен был не сбрасывать любую, а принять на руки весь кон.
Также я не понял, что на Кольбабе просто закончился круг, и ему досталась взятка. Слова о тузе навели меня на неверную мысль, что туз имеет здесь особое значение. По простой логике, туз как самая большая карта, не может быть побит и потому круг обрывается, а иначе (например, при ходе королем или дамой) круг пошел бы дальше - по спирали, снова к первому домовому. А туз, по моему впечатлению, видимо означал, что - точка, весь кон побит, сейчас он отбросится прочь - «в биту», и почтальон Кольбаба своим ходом начнет новый круг.
Почему я не распознал в игре домовых хорошо известного нам «Петушка» или что-то ему подобное? Видимо не в малой степени потому, что такие игры были среди нас непопулярны. Кроме того, мы даже в них редко играли большим кругом, а в основном вдвоем и изредка втроем. Поэтому внешне картинка из кино была не очень похожа на наши партии. И последнее - ход тузом в конце круга. В «Петушке» это редкость - там не все тузы задействованы в конкретной партии, а только те, что пришли на руки. И чаще, всё выглядело наоборот, если туз есть, с него заходят и редко дают карту под чужого туза.
Сейчас я не помню, сразу или через несколько дней я предложил Андрею попробовать сыграть в «игру домовых». На ту возможную, независимую от исходных карт игру, правила которой я искал, увиденное не походило, но всё-таки мы, как думали, увидели что-то новенькое. По крайней мере - я. Именно я, в качестве главного инициатора, изложил изначально, как я понял и вижу игровые действия. Недостающее, само собой разумеется, мы собирались дополнить на ходу, а по сути - заимствовать из других игр. Мы начали с того, что раздали себе по шесть карт (будто в «Подкидного дурака»), обозначили козырь под остатком колоды и приступили.
Сразу стало ясно, что козырь - лишний. Он за ход-два переводит игру на себя, то есть на козырную, самую сильную масть. А пока в игру не вступил единственный козырной туз, не может быть никакого отбоя. Карты просто копятся кучами на руках. Затем наступает переломный момент, и всё сразу, одним махом идет в отбой. Никакого маневра, никакой тактики. Проигрыш и выигрыш совершенно случайны.
Мы аннулировали козырную масть, попробовали играть без нее. Стало немного лучше, но игра оставалась слишком громоздкой: мало ходов, сплошные заваливания, причем в обе стороны. Андрей предложил попробовать сыграть не двумя, а четырьмя игроками, каждый из нас за двоих. Нет, не получилось никакого улучшения, какой-нибудь из четырех игроков моментально заваливался картами от трех остальных, и сразу становилось ясно, что он и будет проигравшим. А тогда какой интерес?
Я пытался выдумать дополнительные правила, но Андрею эта возня уже надоела. Он всегда быстро загорался и сразу тух. Игрой больше, игрой меньше - невелика разница. Со временем узнаем от кого-нибудь еще одну или больше. А выдумывать самим - неизвестно что получится.
5.
Прошел год или два. История с почтовыми домовыми и их картами осталась только в нашей памяти, как небольшой курьёз. Даже мной она вспоминалась редко, поскольку не оправдала моих надежд. Над своей навязчивой идеей я продолжал думать, и понемногу уже намечал общие контуры возможной игры: игроков должно быть только два, как в шашках, перед началом игры колоду следует поделить по цвету: две черные масти - одному участнику, и две красные - другому. Оставался самый трудный пункт - каким образом игрок делает ход, и как должен отвечать его соперник. Здесь пока ничего не придумывалось.
Случай вернул меня к игре домовых самым неожиданным образом. Заявился однажды ко мне Олег со свежим предложением по поводу своих горячо любимых пластилиновых дуболомов. Впрочем, мы все их любили, но Олег особенно горячо. А характер его был по-своему одержимый, и если уж он становился сторонником и почитателем чего-либо, любое его устремление сворачивало в эту сторону. Уже довольно давно был случай с дуболомовской песней, которую он захотел сочинить для своих славных ребят. Наши советские, пусть даже военные - не годились! Взялся за песню в конце концов снова я. Какая-никакая песня у меня написалась, но петь ее дуболомы так и не собрались. Как, впрочем, и мы сами.
Теперь же новая мысль Олега звучала так: а почему дуболомы не играют в карты? Ведь они хоть и деревянные, но солдаты. И неважно, что из пластилина, все равно деревянные.
Без комментариев было понятно, что просто играть в наши обычные игры дуболомы не могут. Мы давно изгнали из их обихода почти всё земное или Волковское (из той самой книги, которая породила нашу мысль о собственных дуболомах). Придумывать абсолютно новую колоду карт нам конечно показалось бы лишним, (как выдумали бы, скажем, оригинальные дубины), но игра в них непременно должна быть своя, самобытная.
На этот раз я думал и колебался недолго. В нескольких словах я пояснил Олегу, какая игра есть у меня на примете, не слишком трудная или интересная, зато необычная. От гномов. Для дуболомов сгодится. Такой поворот разговора воодушевил Олега:
-- Давай попробуем, сыграем.
-- Давай! Только, знаешь что, сделаем как в «Пьянице». Любая карта кроет любую масть. Лишь бы только карта была крупнее.
Примерно таким манером говорил когда-то Сережка Митрофанов. Но он-то в отличие от меня знал, в какую сторону гнул. Я же предлагал наугад. Впрочем, моё предложение появилось не просто так, оно было итогом вялых пассивных размышлений над нашей с Андреем неудачей.
Мы сыграли кон или два. Да, очередное изменение, последовавшее за отказом от козыря, заметно пошло на пользу. Теперь игра окончательно очистилась от осложнений и игралась в едином стиле с начала до конца. Но всё-таки она была скучной, без обострений и неожиданных поворотов.
Я счел это закономерным итогом и заговорил о чем-то, не имеющим отношения ни к дуболомам, ни к картам. Олег отвечал машинально, заметно было, что он меня не слушает. Сидит, время от времени смотрит куда-то вдаль, перебирает карты. И вдруг он посмотрел на меня со своей особенной, многозначительной улыбкой. Она всегда сбивала меня с толку, казалось, что сейчас Олег предложит совершить какую-нибудь гадость.
-- Надо, чтобы можно было не только покрыть карту, но и… Перевести!
Понял ли я тогда, какое решительное изменение предлагает внести мой друг? Наверняка нет, хоть сейчас это и трудно утверждать определенно. Но что эта идея порождает множество вопросов, я понял сразу. И конечно же воспрянул и оживился - наметился выход из тупика! Мы не стали прикидывать в уме или на пальцах, что сулит Олегово предложение, а просто приступили к пробной партии.
Перевести - это способ хода из «Переводного дурака». Вариант «Дурака» с правом перевода хода от себя к следующему игроку обычно особой игрой не считался, хотя, казалось бы, имел даже собственное название. Мы его знали, но никогда не использовали, считали никчёмной причудой. Здесь же получалась обратное явление. Переводной принцип в «игру гномов» был заложен сразу, а ход, подобный переводу в «Дураке» вносил в игру элементы не «Переводного дурака», а именно «Подкидного», то есть более интересного.
Первый вопрос возник при первом же переводе, с манерностью исполненным Олегом. Вместо одной последней карты игроку, то есть мне, теперь нужно было покрыть две. Но это не беда, вопрос в том, а что дальше? Всем следующим ходить теперь по две карты на две стопки? А как тогда переводить в дальнейшем? Тут уж я решительно воспротивился и предложил поступать так, как не делают ни в одной игре и ни в одном пасьясе - покрыть, а потом снова соединить все карты в одну стопку, оставив сверху наибольшую.
-- А туза можно переводить? - это уже спросил я. Ведь туз, по уже введенным нами правилам обрывает круг. Олег секунду подумал:
--Можно! А если под туза?
-- Что под туза? - не понял я.
-- Перевели. Два короля вот если…
Мне вдруг стало легко и весело, я почувствовал себя творцом нового мира. Маленького нового мира.
-- Пусть тогда один туз кроет сразу двух королей.
--И трёх тоже! - обрадовано добавил Олег.
--Но не четырёх, - в тон ему добавил я. - Но вообще три любые карты.
Мы тут же воплотили эти новшества и поняли - игра создана. Затем сыграли несколько конов подряд. Всё шло чисто и гладко, никаких противоречий не выскочило. Зато неожиданных поворотов хватало. Идея Олега с ходом-переводом оказалась снарядом, способным сокрушить даже очень сильную оборону. Не стало прежней уверенности в предрешенном результате. Если у игрока остался на руках только один король, а у противников слабые карты, это еще ничего не значило. Король мог получить под себя, например, две шестерки, поневоле принять их и сразу оказаться в наихудшем положении. С горки одним махом - в яму.
Ведь теперь не действовало правило, которое в «Переводном дураке» по праву считается самым подлым - нельзя переводить, если у игрока осталась только одна карта. В нашей игре оно не действовало, и вполне по закону. Последней картой, формально, мог оказаться и туз, а под него можно ходить даже не двумя, а тремя картами.
Разумеется, огромную, исключительную силу стали давать игроку тузы. Но ненадолго. Карт в колоде много, тузов всего четыре, игроку чаще достается за кон один или два, а сохранить туза для решающего момента очень непросто. И вот это как раз простор для расчета и тактики. Всегда стоял выбор - ударить тузом или приберечь, но заплатить за это взятием на руки кучи всякой швали, от которой потом трудно будет избавиться.
6.
Так наша компания приобрела новую игру. Олег категорически и безоговорочно всегда называл ее «Дуболомовским дураком». Конечно, как один из авторов, он имел на это право, но мне такой узкий прицел никогда не нравился. Очень хотелось пустить наше творение шире, показать людям, но в этом случае требовалось другое, более нейтральное название.
Через много лет я поместил нашу игру в сборник под наименованием «Пристав». Конечно, как взрослый человек, я внёс в неё некоторые дополнения, не тронув, впрочем, ни одного из главных правил. Просто я добавил соображение, что для максимальной реализации своих тактических способностей игрок должен сразу видеть все карты, которые ему достались, а не пополнять их постепенно из талона по ходу игры. А это значит, что колоду из 36 карт следует сразу раздать всю, то есть игроков должно быть шесть. Это и стоит считать её главным каноническим вариантом.
Я даже могу добавить, что как раз для шести игроков это - лучшая из известных мне игр.
Второе условие касалось подсчета численных результатов каждого кона. Проигравший (оставшийся с картами на руках) получает отрицательную штрафную цифру по числу оставшихся у него карт. Остальные пять - разумеется, положительные цифры, в сумме дающие ту же цифру проигрыша. Но важно их распределение. Первый вышедший (легче всех отделавшийся) получает только единицу. Второй - двойку, третий - тройку, четвёртый - четвёрку. А пятый и последний, внесший решительный вклад в разгром соперника - а финальная часть игры может быть трудной и долгой - берет себе всё остальное. Случается, что это тоже три или четыре, но часто поднимается выше десяти.
Реальный стимул не торопиться, даже при сильных картах, побыстрее закончить игру.
Осталось пояснить, каким образом я обозвал творение моих друзей - сложный замысловатый гибрид «Дурака» и «Пьяницы» - таким незатейливым казенным названием. Раскрываю и эту тайну. «Пристав» - просто сокращение прежде данного мною названия, звучавшего как «Приставной дурак». Когда-то я пытался свести всех известных мне «Дураков» воедино. Так появились - «Простой дурак» («ПяткИ»), «Подкидной дурак», «Переводной дурак» и «Накидной дурак» (он же чешский или «Мяу-Мяу»).
Для нашей гномовской или дуболомовской игры, при соблюдении единства стиля был сочинён термин «Приставной», который уже потом благополучно усёкся до «Пристава». Возражений от своих школьных друзей я не слышал. Так у нас бывало всегда. Если кто-то что-то хотел обозвать, он не выносил это на обсуждение, а изготавливал «исторический документ», подобие отрывка из хроники, географической карты, письма, картины и помещал там свою придумку. Такой способ действовал практически безотказно, а обсуждение почти всегда кончалось лишь бесплодным спором.
Вот и всё про «Пристава», но стоит добавить, что свою детскую мечту о честной карточной игре я всё-таки воплотил, хоть и через много-много лет. Эту свою выдумку я назвал «Паркетом». «Паркет» действительно, как шашки, игра для двоих игроков, и в исходном положении у одного все красные карты, а у другого - все чёрные. Подобно тому, как в «Девятке», здесь карты должны последовательно выставляться на игровое поле, но оно не 9 на 4, а 7 на 5, то есть на него при любом варианте нельзя выставить больше 35 карт. Тридцать шестая ( или больше) останется у проигравшего игрока. Начало строго каноническое, хоть и содержит в себе многовариантность. Казалось бы - всё решено.
Одно лишь не могу сказать, насколько трудно в «Паркет» выиграть. Мне ни разу не приходилось в него играть против реального живого соперника. Поневоле вспомнишь безмятежное детство, в котором таких проблем просто не было.