Семен Дмитриевич Волховский был из обедневшего княжеского рода, - выходцев из Литвы. Так случилось, что не принимал он участия ни в Казанском походе, ни в походах на Астрахань, ни в столкновениях с крымскими татарами Давлет-Гирея, ни даже Ливонской войне, участниками которой были многие его сверстники. Одним словом никакого боевого опыта у него не было. В молодые годы служил он в Разрядном приказе, а после смерти батюшки исхлопотал себе место второго воеводы в Курмыше, - поближе к своей вотчине, да так там и застрял. Менялись воеводы в Нижнем Новгороде, дважды сменили первого воеводу и в их городке, а о нем будто забыли.
Курмыш - маленький городок в ста с небольшим верстах от Нижнего Новгорода и трех верстах от принадлежавшей ему деревеньки, где находилась и его усадьба. Служба князя сильно не обременяла, жизнь протекала спокойно и размеренно. К полудню, выспавшись и плотно поевши, обряжался он в воеводский наряд, ехал в Курмыш, проводил там в воеводской избе часа два-три, просматривая поступившие из столицы указы, грамоты. Подписывал, когда не было на месте первого воеводы, срочные бумаги, подготовленные письменным дьяком. Обходя крепостицу, ругал для острастки изнывающих от безделья стрельцов и возвращался с чувством исполненного долга в свою усадьбу. Каждый день одно и тоже. Вот и вся служба.
Жена его, своенравная и крутая Ефросинья Демьяновна померла рано, не оставив ему детей. Жениться второй раз Семен Дмитриевич не решился, женского общества он избегал, остался вдовцом. Первое время к нему еще наезжали владельцы соседних имений, но, видя его отчужденность, скоро перестали. В домашних своих заботах обходился князь услугами старого слуги-домоуправителя и дворовых холопов. Свободное от службы время проводил в поездках по полям, смотрел, как работают холопы, назначал наказания и штрафы нерадивым и следил за их исполнением. Редко - охотился, а длинными зимними вечерами читал старые рукописные книги из батюшкиной библиотеки, размышлял о хитросплетениях человеческих судеб, о жизни и смерти, с горечью сознавая, что пресекается род князей Волховских. Вот помру я, - утирая непрошеную слезу, думал стареющий князь, - и не останется от меня на земле никакого следа. Зачем только и жил?
Единственным светлым воспоминанием ушедшей молодости была для него Настенька – дворовая девка при московском доме князей Шуйских, с которой он случайно познакомился, когда еще совсем молодым служил в Москве, и даже тайно с ней встречался. Холопка – да, но ведь сердцу не прикажешь! Высокая, стройная, чернобровая, с искрящимися карими глазами Настенька завладела тогда всеми его мыслями, Семен полюбил её со всей страстью молодости. Не осталась равнодушной и она. Но счастью их не суждено было сбыться. Жениться на ней он, конечно, не посмел, - не ровня, однако всю жизнь потом вспоминал это славное времечко, - тайну своей души. С той поры Настеньку он больше не видел.
С годами Семен Дмитриевич отяжелел, стал ленив и неповоротлив. В Разрядном приказе о нем не вспоминали, а напоминать о себе Семен Дмитриевич не решался. В страшные годы опричнины от гнева государева летели и не такие головы, - думских бояр, именитых князей древних русских родов. С содроганием вспоминал он, как казнили опричники нижегородского воеводу князя Ростовского, князей Лыкова, Пронского, Михайлу Воротынского, боярина Никиту Романовича Одоевского, князя Дмитрия Бельского, многих других влиятельных князей и сановников. Тем более не щадили они отпрысков захудалых княжеских родов, - с ними расправлялись и без царской воли, теснили их вотчины, поселяя на них владельцев поместий, отданных опричникам. Не миновала эта участь и князя Волховского, потерявшего почти половину своих земель вместе с холопами. Ладно уж, с ним, с добром, - думал тогда князь, осталась бы голова цела.
Никакой измены или дерзости Семен Дмитриевич за собой не знал, воеводским положением своим сильно не злоупотреблял, но знал, что страдали тогда, теряли головы и вовсе безвинные. Не стало легче и после отмены опричнины. Началась война с Литвой, бежали к Сигизмунду от царской расправы князья Андрей Курбский, Дмитрий Вишневский, знатные сановники Алексей и Гаврило Черкасские, Давид Бельский. Государь метал громы и молнии, подозревал всех в измене. И уж совсем оцепенела Русь, когда пронеслась страшная весть: находясь в гневе, государь убил посохом своего сына-наследника, жестоко изранил ближнего своего царедворца Бориса Годунова. Мыслимое ли дело напоминать о себе в такое время?
Указ государя о назначении его воеводой в стрелецкий полк, направлявшийся в Сибирь, был для князя, как гром среди ясного неба. Чем руководствовался при этом Разрядный приказ, - непонятно. Тем ли, что пытался поправить свою оплошность с долгим забытьём князя, или чем-то другим? А может быть, это была воля самого государя, которому напомнили о князе польской крови, коих всех он подозревал в измене и тайных связях с Вильной?
Как бы там ни было, только спокойная жизнь князя Волховского кончилась. Это была опала. Впереди грезилась жизнь неустроенная, полная тревог и опасностей, нужно было проявлять живость и усердие, чтобы не навлечь на себя государева гнева. С ужасом думал он о предстоящих в далекой Сибири боях с татарами, где должен был вести в бой своих стрельцов. Это при его-то боевом опыте?! И потому несказанно обрадовался, когда в помощь ему прислали сотниками участников боевых действий в Ливонии Ефима Урванцева и Ивана Киреева, обещав еще в качестве первого помощника - боярского сына, письменного голову Ивана Глухова, который в то время занимался организацией обороны Пермского края.
Весной 1584 года, - полк еще только формировался, - грозный государь умер. Москва заволновалась, закипела страстями боярских интриг, наговоров и взаимных упреков, - каждый стремился встать поближе к трону. Стало не до Сибири. Князь Волховский, квартировавший в селе Покровском, где формировался полк, томился в ожидании указа. В мае, когда, наконец, утвердился на троне молодой наследник Фёдор Иоаннович, князь решился напомнить о себе. Вот тогда-то и произошла у него неожиданная встреча, ставшая причиной многих бессонных ночей и душевных переживаний.
Возвращаясь из Кремля и проезжая по Иверской, увидел он идущую вдоль улицы немолодую уже посадскую бабу. Вгляделся и обомлел, - Настя! Постаревшая, но все еще сохранявшая следы своей красоты, это была она. Велел остановить возок, кинулся навстречу. Она его тоже признала.
В Покровском ждали его дела, но князь, как тогда в молодости, забыл обо всем! Весь день просидел он в Настиной избушке, рассказывая о себе, разглядывая бедное убранство её жилья, слушая её исповедь. Несмотря на возраст, вновь проснулась в нем любовь к этому единственному, как ему ка-залось, и самому близкому человеку. Ничто теперь не связывало его, - нет ни батюшки, который никогда не согласился бы на неравный брак, ни жены, ни детей. Забрать бы её к себе в имение, - думал князь, - хоть бы старость провел возле любимого человека. И наплевать ему на человеческую молву. Так вот видишь, - сибирский поход. Не дает ему Господь счастья.
Но самая главная новость еще ждала его впереди. Уже когда собрался ехать, Настя, глядя ему в глаза, призналась, что тогда, тридцать лет тому на-зад, после расставания с ним, родила она сына…, его сына. Он жив, здоров, живет со своей семьёй в стрелецкой слободе и двое детишков у него…, - мальчики. От этих слов у Семена Дмитриевича словно сердце перевернулось. Обнял Настю, склонил голову ей на грудь и заплакал. Значит не один я на свете, - теснилось в голове, не пресекся мой род, не только сын, но и внуки его здравствуют на земле…
Так и не дождался в ту ночь возница, - холоп его, своего князя. Сидел, дремал на облучке, просыпаясь, недоуменно смотрел на кособокую избушку, куда ушел и где пропал князь. Беспокоить его не осмелился. Да и сам Господь не осудил бы и не стал нарушать покой и любовь, проснувшуюся в сердцах этих двух уже не молодых людей. Много ли порой нужно людям для счастья.
А в это время Настасья рассказывала ему, как рос Тимошка. Когда был мальцом, - служил вместе с матерью при барских хоромах, был у князя Шуйского на побегушках. А вырос, - ушел стрельцом вместе с другими холопами в поход навстречу надвигавшемуся тогда на Москву Девлет-Гирею. Было в то время Тимофею восемнадцать лет. Не устояли тогда русские полки, - татары разорили и сожгли Москву. А на следующий год, не отстроилась еще столица, Девлет-Гирей снова наступал на Москву, но был разбит в 50-ти верстах от неё полками князя Михайлы Воротынского, среди служилых которого был и Тимофей. В 1576 году с полком Ивана Васильевича Шереметова Тимофей шел на Ревель.
Потом – почти одиннадцать лет - в боевых походах и сражениях в Ливонии. Был участником взятия Нарвы, Дерпта, многих других крепостей. Дважды за это время наезжал вместе с барином в Москву, тогда и женился. Все эти годы Настасья продолжала служить в барских хоромах, ждала сына, молилась за его спасение. Между тем военное счастье отвернулось от России, стали приходить вести о неудачах русского оружия, началась война с Литвой. Два года назад Тимофей с полком молодого барина князя Ивана Петровича Шуйского принимал участие в обороне Пскова. За храбрость, проявленную при защите Угольной башни и Покровских ворот, поверстали его в сыновья боярские. Случилось так, что спас он князя Шуйского от неминуемой гибели. Тот в порыве благодарности написал Тимофею с его матерью вольную, наградил деньгами. Вот тогда то, вернувшись в Москву, он и справил ей этот домишко, где она живет теперь, добывая средства на жизнь шитьем и вязанием кружев, торгуя излишками урожая со своего огорода.
Вернулся Тимофей в Москву неузнаваемым. Хоть и чувствовалась в нем силища неуемная, - ведь шел ему еще только тридцатый год, был он весь израненный, ссутулившийся и поседевший; сделался угрюмым, молчаливым и ожесточенным, будто надорвался душою на этой самой войне. Сам, привыкший к безупречному исполнению поручений, в разговорах с матерью нещадно бранил лентяев, трусов, стяжателей, не обходя и воевод, считая, что именно из-за них все эти неудачи в войне.
Старый барин, благодарный за спасение сына, при встрече с Тимофеем предложил ему место ката в своем родовом имении в Шуе. Не по нраву была ему такая служба, но нужно было как-то жить дальше, добывать хлеб насущный для жены и детей, а он, кроме, как воевать, ничего более не умел. Согласился. Там сейчас и живет с семьей.
- Недаве была у них, - говорила Настасья, прижавшись к Семену Дмитриевичу, - хотелось посмотреть, какими стали внуки. Так Тимофей все снова порывается идти воевать, - не нравится ему эта служба, хотя платит барин хорошо, - жить можно.
- Знает ли он, кто его отец?
- Нет, ничего я ему не говорила, сказала, что отец его помер, когда он еще был маленький.
- Вот и не говори пока ничего, дай мне подумать.
*
Утром, чуть свет, вышел князь из избушки веселый и бодрый, сам взобрался на облучок, взял у возницы кнут и погнал застоявшегося коня с молодецким гиком. Возница сидел рядом, дивился, - никогда не видел таким князя. А тот чувствовал себя, будто заново родился, появилось желание что-то делать, к чему-то стремиться. Было для кого.
Днем, просматривая списки новоприбывших стрельцов, запись доставленных продуктов, снаряжения, денежного довольствия, Семен Дмитриевич то и дело возвращался к мысли о сыне. Нужно было что-то делать, чтобы не порвалась эта ниточка, появившаяся вдруг в его жизни. Но ведь он еще ни разу его не видел. И нет времени, чтобы все обдумать как следует, предпринять какие то шаги, чтобы закрепить, упрочнить эту связь, - со дня на день ждал указа о выходе в поход.
- Нужно взять его с собой в Сибирь, - вдруг осенила его счастливая мысль, а там, видно будет.Вызвал полкового дьяка, пользуясь данными ему полномочиями, продиктовал письмо в Шую на имя боярина, князя Ивана Васильевича Шуйского. Велел срочно послать гонца.
Через три дня из Пушкарского приказа пришло повеление: направить трех пушкарей вместе с приданными полку пушками к Москве, на праздничные стрельбы во славу нового государя. Князь, не медля, исполнил повеление, поставив во главе команды Ивашку Бекетова. А на утро следующего дня прискакал из кремля гонец с указом о выступлении в Сибирь. Тимофей догнал уходивший полк уже на марше.