Дети войны или Старый дом

Владимир  Марфин

          Д  Е  Т  И     В  О  Й  Н  Ы

    и л и

С  Т  А  Р  Ы  Й    Д  О  М


                (  д р а м а  )


                ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Друзья детства – годы рождения 1933- 34-й:

Зубов Вадим Семенович, писатель.

Федотов Василий Васильевич, чиновник мэрии.

Седов Юрий Павлович, предприниматель.

Гринев Михаил Александрович, генерал-майор в отставке, Герой
Советского Союза.
Светлана Дмитриевна, его жена.

Баба Люба, санитарка.

Пыхлин Николай Иванович, «Коляй Бу-бу», криминальныйавторитет.

       Молодёжь:

Егор Гринев, курсант летного училища, 21 год.

Лиля,  18 лет.

Виктор, 18 лет.

Андрей, 19 лет.

Алексей, 18 лет.

Бомж, 50 лет.

Булыга, Шрам – телохранители Пыхлина, 28 – 30 лет.

Время действия: начало 90-х годов прошлого века. Лето. Москва.




ДЕЙСТВИЕ  1.
    Картина 1.

Солнечное летнее утро. Сцена изображает фасад многоэтажного кирпичного дома с несколькими подъездами. На переднем плане две садовых скамьи, в отдалении еще одна. Рядом деревья, кусты. В глубине сцены мусорный бак. На передних скамьях расположилась группа молодежи – трое парней и девушка. У одного в руках транзистор. Гремит тяжелый рок. Парни дергаются в такт убойному ритму. Сорят о чем-то, но голосов не слышно. Из подъезда выходит пожилая женщина, направляясь к ним. Это баба ЛЮБА. Кричит, размахивая руками. Парень с транзистором приглушает звук.

Баба Люба (возмущенно):

Витька! Что же это такое? Ни днем, ни ночью от вас покоя нет! И чего вы именно в этом дворе собираетесь? Медом вам тут намазано, что ли? Вот дождётесь, что вызовем участкового. Пусть он вас усмирит, да и на родителей повлияет.

Виктор:

Зачем же участкового? Зовите сразу ОМОН! Я  приписное получил, мне скоро в армию. А они мне дубинками по ребрам, по почкам! Вот я и закошу! Какой я после этого солдат? Тем более, что служить мне со-овсем не хочется!
Баба Люба:

Э-эх, постыдился бы так говорить! У самого брат в Чечне воевал, с орденом вернулся. Да и дед твой тоже был военным.

Виктор:

А вот я не хочу. Мне эта армия  до лампочки! Пашка о своей службе такого понарассказывал! Слава Богу, жив остался, а ведь мог и не вернуться. Так что, бабуленька, ты меня не суди. Мне не хочется ни за что ни про что ни в Чечне корчиться, ни таджикскую границу охранять, ни дебилам – «дедам» в роте портянки стирать. Я вот лучше на Лильке женюсь. Она меня любит. Правда, Лиль?

Лиля:

Ага, разбежалась! Я в МГУ поступаю. На факультет  журналистики.
Там есть группа телевидения, попробую туда. И поэтому, Витенька, поищи себе другую невесту.

Андрей:

Вновь отбила. Молодец! Быть тебе телезвездой! А я в армию пойду. Попрошусь в десантуру,  заработаю , может, краповый  берет.

Виктор:

И на кой он тебе? Башкой  кирпичи разбивать? Так для этого большого ума не надо.

Андрей:

А причем тут кирпичи? Там мужчинами становятся. И я себя испытать хочу. На что в жизни сгожусь.

Виктор:

Сгодишься после службы в охранники или в инкассаторы. А не то и в бандиты. Вон их сколько среди краповых и краплёных!

Баба Люба:

Ой, дурак, ну, дурак! Да зачем ты ехидничаешь? Ты же ведь не такой! Я тебя с малых лет знаю.

Виктор:

А почему вы нас не любите? Чем для вас мы плохи? Вот сидим, веселимся, так ни окна же бьем, ни двери не ломаем. У всех школа за плечами, думаем, как дальше жить. Разрядиться пытаемся, а вы сразу – участкового! Всех нас фейсами об тейбл!

Баба Люба:

Ну а кто б осудил вас, если б тихо сидели? А так ор на весь двор! У меня собака от этих ваших «роков» заболела. Лаять не престает. Вы ж и ночью допоздна на гитарах бренчите. И со всей округи к вам дружки сбегаются. Так что, милый, обижаться приходится нам. Доживешь до моих лет, поймешь, что это такое.

Лиля:

Ладно, баба Люба, не сердитесь. Мы все поняли. И сейчас уйдем. Ребята, давайте съездим в зоопарк! Там на озере лебеди и пеликаны. Посидим, полюбуемся… Витя, Леша, поехали! Андрюша, ты как?

Виктор:

А я в Третьяковку хочу. Или в Исторический. А еще лучше в «Макдоналдс». Живот что-то подвело.

Лиля:

В зоопарке и подкрепимся.

Алексей:

И ударим по пивку. Море драйва, море пива! А Лильке мороженого. Лишь бы денег хватило.

Андрей:

Хватит. У меня есть. Ну, поехали?

Виктор:

Убедили. Лишь транзистор домой занесу. Пошли, баба Люба, провожу до подъезда.
Подхватывает женщину под руку.

Баба Люба (растаяв):

Идем, идем, женишок! Уж не помню, когда с молодым под ручку хаживала!
   У х о д я т.

Парни и Лиля поднялись со скамеек, направляются за дом. Виктор, что-то жуя на ходу, выскакивает из подъезда и бежит за ними, едва не сбив с ног входящего во двор немолодого мужчину.
Это ЗУБОВ. В модном легком костюме, с элегантной сумкой через плечо.

Виктор (кричит):

Эй, народ, подождите! Командора забыли! Все уволю!

У б е г а е т.

Зубов медленно прохаживается по «двору»,
оглядывая дом. По трансляции в это время звучат стихи.

На Бутырском валу старый дом.
Здесь когда-то снимали кино.
Увлекательный фильм «Старый двор».
Я его не встречаю давно.

Старый дом, старый двор, старый сад,-
Приоткрытая в прошлое дверь, -
Я к тебе возвращаюсь назад
После стольких побед и потерь.

Я горел, я тонул подо льдом,
Я держал и винтовку, и нож,
Я судил себя страшным судом
За малейшую подлость и ложь.

И куда ни звала бы труба,
И в каких я ни буду краях,
Ты навечно со мной, как судьба,
Ты пожизненно совесть моя.

Старый дом на Бутырском валу,
Ты тянул ко мне окна, ты звал,
Но увел меня в снежную мглу
От тебя  Белорусский вокзал.

Зубов подходит к скамьям, оглаживает дерево.
Зубов:

После стольких побед и потерь! И чего было больше? Жизнь – сплошная чересполосица: белое – черное, белое – черное. С самого начала, со дня рождения. Точнее творения. Или сотворения. Сотворения нового мира, имя которому – Человек! Экзюпери славно сказал: «Все мы родом из детства!» Именно так, попробуй опровергнуть. И вот странно: чем старше становишься, тем сильнее тянет в детство. В то военное, голодное, полусиротское… А все равно воспринимается оно, как праздник, который всегда с тобой. Это, правда, о Париже сказано. Но вот и к детству определение удивительно подходит. Во всяком случае, свое я сейчас так воспринимаю. И все чаще прихожу сюда, к этому дому – первому дорогому островку в бурном океане жизни. Ишь, как выразился! Слышала бы меня моя внучка, рассмеялась бы: «Деда! Тебя на высокий слог потянуло!» А я не обиделся бы. Потому что у меня моя высокопарная память спазмы в горле почти всегда вызывает. Кто-то скажет: «Сантименты!» Может и так. Но вы видели, как плачут ветераны Девятого мая, в день нашей Победы? Кто их в этом упрекнет? Святые слезы! Вот и дети войны свое вспоминают. Голод, холод, сиротство, кто суму, кто тюрьму, ну а кто-то все сразу. Так что тот еще этот наш праздник «со слезами на глазах»! И все же, все же, все же… у меня сегодня действительно радость. Через много лет первая встреча с друзьями детства.

Отходит от дерева, садится на скамью. Кладет
сумку рядом, закуривает.

Друзья детства! Раньше мы были неразлейвода. Ближе, чем родные. А теперь? У каждого своя жизнь, свои новые привязанности. Что нам даст эта встреча? И нужна ли она?

П а у з а .

На днях, после моего выступления по телевидению, у меня дома раздался телефонный звонок. И мужской голос поинтересовался, не тот ли я Вадим Зубов, что жил некогда в доме пять дробь семь по Бутырскому валу? Сейчас эту дробь сняли, осталась лишь цифра пять. Ну, я и ответил: да, тот самый. Тогда голос завопил:» Здорово, Карась! Это Васька Федотов, по кличке «Самурай»! Помнишь меня?» И понеслось, пошло, поехало! Часа два болтали. Вспоминали остальных. Оказалось, многие в Москве. Васька в мэрии работает, поддерживает с некоторыми связь. Вот и договорились, что он всех обзвонит, и в такой-то день и час все мы встретимся здесь, во дворе нашего родного старого дома. Вот я и пришел. Похоже, что первый. Так что есть время с мыслями собраться, представить былых пацанов. Ага, кто-то входит во двор… Ну, давай, объявляйся!

Поднимается со скамьи, делает шаг навстречу
какому-то мужчине.

Ну-у?.. Увы! Прошел мимо, в подъезд. Значит, кто-то из новых жильцов. Может, даже из моей бывшей квартиры. Вон они, наши окна, на первом этаже! Сколько раз я мечтал снова взглянуть из них во двор. Поднимался по лестнице, подходил к заветной двери, а нажать на звонок не решался. Та-ак, еще кто-то идет!

Появляется полноватый мужчина в очках,
со спортивной сумкой в руке. Оглядывается
  по сторонам, смотрит на окна. Это СЕДОВ.
Замечает Зубова.

Седов:

Ээээ, извините… Вы, случайно, здесь не по вызову? Ну-у… для встречи друзей детства? Те, кто раньше жил в этом доме? Если нет, то извините. Назначили на десять ( смотрит на часы), а уже половина одиннадцатого. И никого.

Зубов:

Как никого? А я? Меня не узнаёшь? Ну-ка, Самокат, вглядись внимательнее! Ну-у?.. Ну же!

Седов подходит ближе, снимает и вновь
надевает очки.

Седов:

Постойте, постойте…  Ну, конечно же, конечно… как я сразу не врубился? Ну, просто не ожидал… Ва-а-адька?! Карась!!!  Сколько лет, сколько зим! Где же ты пропадал? И ведь почти не изменился!

Зубов:

Скажешь тоже… Да я сам себя давно не узнаю. Хоть ты и пузо отъел, и шевелюру утратил. А походка всё та же – с пяток на носки. И очки, как и в детстве, с носа съезжают. Ах, Самокат, Самокат! Тебя самурай разыскал?

Седов:

Он! Япошка! Он у нас за связного уже много лет. Но ты-то где был7 Почему не объявлялся? Васька сюрприз обещал. Так, может, сюрприз  - это ты? Ну, здорово, Карась! Я так рад тебя видеть.

Зубов:

Здорово, Самокат! И я тебя…

Обнимаются. Появляется ФЕДОТОВ. Он в строгом
черном  костюме ,  в руке вместительный портфель.

Федотов:

Вот те раз, кислый квас! Это что за мужики на виду у всего дома обнимаются? Самокат, оторвись! Дай и мне полюбопытствовать!

Подходит к друзьям, оглядывает Зубова.

Так, так, так… угу… угу! А поворотись-ка, братка, экой ты крутой! Ну, давай «пятака», погляжу, на что способен. Помнишь, как в детстве силенками мерялись?

Протягивает руку, жмет изо всех сил.
Зубов давит ответно.

Ух ты… э-эх, ты-ы… по-прежнему боец! Соглашаюсь на ничью! Ты, кстати, молотобойцем не работал?

Зубов:

А ты, великий штангист? Вон как сплющил клешню! Не иначе, как до сих пор железяки толкаешь? Мастером-то спорта стал?

Федотов:
Даже чемпионом Москвы! Но какие железяки в нашем возрасте? Теперь гантельками изредка балуюсь, а штангу ни-ни. Доктора запретили. Сердчишко барахлит! У тебя-то оно как?

Зубов:

Да  пока что Бог миловал. Хотя шрамов и болячек тоже целый букет. Но не будем об этом. Давайте лучше о себе. Еще кто-то придет? Или нас только трое?

Федотов:

Обещали подгрести. Сегодня воскресенье. Так что ссылок на занятость я не принимал.

Седов:

Ты о сюрпризе говорил. Так это Карась твой сюрприз?

Федотов:

А ты еще чего-то ждал? Тебя этот не устраивает? Мы ж его, почитай, полвека не видели. В каком году ты уехал?

Зубов:

Сразу после Победы. В сорок пятом! Отца в Молдавию направили корреспондентом ТАСС. Ну, я с ним и уехал. А потом мы вернулись, но уже в другую квартиру. На Котельнической. Приезжал пару сюда. Видел Левку Петращука, Ваську Уварова. Но уже был как чужой. Так все и оборвалось. После школы МГУ. И в конце второго семестра загремел на «десятку» по «пятьдесят восьмой».

Седов:

Ни хрена себе! За что же?

Зубов:

За  анекдоты… а точнее, за недоносительство. Четверых нас из клуба на Герцена увезли на Лубянку, и там устроили «приём»!

Федотов:

А что же отец не помог? Он ведь известный журналист… международник!

Зубов:

Отец к тому времени умер. Военные раны… Да и вряд ли бы помог. На него самого тогда уже досье собирали.

Федотов:

М-да, биография… И долго сидел?

Зубов:

Вообще-то задержался. За побег к главному сроку припаяли три года.

Седов:

Ты даже бежал?

Зубов:

Было дело. Хотел добраться до Москвы, передать письмо Сталину. Но именно в день смерти Сталина меня и схватили.  Думал: конец! Конвоир попался лютый. Наган в рот мне вогнал и так несколько километров до лагеря вёл… Мог бы пристрелить, да не знал, что будет дальше. Они все, вертухаи, перепугались тогда. Так что, сроком лишь отделался. А на волю вышел в пятьдесят седьмом. Правда, с последующей реабилитацией. В Москве жить не захотел, поехал по стране. А с началом «перестройки» вернулся. И  вовремя…  потому что попозже пришлось бы стать беженцем. И вот уже несколько лет, месяца не проходит, чтобы я не пришел сюда. Повесть о детстве мечтаю написать. Обо всех нас, о нашей дружбе…  о нашей войне.

Седов:

Так ты, что же, писатель?

Зубов:

Да уж как-то вышло. Видимо, родительские гены. Восемь книг стихов, двенадцать прозы.

Седов:

Черт возьми! Погоди… В последнее время на развалах мне встречались книги Вадима Зубова. Я еще как-то подумал, а не наш ли это Карась? Там, по-моему, детективы?

Зубов:

Скорее, остросюжетные. Романы и повести о жизни народной на фоне современного бардака. Но – по классу бестселлеров. Два сейчас экранизируют.

Седов:

Самурай, ты вникаешь? Мы ж теперь имеем своего летописца! Ты хоть член Союза писателей?

Зубов:

Больше тридцати лет.

Седов:

И тридцать лет… даже больше… о себе не заявлял. Двадцать книг… это же целая библиотечка! И каждый из нас мог бы её иметь. Но теперь я понимаю, почему ты скрывался. Не хотел разоряться на подарки друзьям. Самурай, осознаешь, кто опошлил нашу дружбу? Вот этот самый Карась! Лучший дворовый вратарь, которому даже Карандаш не сумел забить гол. Помните?

Федотов:

Да, да, да… Это когда тут «Старый двор» снимали? И нас попросили сыграть в футбол с циркачами. Точно, точно. Только в фильм мы не попали, там прошли другие пацаны. Но почему Вадька – Карась?
Откуда эта кличка?

Седов:

Здравствуйте вам! Так же был еще фильм довоенный – «Вратарь»! Помнишь? И вратарствовал там некий инженер Карасик. Тогда Вадьку «Карасем» и прозвали. Едва ли не сам Карандаш.

Федотов:

Вон оно что. А я, право, забыл. И все голову ломал: но почему же  «Карась»?

Зубов:

Ну, хватит. О себе расскажите. Вы-то как? Ну, Василий, ты в мэрии. Неужели до сих пор? А ведь годы пенсионные.

Федотов:

А я пенсионер. Как, возможно, и ты. Но по старой памяти иногда зовут… консультировать. Я ведь в Моссовет в начале шестидесятых пришел. И с тех пор занимался столичным хозяйством. А курировал в последние годы центр: Кремль, Старую площадь, Охотный ряд, Лубянку…

Седов:

Но не только верха. Он и мне в свое время помог выбраться из коммуналки. У меня проблемы были в нашем НИИ. Я же был эмэнэсом, младшим сотрудником. А кругом сплошь завлабы, доктора, членкоры.
Попробуй их обойди! Так из года в год очередь переносили. Подожди, мол, дорогой, пропусти Иван Ивановича и Сидора Поликарповича! Они важнее, и им нужнее. А у меня уже двое девиц -близняшек, и вчетвером в двадцатиметровой комнатенке.  Кандидатскую  подготовил, а защищаться нет сил. И на счастье Ваську встретил, поплакался ему. Вот он прохождение и устроил.

Федотов:

Ускорил. Но не по блату, а по справедливости. Приехали с кем надо, очередность проверили, указали,  кому следует, на нарушение законности.

Седов:

За что я тебе, Вася, по гроб жизни обязан.

Зубов:

Но диссертацию ты защитил?

Седов:

Наилучшим образом. Только сейчас она мне не нужна.

Зубов:

Почему?

Седов:

Потому!  ( Нервно  схватил сумку, достал из неё бутылку водки).
Неужели неясно? На пенсию выходил – получил минималку. Во-первых, стажа маловато. Годы институтской учебы и аспирантуры у нас отобрали. А во-вторых, зарплата была невысокая, коэффициент, выпавший на  те годы, оказался небольшим. Поневоле пришлось вместо научных разработок заняться окаянным челночным бизнесом. Сперва  в Польшу мотался. Водку и сигареты возил. Затем в Китай – за пуховиками. Да не один, а с женой. Теперь на Выхинском рынке ларек арендуем. Всяким ширпотребом малоимущих снабжаем. А о науке забыл. Хотя мой руководитель меня  на  докторскую тянул. Однако не судьба. Ни новым Эйнштейном, ни вторым Алфёровым не стал. А ведь было и горение, и стремление, и замыслы! Целых двенадцать авторских свидетельств имею. Но что-то не пошло, что-то конкуренты зарубили, за что-то сам  устал бороться, руки  опустились. Верно  говорят, чтобы в России успеха добиться, нужно жить до-о-олго!

Зубов:

А  по-моему, этот тезис спорный. Поглядите на власть – сколько там молодых сверхудачников! С начала девяностых сотни шустрых эмэмнэсов вылезли на первые роли. Они в основном наши судьбы и решали. И до сих пор при делах, рулят, куда вздумается.

Седов:

Кстати, вспомнилось, как в начале «перестройки» комсомольцы орали: «Партия, дай порулить!» «Порулили», нечего сказать. И «прихватизация», и ваучерная афера, и дикая капитализация – их рук дело!

Зубов:

Поэтому, как кому повезет. И у кого за спиной дружки и покровители. Но закроем и эту тему. Так что, Юрок, ты свой пузырь убери. Я коньячок привёз. Поэтому присядем и дёрнем по маленькой. За встречу, за память, за этот наш дом. За то, чтобы нам уже до конца не расставаться. Не знаю, как вы, а я всех наших пацанов вспоминаю с неизменной нежностью. Так и хочется крикнуть: дорогие мои, не было у меня друзей ближе и вернее, чем вы! Даже с Толькой Кирсановым, с которым вечно дрались, сейчас расцеловался бы. Не поверите, даже Коляя Бу-бу увидеть был бы рад.

Федотов:

Только в шестьдесят восьмом во время советско-китайского конфликта погиб. А Бубуин жив, и весьма процветает.

Седов:

Так он с детства пройдохой  был.  В  гастроном наш сумел устроиться подсобником. Что-то крал там постоянно, чем-то торговал. Деньги изо всех карманов сыпались. Мы на карточках жил – триста граммов хлеба… иждивенческих. А он шоколадом обжирался, сливочным маслом пренебрегал. И ведь жадный был, жлобина, никого ни разу не подкормил.

Зубов:

Это точно. Он однажды позвал нас с Генькой Русаком в Елисеевский. Елисеевский в войну «коммерческим» был. Ну, мы, голодные, думали, охмырнемся чем-нибудь, и пошли. Коляй пачку тридцаток вытащил,  помните, красненькие с Лениным были?

Федотов:

Я однажды на Тишинке три таких потерял. Мать за картошкой послала, а я  проворонил, а то, может, и украли. Ревел, как белуга. Домой боялся идти. Последние деньги были. До сих пор, как вспомню, так сердце щемит.

Зубов:

Да-а… я тоже терял. Только в Кишиневе, в день смерти Калинина…
Ну вот. Накупил Бу-бу конфет, халвы, орехов грецких, сложил всё в пакет и начал жрать. Мы с Генькой ждём, что дальше будет, проснется у него совесть или нет? А он лопает и глядит на нас нагло, вызывающе: дескать, клянчите, просите, может, я и снизойду!  Но у нас как заклинило. Слюни глотаем, а унизиться не можем. Повернулись и ушли. Молча, презирающее. Коляй нам вослед орет с набитым ртом: «Пацаны, вы куда?»
Но мы даже не обернулись. И друг дружке ни слова не сказали. Всё в душе пережили. Но Бу-бу с той пор в упор не замечали. Ох, и злился же он!

Седов:

А мы его еще и дразнили: «Коляй Бу-бу наклал в трубу. Труба трещит, Коляй пищит»!

Федотов:

Ага! Перед самой войной, как сейчас помню, его Васька Уваров чем-то допёк. Он и кинулся за ним с воплем: «У-у-убью-у!» И точно, шею бы намылил. Да тут «эмочка» во двор въезжает. И из неё, Вадька, твой отец выходит. Схватил Коляя за шиворот: «Ты чего хулиганишь? Кого грозишься убить?»

Седов:

О, я дядю Семена помню. Особенно когда он с орденом Красной Звезды приехал. Весь наш дом тогда им гордился. Первый наш орденоносец.

Зубов:

Он эту «Звездочку» за финскую войну получил. Был военным корреспондентом. И в одном из боев на Карельском перешейке роту поднял в атаку. Командир там погиб, а он старшим по званию оказался.
Шпалу тогда в петлице носил.

Федотов:

Шпала – значит, капитан. А у меня дядя, мамин брат, три шпалы имел. И погиб где-то под Вязьмой в начале войны… Ну, так вот, я продолжаю. Твой отец Коляя за шкирку приподнял, и  тот сразу затих, задергался и… заревел. То ли  с  перепугу, то ли от обиды. Хотя потом все же отчаянным был. Ничего не боялся. И одевался, как блатной. Хромачи – белой изнанкой наружу, кепочка - малокозырка, фикса из медяшки, и финка в кармане. А когда немцев от Москвы погнали, он с какими- то шпанюками за город ездил. Едва ли не в Можайск. И оттуда патроны, ракеты, гранаты привозил. Одна у него дома потом и взорвалась. Ногу покалечило и глаз выбило. Хорошо, никого дома в этот момент в квартире не было. Ни сестер, ни соседей.

Зубов:

Да, да! Весь дом  тогда всполошился. Думали – диверсанты! Военных и милиции понаехало1 Обыски у пацанов, что постарше нас, были. У Вовки Киселева, у Бабичей, у Беляевых… Надо же! Сколько лет прошло, а видится – будто вчера. Но мы заговорились.  Вот коньяк… вот шоколадка… Садитесь, пацаны! Скамеечка удобная.

Зубов достает из сумки бутылку, плитку
шоколада, газету. Расстилает газету на скамейке.
Затем вынимает три пластмассовых стаканчика.


Федотов:

Гм… а можно ли тут? Не попрут нас отсюда?

Седов:

А кто посмеет? Мы – аборигены! Этот двор с  самого рождения обживали. И вообще, ты власть или не власть? Кстати, я поинтереснее закусочку прихватил. Вот… колбаска, помидоры, огурчики…

Так же выкладывает всё на газету.

Федотов (смеясь):

И я затоварился. Но только, может, не сразу? Чтоб посторонних не смущать. Торопиться нам некуда. Весь день впереди.

Зубов:

Действительно. Мы еще на Миуссы сходим, у Белорусского  вокзала потусуемся. Прячь бутылку, Самокат. А закуску оставь. Ишь, какие огурчики!
Седов:

Коньяк – огурцами? Это нонсенс! Лучше с водочки начнем. У меня охлажденная… Так вот, чтоб не перегрелась… А коньяк на десерт. Ублажимся потом.

Зубов:

Как решите.

Отдает коньяк Седову. Тот прячет бутылку.
Разливает водку по стаканчикам.

Седов:

Итак, за все хорошее! За встречу, и за нас. Дай Бог, как говорится, не последняя.

Пьют. Закусывают.

Седов:

А-а, отлично пошла! Как ей и положено. Главное, что вовремя и в нужное русло. Ой, лафа, пацаны! Хорошо-то как! Тыщу лет не сидел с таким удовольствием. Чтоб в своем родном дворе и со своими ребятами. Ведь об этом можно было только мечтать. Жаль, остальные не пришли. Вась, возможно, они чего-то не поняли? Я вот сразу возбудился после твоего звонка. А кого ты еще звал?

Федотов:

Кто оказался на месте. Левку Петращука, Геньку Русака, Мишку Гринева со Светкой Ежовой…

Зубов:

Ка-ак? И Светка здесь? Ба-а-алдёж! Мы же все были в неё влюблены! Какая она теперь? Всё та же красавица?

Федотов:

Такая же. Долгие годы работала авиадиспетчером. А вышла замуж за Мишку. Он летчик, генерал, Герой Союза за Афган. А она к летунам
всегда была неравнодушна.

Зубов:

Мишка – генерал? И даже Герой? Ну, друзья, вы меня поражаете. Да и Светка… генеральша! Как сейчас представляю, вылитая Алла Ларионова. Кстати, у нее была старшая сестра Тамара. Еще лучше, еще краше. Она-то как?

Седов:

А ты разве не помнишь?

Зубов:

Что именно?

Седов:

Ну, в сорок третьем году… нам по десять лет было.  Юрка Кривцов  из  соседнего  дома стал за ней ухаживать. Кудрявый такой, синеглазый… всё в вельветовой куртке ходил. Помнишь его?

Зубов:

Что-то очень смутно.

Седов:

Так Тамарка в него втрескалась по самые уши! Ей еще шестнадцати не было, а ему восемнадцать. И его брали в армию, повестка пришла. Тут и началась трагедия, похлеще , чем у Ромео и Джульетты. Они мечутся по подъездам, целуются на глазах у всех… прямо с ума посходили. Томка, видимо, не хотела его  т а к  отпускать… Мать всю ночь по дворам бегала, дочку искала…
Федотов:

Та наутро явилась.  Мы  же в одной квартире жили. Я увидел её, не узнал. Строгая,  повзрослевшая, под глазами круги. И ни слова, ни вздоха на слезы матери.

Седов:

Ну а Юрка в тот же день в военкомат и на фронт! Погиб уже в Будапеште.

Федотов:

А Тамара через девять месяцев мальчика родила. Все наши женщины его потом нянчили. Неужели не помнишь?

Зубов:

Нет. Из головы влетело. Как говорил Леонов: «Здесь помню, здесь не помню!» Тысячи событий были, а память избирательна… Сколько же после той войны осталось девчонок с младенцами на руках! Ни жёны, ни вдовы…

Седов:

Как после всякой войны. А Афган  с Чечнёй свое добавили.

Зубов:

Но с Отечественной не сравнить. Там счет шел на миллионы. Интересно, кем стал тот солдатский пацан?

Федотов:

Могу рассказать. Он же Мишкин племянник! Так вот, этот  Олег Юрьевич ныне инженер- энергетик. Участвовал в ликвидации Чернобыльской аварии. Сам уже дважды дед. Как, кстати, и Мишка. А Тамара три года назад умерла. От рака. Всю жизнь была Юрке верна. Замуж так и не вышла.

Зубов:

Ничего себе сюжет! И об этом напишу…  (Разливает водку по стаканчикам). Давайте за девчонок наших! Эх, война проклятущая!

Пьют, не закусывая.

Седов:

Да-а, война…  Как  там в песне поется?   (Напевает):

Ах, война, что ты, подлая, сделала:
Вместо свадеб – разлуки и дым,
Наши девочки платьица белые
Раздарили сестренкам своим.

Зубов и Федотов подхватывают:

Сапоги – ну куда от них денешься?
Да зеленые крылья погон…
Вы наплюйте на сплетников, девочки,
Мы сведем с ними счеты потом…

  П а у з а.


Зубов:

У Окуджавы, на мой взгляд, эта песня самая пронзительная.

Седов:

А ты был с ним знаком?

Зубов:

С середины пятидесятых. Только начал писать. Возомнил себя гением. И все первые опусы по журналам разослал. И вот в лагерь, в Инту, уже после Двадцатого съезда, приходит ответ из «Октября» или «Знамени», точно не помню. Стихи, дескать, прочли, что-то  в них есть, но до печати не дотягивают. Учитесь у классиков, больше читайте, и так далее… обычная отписка.   Ну, понятно. Если бы даже гениальные были, то также не пошли бы. Ведь зэковские! Однако не это меня взорвало, а подпись:  литконсультант Булат Окуджава. Вот эта «Окуджава» меня и проняла.
Федотов:

Оскорбился ты, что ли?

Зубов:

Ну, да. Как? Какой-то кавказец русского стихоплета задумал учить? А сам-то он кто? Смеляков Ярослав Васильевич, который тоже там маялся, уже освободился, посоветоваться не с кем… Но годы прошли и всё устаканилось. А спустя много лет я о Шурке Меньшове написал. Помните Шурку?
Седов:

Еще бы! Он всегда за нас заступался. А в сорок четвертом из Польши на него похоронка пришла. И Указ о награждении орденом Ленина был в газетах.

Федотов:

Точно! Тогда все пацаны, даже из соседних домов, собирали деньги на постройку танка. И мечтали назвать его «Александр Меньшов». Он же подвиг Матросова повторил!

Зубов:

Да! Так вот, сочинил я вдохновенно, а получилось перепевно. Бессознательная вариация на тему окуджавинского «Лёньки Королёва». Но решил я ему как-то «Шурку» прочесть. Думал: раскритикует. А он: знаешь, говорит, было бы здорово издать поэтическую антологию о Солдате! Чтоб туда  Тёркин Твардовского, и мой Лёнька, и твой Шурка, и Сергея Орлова парень, и еще сотни одних только солдат вошли. Была такая задумка. Да перестройка все порушила. Настали годы нынешние. Госиздательства рухнули. А коммерческим – до фени. Им «чернуху» подавай!

Седов:

Это точно. Магазины завалены черной макулатурой!

Зубов:

Но я все же надеюсь, что настанет время и подобную антологию кто-то издаст. Пусть безгонорарную, пусть небольшим тиражом, но чтоб стала эта книга – Книгой Памяти. Я бы сам за её создание взялся.

Федотов:

А я с радостью её купил бы. Чтобы внукам и правнукам будущим передать. Но ты про Шурку прочти. Помнишь наизусть?

Зубов:

Я все свои стихи помню. А о войне у меня много… Ну, что ж…

  Поднимается, подходит к дереву,
  Прислоняется к нему. Читает:


       После двух сестер замужних и брательников женатых
     Был в семействе он самый меньшой –
     Сын погибшего в тридцатых пограничного комбата
     Наш бутырский – Шурка Меньшов.

     Был он крепок в плечах, норовистый  и цепкий,
     Мог любого стереть в порошок.
       От Миусс до Бегов, от Бутырки до Зацепы
       Знали, кто такой Шурка Меньшов.

     Был он в МУРе на учете, и имел три привода.
     Но об этом, где надо – молчок.
       И ему предрекал усечение свободы
       Участковый товарищ Волчок.

     Но когда пришла война, и на стол легла повестка,
       Шурка – чёрту не сват и не брат,-
       Молодой, неженатый, не имеющий невесты,
       Попрощался и пошел в военкомат.

     Эти черные дни вы до старости запомните.
     В каждом сердце рубец или шов…
     Мы однажды прочли, как сражается на фронте
       Рядовой Александр Меньшов.

    А назавтра принес письмоносец похоронку –
      Извещение с черной каймой.
      И узнал весь наш двор, что в сраженье под Поронино
      Рядовой Меньшов погиб, как герой.

    И, подвыпив, сказал наш товарищ участковый,
       Умудренный, седой милиционер:
       «Дай вам Бог, огольцы, чтобы Шурку Меньшова
      Вы пожизненно взяли в пример!..»

    И еще пришло письмо – дерзким вызовом смерти,
    И в нем Шурка писал, как всегда:
      «Если кто-то вам скажет, что погиб я – не верьте!
    У меня ведь фартовая звезда!»

    Ну а время летит. Год сменяется новым.
      И восьмой десяток веку пошёл.
    И так верится мне, что вместе с Лёнькой Королёвым
      Где-то здравствует Шурка Меньшов.
П а у з а .

Седов:

Спасибо тебе. Это где-то напечатано?

Зубов:

К сожалению, нет. Не хотел обвинений в подражательстве. Тем более, сейчас, когда Шалвович ушёл.

Седов:

Ну и дурак! Извини… Это же стихи из разряда памяти. Памяти с большой буквы!  И как они написались, пусть так и остаются. Опубликуй, пожалуйста. А на злопыхателей  наплюй.

Зубов:

Ладно, попробую.  (Разливает водку по стаканчикам) Выпьем за помин  Шурки и всех воинов. Всех, кто ушел на фронт из нашего дома и не вернулся. Вечная им память!

Федотов:

Вечная, не вечная… Но пока живы мы, живы и они.

Каждый отливает по нескольку капель
На землю. Пьют. Седов достает следующую
бутылку.

Седов:

Мою уговорили. Займемся федотовской. Колбасы еще нарезать?

Федотов:

Не надо пока. И вообще не гони. Дай первую преодолеть. И сам-то закусывай. А то очи уже красные.

Седов:

Красные? У меня? Да это от бессонницы! Всю ночь не спал, думал о твоем сюрпризе. А так ни в одном глазу. Я по части градусов стойкий.

Федотов:

Я не сомневаюсь. Но бутерброд все же возьми.

Неожиданно во дворе появляется БОМЖ.
Подошел к мусорному баку, порылся в нем.
Вытащил какую-то тряпку, осмотрел и сунул
Себе в мешок. Затем заметил отдыхающих и
Направился к ним. На нем старый офицерский
китель, спортивные штаны и стоптанные кеды.

Бомж:

Ээээ…мм…  граждане… или  господа? Пардон! Кхм, кхм… Приятного  вам… Хорошо сидите. Завидую! Эээ… позвольте пустую бутылочку?.. Мерси! От пивка у вас нет?

Седов:

Нет. Эта единственная.

Бомж:

Мм,  весьма сожалею.

Взял бутылку, обнюхал горлышко. Вылил
несколько капель на ладонь, слизнул.

Моя самая заклятая! Злодейка с наклейкой! Из-за коей, непотребной, часть жизни пошла прахом. Ээээ, господа, если вам рассказать, так это горький роман, чудовищная повесть. Обрыдаетесь, сочувствуя неприкаянной душе!.. Мм… вы разрешите?

Пытается присесть на скамью.

Седов:

Нет, нет!

Бомж:
Ну нет, так нет… Понимаю. За пределами общества! Но тогда, может, угостите? Нальете хоть бы чуток? Битте, как говорится. Человек человеку – друг, товарищ и брат!

Седов:

Ну, вы видели нахала ? А ключи от квартиры, где деньги лежат, тебе не дать?

Бомж:

Но вы же не Бендер. А про «Двенадцать стульев» я тоже читал. И не надо кричать. Я к вам с почтением, никого не обидел… За бутылочку спасибо. А то, может, вернуть?

Федотов:

Погоди!

Достает из сумки еще один стаканчик.
Наливает бомжу.

Выпей, коли душа требует. За этот дом, за этот двор. Чтоб стоять им еще долго!
Бомж (взяв стаканчик):

Благодарствую… Кхм… А чем дом этот знаменит?

Федотов:

Да хотя бы тем, что в нем прошло наше детство.

Бомж:

Тогда пусть стоит он еще сотню лет!

Пьет. Федотов протягивает бутерброд.

Федотов:

Заешь!

Бомж:

Еще раз благодарствую . (Ест). Счастливые вы! Свой дом, свой двор… А у меня ни того, ни другого.

Седов:

Пропил, что ли? Или продал?

Бомж:

Если бы! Так не обидно было бы. Сам я Павлово-Посадский. Но с конца шестидесятых в Прибалтике жил. В Риге работал на судоремонтном.
На латышке женился, квартиру заимел. Но когда весь этот общий раскол начался, русских стали выживать, изгонять отовсюду. Родители жены заставили её со мной развестись, из квартиры выписали… работу потерял. Покрутился, помыкался, и вернулся в Россию. Да только и здесь я никому не нужен. Уже старый, больной, родственников не имею.

Федотов:

Но паспорт у тебя есть?

Бомж:

А как же? Сохранил. Только он эсэсэровский. Безо всякого гражданства.

Федотов достал из портфеля блокнот, написал
Что-то на листке. Вырвал его и протянул бомжу.

Федотов:

Вот тебе телефон. Позвони в понедельник. Лучше после двенадцати. Постараюсь помочь.

Бомж:

Позвоню. А не обманешь?

Федотов:

Не обману. Хотя ничего не обещаю. Как получится. Но попробую.

Бомж:

Спасибо и за это. В первый раз за все годы кто-то во мне участие принял. Прощевайте. Дай вам Бог!           ( Уходит )

Седов:

Как думаете, не спагетти он нам на уши вешал? Сейчас столько фантазеров развелось, только рот разевай.

Федотов:

Не похоже. Возможно, и вправду беженец. Если позвонит, проверим.  (  С ожесточением  наливает себе водки . Пьёт )  Ой, беда,
беда! Такого, пожалуй, и в войну у нас не было. Столько тысяч бездомных, столько сирот! Я в метро иной раз боюсь спускаться. Там на каждом шагу нищета вопит и стонет.

Седов:

Но достаточно и мафии. Мафия нищих! Она, об этом писали, миллионы загребает. Целые полчища работают на общак.

Федотов:

А я все равно подаю. Особенно тем, у кого дети. И буду подавать… хотя, может, не деньги, а шоколадку, печеньице… Деньги могут отнять, пропить, проиграть, а конфетку или булочку ребенок съест.

П а у з а .

Зубов (желая снять напряжение):


          А что, братцы, не навестить ли нам наши бывшие квартиры? Поглядим, кто там живет. Потрогаем родные стены.

Седов:

         Я не прочь. Только кто нас туда пустит? Вон даже подъезды у всех на замке. Закодированы, забаррикадированы! Не то, что раньше у нас.

Зубов:

         Так ведь у нас гексогеном дома не взрывали! И в любом незнакомце врага не видели. А зайти к себе я просто мечтаю. Вон они, мои окна, так и смотрят, так и зовут.

Седов:

          Но у тебя писательское удостоверение с  собой?

Зубов:

          С собой. А что?

Седов:

         Так ты его предъяви. Писателю не откажут. И у Васьки служебное еще похлеще. Ну, решились? Вроде мы из комиссии по обследованию жилья…  Ну, чего вы усмехаетесь? Что я такого сказал?

Федотов:

          Да ты бы взглянул на себя! Жаль, зеркальца нет. Ты же, друг – комиссант, всех жильцов перепугаешь. Весь твой принятый градус на лице отражен. И весьма впечатляюще, уверяю тебя.

Седов:

         А ты на себя оборотись! «Чем кумушек считать, трудиться…»
( Зубову): Вот уже второй раз он про мой облик талдычит!

Федотов (примирительно):

        Так поэтому, Юра, я прожектов и не строю. А мечтать не запрещено. Мечтать даже полезно.

Появляется  баба ЛЮБА. Увидев компанию,
направляется к ней. Видимо, услышала
последние слова.

Люба:

        А что это за мечтатели здесь собрались? От одних, юных, избавились, так пожилые пришли. И опять посторонние, да еще и выпивохи. А ну, проваливайте отсюда, не то милицию вызову! Старикам, детям с мамашами во дворе нельзя побыть. Все скамейки постоянно незваные гости занимают!

Седов (задиристо):

          Это какие же незваные? Кто посторонний? Ты разуй лучше глаза, вглядись внимательней!   (Снимает очки, поворачивается фас и в профиль). Ну? Углядела? Пацаны, вы её узнали?

Зубов и Федотов кивают.

Люба: 

          Хм… действительно… вроде знакомые. (Лукаво) Ну, конечно, вы в нашем  ЖРЭУ работаете. Сантехнику ремонтируете! У меня в туалете стенной бачок на компакт поменяли. Вы ли не вы?

Седов:

          Не мы! Любушка, голубушка, неужели не узнаёшь?

Люба:

           Может, узнаю. Но, однако, не уверена. Потому как такого не должно быть.

Седов:

            Чего такого?

Люба:

          А этого самого. Чтобы через столько лет чуть не каждую неделю бывшие жильцы во дворе появлялись. Вы в Госдуму нацелились? Или прямо в правительство? Тоже за нашими голосами пришли? Так давайте агитируйте! Созывайте народ!

Федотов:

            Постой, постой… что-то я не понимаю. Ты нас действительно узнала?

Люба:

            А как не узнать? Особенно тебя. Сколько раз вместе в штандер играли, в салочки, в пятки. Однажды даже целовались! Как это можно забыть?

Федотов:

          Ха-ха-ха! Точно! Было дело! В четвертом подъезде на втором этаже. Спасибо, Люба, что напомнила. Я же в тебя влюбленный был. Но остальных-то признаешь?  Вот это Юрка Самокат.

Люба:

          Знаю, Седов! Из тридцать пятой квартиры. По нему Надька Михлина, подружка моя, сохла. Ишь, какой солидный стал! Не иначе, начальник. А вот третьего помню, но назвать не могу.

Федотов:

          Так это же Карась! Вадька Зубов из первой. Его отец военным корреспондентом был.

Люба:

            А-а! Теперь уяснила. Они раньше всех из нашего дома уехали. Потому и запамятовала.

Зубов:

             Но теперь узнаёшь?

Люба:

             Вынуждена согласиться. Потому лишь, что вспомнила, как ты висел и ревел!

Зубов:

             Где это? Когда? Чего ты выдумываешь?

Люба:

             Э-эх, вы! Сами все позабыли. Вы же нас, девчонок, за людей не считали. А мы вечно за вами, дуры, бегали. И вот сейчас у нас забор, отделяющий железную дорогу, бетонный. Так?

Зубов:

             Так.

Люба:

              А раньше был из досок, но тоже высокий. Помните?

Седов:

             Помним. И что из того?

Люба:

              А то, что собралось однажды сколько-то вас и принялись через тот забор камни швырять. Было такое?

Зубов:

             Да, швыряли. И часто. Но, пожалуй, не стоит об этом вспоминать.

Люба:
            Почему же? Мне приятно. Я ж тогда, может, впервые захотела санитаркой стать. Кто в тот раз был с тобой? Генька Русак, Васька Уваров и еще кто-то. Так вот они просто камушки кидали, а ты решил отличиться.
Схватил целый кирпич, да и бросил, голову задрав. Чтоб посмотреть, как он лететь будет. А он, возьми, да всей тяжестью на твою ряшку и шлепнулся. Вру я или нет?

Зубов (неохотно)

           М-да, воспоминаньице.

Люба (торжествующе):

          Ну и орал ты тогда! Башка по-прежнему задрана, кирпич к  морде лица прилип, а из-под него кровища капает. Мы все перепугались, не знали, что делать. Кто-то из взрослых прибежал, кирпич скинул. А у тебя нос, как у япошки с озера Хасан, сплющенным стал.

Зубов:

         Никаким не сплющенным! Это ты фантазируешь. Значит, только из-за этого меня и вспомнила?

Люба:

          Не только. О вас каждом, начни припоминать, так и обхохочешься и обрыдаешься. Ты же из первой квартиры?

Зубов:
        Да.

Люба:

        И когда у нас кино «Старый двор» снимали, операторскую вышку у ваших окон воздвигли. Так?

Зубов:
         Так.

Люба:

         На скорую руку, халтурно… даже гвозди не загнув. А как съемки закончились, мы на вышку и полезли. Черт нас туда понес! И ты с нами… не отказывайся.

Зубов:

         Не отказываюсь. Был грех.

          Люба:

        Ну, так вот. У всех обошлось, а ты опять выделился. Слезал, за гвоздь торчащий зацепился и повис на нем, словно сушёный суслик!

Зубов:

       Почему именно суслик? И к тому же… сушёный?

Люба:

       Да это я так, для лучшего воображения. Висишь, голосишь, ногами дрыгаешь… Ой, да ты никак покраснел? Неужто обиделся? Я же не со зла!

Зубов:

       Я не обижаюсь. Мне как  раз тогда купили матросский бушлатик. С якорями на рукавах, с золочеными пуговицами. Первый раз в нем гулять вышел и сразу… обновил. От хлястика до воротника1 Выбросить пришлось. Отдали старьёвщику… Помните, у нас тут вечно старьёвщики ходили. Татарин один интересно кричал:  « Шурум-бурум, старьё берум!»

Седов:

        Я помню. У него взамен тряпок свистульки всякие были, опилочные мячи на резинках, воздушные шары. Мы ж, когда он появлялся, все во двор выбегали. Натуральный обмен вели, как Миклухо-Маклай с дикарями.

Федотов:

         А еще точильщик приходил. Ножницы, ножи ему из всех подъездов несли. Он точило крутит, искры веером сыплются, а мы под эти искры руки подставляли. Забавно!

Люба:

         Теперь точильщиков днем с огнем не сыщешь. Одни бомжи лишь шастают. Но вы зачем все же пришли? Только не говорите, что просто так. Пусть с водкой, с закуской, но повод-то есть?

Федотов:

          Конечно. Столько лет не виделись. А ведь все друзья детства. Вот в детство и вернулись. Сидим, вспоминаем.

Седов:

           А что ты про Думу и правительство толковала? Они здесь причем?

           Люба:

            А вы не догадываетесь?

Седов:

          Ни слухом, ни духом!

Люба:

         Так ведь выборы скоро. И в Госдуму, и  в городскую. Вот Колька Пыхлин, помните, такого, к нам на днях приезжал. На двух «мерседесах».
Разодетый, вальяжный! Решил баллотироваться, и ищет голоса. А где их больше наберешь, как не в своем бывшем доме? Чего нам только не обещал!
Седов:

         Коляй Бу-бу в депутаты? Мало ему того, что имеет, так теперь и  неприкосновенность потребовалась? Не иначе, как на чем-то прогорел.

Люба:
        А кто он вообще? Вел себя как министр. С такой охраной приехал!

           Федотов:

      Олигарх он, Любаша. Только мелкого пошиба. Ни нефтяной, ни алюминиевый, ни газовый магнат. Но владелец целой сети магазинов, кафе, пары фабрик и еще кое-чего.

Люба:

      Да как же он сумел все это захапать? При его-то трех классах с двумя коридорами!

Федотов:

       Как? История умалчивает. Но сейчас немало обогатившихся, подобно ему.

Седов:

         И чего же обещал?

Люба:

         Лифты отремонтировать. А то ездить в них страшно. Скрипят так,  что, кажется, вот-вот оборвутся. Евроремонт у малоимущих сделать. В том числе и у меня. Лекарствами обеспечивать. Лишь бы мы проголосовали.

Седов:

         Да-а, посулы широкие. Только чем они обернутся?

Люба:

          А ничем. Нам что, в первый раз? Сколько было обещаний, чего не сулили! А на деле ни одно обещание не выполнено. Да и на прием к избранникам нашим не всегда попадешь. Но чего вы посмурнели? Вон же и колбаска сохнет, и помидорки  подвялились. А бутылку зачем спрятали? Доставай, Василёк! Мне немножко плесните, как подружке и соратнице.

Федотов достал бутылку и стаканчики. Налил.

Федотов:

       Прошу, милая Любушка! За здоровье твое! За добрую память о нас! Ты-то кем в жизни стала? Я вот в мэрии работал. Юрка ученым был, а сейчас на рынке ширпотребом торгует. Вадька – писатель, романы сочиняет.

Люба:

        Ишь, ты! Все, стало быть, не пропали. А я как была санитаркой в роддоме, так ею и осталась. В нашем, Миусском, бывшем имени Крупской.
Так что общий у нас не только этот дом, но и родимый родильный, из которого всех нас вынесли.

Федотов:

        И дети у тебя есть?

Люба:

        Как не быть. Трое  сводных. Две девицы и парень. У меня мужики
не задерживались. Так что сама всех подняла, на ноги поставила. Ванька –слесарь в трамвайном. Нинка – водитель троллейбуса. Нюрка – врач – педиатр в нашей поликлинике. У всех семьи, у всех дети. Так что я не одна. Да и вы ведь, наверное, давно уже деды?

Федотов:

         Давно, давно…  Но давайте выпьем. Снова за всех нас, за всё хорошее!
      Пьют. Закусывают.

Седов:

           Эх, гитарку бы сейчас! Для душевной раскованности. Чтоб накал внутренних страстей излить. Я ж почти двадцать лет в самодеятельности пел. На профессиональную сцену не раз приглашали.

Зубов:

          Так чего же не пошел? Сейчас был бы «Народным».

Седов:

          Да наука удержала. А теперь уже поздно. Только и радости – для себя и для друзей по торжественным случаям.

Люба:

         Значит, гитару? Тогда пожалуйте ко мне. Я самоварчик спроворю. Вареньицем угощу.

Федотов:

        Нет, побудем пока здесь. Кто-то из наших появится, а нас не обнаружит.

Седов:

        А у тебя есть гитара?

Люба:

       Почему ей не быть? Молодежь тут у нас ночами куролесит. И с гитарами, и с магнитофонами, чуть не до утра. Я их вечно гоняю. А тут вдруг сама… Но ничего, это ж день, и мы никому не помешаем. Так что жди, я Ванюшкину принесу.

Седов:

       Поспешай! А то душа изнемогает.

Баба Люба уходит. Появляются ГРИНЕВ,
его жена СВЕТЛАНА, и их внук ЕГОР,
курсант летного училища.

Федотов (строго):

       Наконец-то! А мы вас ждать перестали. Ведь на десять назначили. Почему задержались?

Светлана:

     Не сердись, Самурайчик! Мы Егорку встречали. Утром только прилетел. И вот с нами напросился.

Гринев:

      Здорово, пацаны!.. А ведь это Вадька Зубов! Карасятина, чёртушка! Дай я тебя обниму!

Зубов:

      У-утюг! Генерал! Ё- моё! Шишка с перцем! Не зря ты в наших детских играх всегда командующим был.

Гринев:

       Видно, предчувствовал.

Гринев и Зубов обнимаются.
   
Гринев:

     Ка-а-арась!
Зубов:

     У-утю-уг!
Гринев:

      Светка, возрадуйся! Твой извечный воздыхатель! Погляди, какой зубр! Импозантный, вальяжный!

Светлана:

     Здравствуй, Вадинька. Я тебе по телевизору видела, и сразу узнала. А теперь и наяву… Хорош, хорош, ничего не скажешь. А вот я постарела, и довольно сильно. Не правда ли?

              Появляется баба Люба с гитарой. Отдает её Седову.

Зубов:

       Наговариваешь на себя! Все бы так изменялись. Любой деве семнадцатилетней сто очков фору дашь.

Светлана:

       Ах ты, льстец! Угодник дамский! Только ты преувеличиваешь.

Люба:

       Да ничуть! В самый раз. Куколкой была, куколкой и осталась. Со мной-то хоть поздороваешься, госпожа генеральша? А то, может, не узнаешь? Вот меня жизнь потрепала, так потрепала!

Светлана:

        Любочка,милая1 Да как тебя не узнать?  Ведь улыбка твоя – одна такая на свете!  (Обнимается с Любой, здоровается с Седовым и Федотовым). А это… позвольте вам представить, наш старший внук Егор. Будущий военный летчик, как и его дед.

Егор прикладывает ладонь к пилотке,
здоровается за руку с мужчинами. В это
время Федотов уже налил стаканчик, и Гринев приготовился его опрокинуть.

Федотов:

         Давай штрафную!
 
Светлана ( увидела):

         Михаил Александрович! Да что же это такое? А ну, оставить! У тебя
еще и вечером семейное торжество. А ты, Вася, милый друг, генерала не спаивай. Успеете еще и за встречу, и за все ваши детские проказы и выходки.
Гринев:

         О, видали! Командёрша! Ладно, слушаюсь. Подожду. Ну и как вы тут без нас? Небось, о многом уже перетолковали?

Седов ( с досадой ударил по струнам):

         Да  какое  о многом? Всё по мелочам! Эпизодично, обрывочно…

Гринев:

         Так и вся наша жизнь из эпизодов состоит. И память сходу выхватывает лишь то, что на поверхности, в самых первых слоях. Я вот ехал сюда, на глобальное настраивался. А вспоминались то педальные машины и деревянная горка на Миуссах, то, как мы зимой на коньках за проезжающие грузовики цеплялись, то, как на подножках и на «колбасе» «Букашки» ездили. Помните «Букашку»? Трамвай , маршрута «Б»?  Он  с Лесной  на площадь Белорусского вокзала заворачивал. А посреди площади будка кондукторская стояла. И вообще трамвайное кольцо. Вот такое, вроде, мелкое, а для души дорогое.

Федотов:

            А на углу  нашего вала, где этот дом возле церкви, постоянно находилась тележка с газводой. Я в войну бидон брал и с утра бежал к ней.
На рубль сиропа просил и немножко воды. Затем в булочной отоваривал карточки, и все свои триста хлеба граммов запивал  этой сладостью. Лафа! И ещё там же, рядом, был киоск  «Союз печати». Дядя Ваня, мы его «Папаниным» звали, из-за усов, газетами торговал. Так что попутно прихватывал и все свежие газеты со сводками Информбюро. Вот такое, вроде мелкое, а для души дорогое.

П а у з а .

Зубов ( наконец ,жёстко напряжённо):
       
            Ну а если о глобальном, так это первый день войны. Мне как раз, накануне, восемь лет исполнилось. И всё помню, как сейчас. Именно двадцать второго июня, где -т о в десять часов утра, Толик Крицкий погиб.
Выскочил на самокате на мостовую, а на него пятитонка… И всё на наших глазах! Потом его увезли, всё замыли, затёрли… Но кто-то газету окровавленную на забор повесил. Она висит, а в это время Молотов по радио выступает. Помните, черный раструб на столбе у гастронома?
Федотов:

            Ещё бы!

Гринев:

          Я с тобой, Вадька, тогда был!

Зубов:

         И вот возле рупора толпа, люди замерли… плачут… И мы тоже там толчёмся, уже всё понимая. Как-никак, первоклассники, грамотеи  с малых лет. С той поры у меня Великая Отечественная с этой детской кровью ассоциируется! Словно символ всего, что нам предстояло пережить.

Федотов:

        И пережили ведь. С горечью, с болью, рано повзрослев. И всю войну –в  Москве.. В эвакуацию не уезжали, за что спасибо нашим родителям. Они же все верили, что Москву не сдадут.

Седов:

         А помните, как у Большого театра  подбитый «юнкерс» поставили? Пацанва со всех районов к нему тогда съезжалась. И без нас там не обошлось.

Гринев:

          А выставки трофейного вооружения в парке Горького? Там уже не только «юнкерсы», но и «мессеры», и «фоке-вульфы» были. Я раз двадцать туда ездил. И с тобою, Карась, мы тоже там были.

Зубов:

          Помню! Всё помню, Утюжок. А когда немцев пленных по Садовому кольцу гнали? Мы на Маяковку примчались, когда половина их уже прошла. А они все шли и шли. И за ними поливальные машины – следы их смывали! Я потом уже стихи об этом написал. Так что мы – современники и свидетели такого, о чем в веках будут помнить. И даже первый московский салют мы с твоего, Самокат, балкона наблюдали. Тогда еще  от вас кремлевские звезды были видны.

Седов:

         Сейчас их, наверное, не видно. Всё высотки позакрывали.

Федотов:

          Ну, хватит, хватит! Умолкли! Наговоримся ещё… Светочка, Михаил, присаживайтесь. По такому случаю немножко коньячку. ( Достает бутылку). Карась притаранил. Да не что-нибудь, а  молдавский, двадцатилетней выдержки. Внуку вашему можно?

Гринев:

        Если он не возражает. Как ты, Егор?

Егор:

         Спасибо. Я воздержусь. Мне просто приятно с вами побыть. Я обо всех вас только слышал. И от бабушки, и от деда.

Седов:

         Интересно, интересно. И что же они рассказывали? Как мы хулиганили, как с уроков сбегали, как на трамвайных подножках раскатывались?

Егор:

         Ну, не без этого. Но в основном все же о героическом. В воспитательных целях! Как за ранеными ухаживали в госпитале, что был в
церкви напротив. Как во время воздушных тревог на крышу лазили, чтобы зажигалки тушить. Было такое?

Федотов:

         Зажигалок не тушили, не сподобилось. Но на крышу лазили, удирая из метро и бомбоубежищ. Ох, и выдрал меня как-то за это отец!  Он начальником эвакопункта был на Белорусском вокзале. А в одну из ночей сорок первого года фугаска упала на привокзальную площадь. Два старых дом снесло, в остальных, окружающих, взрывной волной все стекла повыбило. А я в это время из бомбоубежища смылся. Поднимаюсь на крышу, а там Генька Русак и дед твой с биноклями.

Гринев:

         Да, да, да, было такое!  Правда, бинокль только у Геньки был. Да и то, не бинокль, а детская подзорная труба.

Федотов:

         Так и без неё все было хорошо видно. И вот мы глядим: небо всё в прожекторах, с крыши  Второго часового завода зенитки палят, самолеты ревут, аэростаты качаются, и из перекрестных лучей прожекторов пойманный «юнкерс» пытается вырваться. Мы орём:  « Ага, попался! Смерть фашистам! Смерть Гитлеру!». Но тут нас дружинники обнаружили
И родителям сдали. Вот тогда-то батя меня и «приласкал»! С того дня я и в метро, и в наш подвал, как миленький, бегал.

Седов:

           Ну, что за человек? Призывал всех  умолкнуть, а сам снова завелся. Долго еще будешь себя жалеть? Вроде одному тебе по тылам попадало. Разливай! А то шоколад уже подтаял.

Федотов разливает коньяк.

Федотов:

          Света, Любочка, прозит! Ваше здоровье!

Светлана:

          И за вас за всех!

Пьют, закусывают.

Седов:

           А теперь споем! Можно бы романс, но сначала что-то довоенное. У нас, Егорушка, песни в основном патриотические были. Это сейчас всякие «юбочки  из плюша»  и «люби меня по- французски»… тьфу! А раньше – «Если завтра война», «По военной дороге», « Все выше и выше»,
«Тачанка», «Катюша»… И не хочешь, а подпоешь. Мы на них воспитывались. Вот,  послушай!   ( Играет и поёт):
       

Броня крепка и танки наши быстры,
И наши люди мужеством полня.
В строю стоят советские танкисты,
Своей великой Родины сыны.

          Гремя огнем, сверкая блеском стали,
         Пойдут машины в яростный поход,
         Когда нас бой пошлет товарищ Сталин,
         И первый маршал в бой нас поведёт.

    Резко обрывает песню.
Нет, про»первого маршала»  мне что-то не хочется. Дутый был… «кавалерист»! Споем другую… Вот эту.

Оседлаю я горячего коня,
     Крепко суму приторочу в перемёт…

Гринев (перебивая):

Встань, казачка молодая, на плетень,
Проводи меня с конем на бюллетень!

Седов (нервно):

         Ну, зачем? Хорошую песню испортил!

Гринев:

        Так ведь и она восхваляющая Про того же «первого маршала». Как там дальше?  «Красный маршал Ворошилов, погляди на казачьи богатырские полки». Да если бы СССР войну с его конницей встретил, то мы и недели не продержались бы. Так что лучше романс! Или что-то заветное.  «Темную ночь», или «Шаланды». Мы на тех «Шаландах» в войну помешались!
Седов:

         Ладно. Но все подпевайте… Итак, по просьбе публики, в сопровождении хора  и семи струн гитары, песня из кинофильма «Два бойца». Солист  - застуженный артист дома на Бутырском валу Юрий Самокат. Дирижер – генерал авиации Гринев, в прошлом обладатель простонародного псевдонима «Утюг». Прошу, маэстро! Маши, маши руками!
      
  П о ё т :

Шаланды, полные кефали,
В Одессу Костя приводил.
И все биндюжники вставали,
Когда в пивную он входил.
Синеет море за бульваром,
Каштан над городом цветет.
Наш Константин берет гитару
И тихим голосом поёт.

Все подхватывают:
 
Я вам не скажу про всю Одессу,
Вся Одесса очень велика.
Но и Молдаванка, и Пересыпь
Обожали Костю – моряка.

Продолжается песня.

                З а н а в е с .


     К А Р Т И Н А   2 .

       Тот же двор. Те же действующие лица. Однако солнце уже склонилось к западу и дом освещен не так, как утром. Из одного окна доносится музыка. Это вальс « В лесу прифронтовом». У скамейки кружатся в танце Зубов и Светлана, баба Люба и Седов. Гринев и Федотов, глядя на них, подпевают.

Люба (задорно):

         Ну, хорошо я придумала? Внуку велела, чтоб он только старые пластинки крутил. Бо-о-оже, сколько же лет я не танцевала!

Светлана:

         А потом пусть Русланову заведет. И Утесова, и Шульженко! А-ах, кружи, кружи меня, Вадинька! Эй, генерал! Не ревнуешь? Смотри, как писатель ко мне прижимается!

Гринев:

          Дождется Карась, что я его вызову на дуэль.

Зубов:

         Да ты, никак, домостроевец? Ну, что ж, вызов принимаю. И Светлану у тебя  теперь точно уведу!

              Появляются ЛИЛЯ. ВИКТОР, АНДРЕЙ и АЛЕКСЕЙ.
              Останавливаются, слушают с недоумением.

Виктор (он взвинчен):

         Ничего себе компашечка! Даже генерал!  И баба Люба с ними. Ишь, как изгибается! Прямо Плисецкая! Нас все время гоняет, а сама-то, сама!

Лиля:

        Действительно. Обычно она такая сердитая, а тут прямо цветет. Вроде даже помолодела.

Алексей:

        Как не помолодеть, если у них там не пиво, а коньяк. Вон, бутылка фигурная. Не иначе, как марочный.

Андрей:

       И парнишка с ними. Военный курсант. Может, адъютант генерала?

Алексей:

       Генералы курсантов в адъютанты не берут. У них всегда офицеры.

Лиля:

       А мальчик очень даже ничего. Весьма привлекательный.

Виктор (нервно):
      Понравился? Да?

Лиля ( с вызовом):

      Понравился. И что?

Виктор:

      Так иди, познакомься. Может, это твоя судьба.

       Лиля:

      Захочу и познакомлюсь. Не тебе это решать.

  Алексей:

      Прекрати, Витька. Чего ты заводишься? Слова нельзя сказать. Лиль, не обращай на него внимания. Это он от ревности. Самолюбие заедает!

Лиля:

      Ревность? Самолюбие?  А на каком основании? С таким же успехом и ты можешь ревновать. Только я ведь никому из вас ни жена, ни невеста. И не надо устраивать глупых сцен. Витя, мы с тобой объяснились. Раз и навсегда! Ты хороший, ты милый, я тебя люблю. Но только как друга. Друга детства и юности!

     Музыка заканчиваются. Пары идут к скамьям.

Люба (восторженно):

        Ну, Седов, ну, закружил! Словно бы шампанского выпила!

Светлана:

       А почему нет шампанского? В такой-то день? Надо кого-то послать. Миша, позвони шоферу, пусть привезет.

Гринев:

      Хорошо.   ( Отходит  в сторону, звонит по мобильному. Затем возвращается ) Сережа привезет… Так что, передохните. А у нас серьезный разговор.

Светлана:

      Ну, конечно. Когда мужики собираются, у них неизменно серьезные разговоры. Или о футболе, или о женщинах.

                Бросается на скамью, обмахивается платочком.
                Наклонившись к Любе, что-то шепчет ей. Зубов,
                Федотов, Гринев  и Егор отходят в сторону. Седов сидит,
                перебирая струны гитары и что-то напевая.
   
Виктор:

      Значит, только друг детства? Ну, что ж, насильно мил не будешь. (Зло)
Но почему на наших скамейках чужие  рассиживаются? Да еще с песнями и плясками! По какому праву? Кто такие?  Откуда они?

Андрей:

       А тебе не все равно? Может, к бабе Любе пришли.

Виктор:

       Мне не все равно. И я у бабы Любы спрошу. Отчего она теперь милицией не грозит? Баба Люба! А, баба Люба!

  Лиля:

       Витя, перестань! Я тебя умоляю!

Алексей:

       Витька, не делай этого. Не нарывайся на скандал. Себе же хуже сделаешь.

Виктор:

       Ну  уж нет! Я спрошу… Баба Люба -а!

Андрей:

      Говорил я, что не нужно позволять ему портвейн. Обошелся бы пивом.
А теперь уйми, попробуй.

Алексей:

      Да мужики его смирят, если он их достанет. А ведь он, как нарочно, лезет на рожон. Это, Лилька, все из-за тебя.

Лиля:

     Ну, конечно. Я виновата. А почему я каждому  дурню должна потакать? Вы – друзья. Вы его и утихомирьте. Сделайте что-нибудь.

Виктор (направился к скамьям):

      Баба Люба -а! Здравствуйте!

Люба (приветливо):

       А-а, Витенька! Извини, Светлана… Ребята, идите сюда! Я вас познакомлю!.. Ребята, вы знаете, кто к нам пришел?

Виктор (надменно):

      А это нас не интересует. Мало ли с кем вы тут распиваете? Только нас больше не гоняйте! Попробуйте нас тронуть!

Андрей (хватает его за руку):

     Виктор, пойдём! Не позорь себя и нас!

Виктор (вырвавшись):

     А  частушечки попеть? Барыню сплясать? Баба Люба, слабо?

       Мужчины и Егор прекратили беседу. Подошли
К скамьям. Баба Люба растерянно смотрит на них.

Люба (изумленно):

     Ну, надо же… Чего это на них нашло? Претензии какие-то…
Андрей:

     Виктор, пойдем! Да идем же , ты… дубина!

Виктор (яростно):

     Отстань!  Почему я из своего двора должен уходить? Я здесь живу, я в этом доме с рождения… И  вот эти скамейки лично сюда притащил! А теперь посидеть на них хочу… культурненько. А они пришлыми заняты! Господа, потеснитесь, позвольте присесть! Мне и моим приятелям!

Гринев:

     Ну, садитесь. Поглядим на наших «сменщиков». На тех, кто нас в этом доме через столько лет сменил.

Виктор приготовился сесть, но остановился.

Виктор:

       «Сменщиков»?  Это как же понимать? Каких «сменщиков»? Вы о чем говорите?

Люба (резко):

        О том, глупый ты глупец! Ведь тебя, дурачка, еще в помине не было, когда эти люди в нашем доме жили! И до войны, и в войну, и в последующие годы!

Лиля (трагически):

      Бо-о-оже, как стыдно! Ой, как мы опозорились!

Виктор (развязно):

      Да, перестань! Всё нормалёк!

Люба:

     И вот вспомнили детство, собрались через много лет, а ты объявился и праздник испортил! «Нормалёк»! Слова- то какие… Го-о-осподи, шпана! Хоть бы пить умели. А то выпьет десять грамм, а куражу, как с поллитры! Вася, Миша, Света, идёмте ко мне! Нечего с этими охламонами нервы трепать!
Виктор:

      А почему сразу «охламоны»? Почему надо оскорблять? Я же не знал… мы  же не знали…

Люба:

     А тебе и знать необязательно. Да мало ли кто бы здесь сейчас отдыхал! Но у вас никакого уважения к старшим. Охламоны и есть! И ты, Лилечка, с ними!

Виктор:

      Ну-у… мы извиняемся… я извиняюсь… И уже ухожу… Товарищ генерал, простите. Мы в армии не служили, к дисциплине не приучены.

Егор:

      Ничего. Послужишь – приучат. Армия любого человеком сделает!

Светлана:

      Егор, не вмешивайся. Тебя не спрашивают.

Виктор:

      Не спрашивают. Верно тетенька говорит. Но если армия такой могучий воспитатель, то почему из неё то и дело бегут? Чуть не ежедневно по телику о дезертирах рассказывают. Так не проще ли было нежелающих не призывать? Я вот лично от армии как-нибудь откошу! Пусть служат те, кому это нравится. Как вот вы, например, молодой человек!

Лиля:

      Да что же это такое? Что он болтает? А взрослые почему молчат? Почему не одернут?

Егор хочет ответить, но Светлана его сдерживает.
 
Виктор:

       Только не говорите про священный долг, гражданскую обязанность, про присягу и прочее! Те, что из частей бежали, тоже присягали. А чем это кончилось? Они преступники, предатели! Но кто их в гадов превратил?

Алексей:

       Виктор, уймись! В последний раз прошу. Не слушайте вы его! Он же по недомыслию. Показать себя хочет, вот, мол, мы какие! Поколение нэкст! А мы все очень разные. И по одному болтуну не судите обо всех!

Гринев:

       А мы и не судим. Нам даже интересно. Мы лишь мысленно сравниваем себя и вас. В любом поколении были и герои, и трусы. И если откровенно, то из вашего приятеля лезет не бравада, а панический страх. Он не армии боится, а тех трудностей, что там его ожидают. Поэтому и паникует, истерику закатил.

Седов:

       Точно! Ты самое верное определение нашел. Мы, мальчишками малыми, на фронт рвались, чтобы нашим бойцам помочь! И потом служили срочную, как подобает мужчинам. Не хныкали, не ныли, не теряли себя. Да если б кто из наших ребят  вот так заскулил, от него все отвернулись бы! Руки бы никто не подал! А тут парень рассопливился, а вы ему потакаете. Уговариваете,  едва ли не извиняетесь за него…

Виктор:

        Но я же правду говорю! Высказываю…  свое отношение!

  Федотов:

        А оно никого не интересует. Чего ты к людям пристал? Чего выкаблучиваешься? Оставь свое при себе и иди себе с Богом! Тоже мне, оракул! Выразитель поколения!

Виктор (оскорблено):

         Ну, что ж, мы уходим, раз вам так помешали!

Лиля:

        Ты уходи. А я с ребятами остаюсь. Можно? Товарищ генерал? Баба Люба? Вы же для меня сейчас, как ожившее прошлое! Этого дома, этого двора! Вы же здесь тоже росли, играли, дружили… да еще в самые трудные времена!

Зубов:

        Нынче время не легче. И вам тоже достается.

Андрей:

       Достается, но не так. Мы в другой стране выросли. И многое принимаем сейчас, как должное. И вот можно вас спросить? Вы в каких квартирах жили? Вот вы, товарищ генерал?

Люба:

      Его зовут Михаил Александрович Гринев.

Гринев:

       Я из четвертой. Моя жена Светлана из девятнадцатой. А дружок наши писатель Вадим Семенович Зубов из первой.

Седов:

        Я из тридцать пятой. Седов Юрий Павлович.

Федотов:

        Ну а я, Федотов Василий Васильевич, из сорок второй.

Лиля:

        Из сорок второй?! Так мы сейчас там живем! Вот встреча, так встреча! Зайдете к нам в гости? Очень вас прошу!

Федотов:

        С удовольствием. Каждому хочется в своей бывшей побывать. Сколько там пережито, сколько связано с каждым!

Лиля:

       Ну а мы вам поможем. По всем квартирам проведем. Мы гордиться должны, что здесь такие люди жили! Генерал, писатель… есть с кого брать пример.

Седов:

       Вот это разговор. Спасибо тебе, девочка. Тебя Лилей зовут? А друзей твоих как?

Алексей:

      Я Алеша. Из пятьдесят третьей.

Андрей:

      А я Андрей. Живу в семьдесят шестой. На одной площадке с Виктором.

Виктор (гордо):

       Обо мне без информации! Вы  уж сами приобщайтесь.      (Уходит)

Светлана:

      Что с ним происходит? Почему он такой? Его кто-то обидел?

Андрей:

        Он сам себя обижает. Вообще-то, он  славный. Но порой на него накатывает.

Седов:
       А коль накатывает, то пусть лечится и держит себя в руках. А не то с таким характером ему в жизни трудно будет. Ну да ладно, ушел и скатертью дорожка!

Зубов:

      Так ты говоришь, из семьдесят шестой? Там же раньше  Сёмка с Беллкой жили. В их квартире во время съемок  Карандаш обитал.  Вы хоть знаете, что у нас тут снимали кино? «Старый двор» называлось.

Лиля:
      Еще бы!
Андрей:

      Конечно. А Белла Ефимовна… она – моя бабушка.

Светлана:

      Значит, твоя фамилия Бурштейн?

Андрей:

      Нет, Караваев. У меня папа русский. А Семён Ефимович Бурштейн давно в Израиле живет. Два года назад приезжал сюда. Вот баба Люба с ним встречалась.

Люба:

     Да, наведывался Сёмка. Вы б его не узнали. Длинный, тощий, очкастый, точный Паганель! Всё про всех расспрашивал: кто, да где, да как? Даже прослезился. Звал меня к себе. Дескать, если заболею, устроит в свою клинику. Он у них там знаменитый врач. Адрес даже оставил.

Зубов:

     Вот и прекрасно. Свяжемся с ним по Интернету. Ну, а Белла-то где?

Андрей:

      Бабушка на даче. У неё с ногами плохо. С палочкой ходит. Но если бы знала про вас, обязательно примчалась бы. А теперь будет жалеть.
Зубов:

       Ничего, мы еще встретимся. А пока общий привет ей от нас передай.

Андрей:

        Непременно. Она будет счастлива.

Люба:

       Беллка, Беллка… если бы она знала! А я тоже не предполагала, что сегодня развлекусь. Выхожу во двор, вижу: мужики водку пьют. Подхожу, хочу ругаться, и вдруг – батюшки-светы! Один, другой, третий – знакомей знакомого! А вот с этим Василием Васильевичем мы в детстве даже целовались. Так что едва не лишилась чувств. Всё в душе встрепенулось, жизнь в мгновение ока перед глазами прошла. Доживете до наших лет, поймете, что это такое.

Егор:

      Все перезнакомились. Один я неаттестованный.

Зубов:

     Ой, прости, Егорушка. Сейчас я тебя представлю.

Егор:

     Спасибо, дядя Вадя. Но лучше я сам. Разрешите представиться: Егор Гринев. Курсант высшего краснознаменного летного училища. Будущий истребитель. Почти выпускник.

Пожимает руки парням. Целует руку Лили.
Лиля смутилась, спрятала руку за спину.

Лиля:

     Ой, ну что вы! Мне никто еще рук не целовал. А вы… а вы  тоже в нашем доме жили?

Егор:
     Увы! Я родился в одном из дальних гарнизонов. Мой отец тоже военный, только строевик. Так что всё детство Я с  солдатами провел. И об этом доме знал только по рассказам. Но пару лет назад приходил сюда. Так сказать, в наследный родовой замок.

Лиля:

    И были, наверно, разочарованы. Обычный кирпичный. Да к тому же еще и  старый.

Егор:

    Да что вы! Он для меня легендами овеян, как и любое семейное гнездо. Когда дед или бабушка о своем детстве рассказывают, это просто поэмы! Заслушаться можно! Тут у них в годы войны было особое братство. Все за одного, один за всех!

Алексей:

      К сожалению, нам с этим не повезло. Так, приятельствуем по-соседски, вечерами встречаемся, лясы точим… Может, через годы и нам наше детство необыкновенным покажется. Но пока о подобном речи не идет.

Лиля:

     А вы уже летали на самолетах?  И с парашютом, наверное, прыгали?

Егор:

     И летал, и прыгал. Правда, летал пока не на сверхскоростных. Но это дело будущего.

Лиля:

      Наверное, страшно впервые было?

Егор:
      Естественно. Хотите, я подробнее об этом расскажу? Только давайте отойдем, чтобы старшим не мешать. Пусть они дорогое свое вспоминают.

Андрей:

     Давайте. Вон к той скамейке. Знаешь, нам с Лешкой скоро в армию идти. Так ты нас просвети, по мере возможности. А то ведь можем и в училище…

Молодежь отходит к третьей скамейке.
Усаживаются. В это время за сценой раздается
Шум подъехавших машин, визг тормозов.

Алексей (вглядываясь):

       О-о, «Мерседес шестисотый» и джип «Чероки». Еще кто-то прикатил. Вот крутые деды!

Появляется ПЫХЛИН  - «Коляй Бу-бу».
Он весь в черном, при «бабочке». На
левом глазу черная повязка. В руке трость.
Прихрамывает. С ним двое телохранителей.

Андрей:
   
     А мне что-то не нравится этот субъект. Прямо «Билли Бомс» какой-то. Не гармонирует он, Егор, с твоим дедом. Разные общественные категории.
Алексей:

      Да и морды у его амбалов явно угрожающие.

Егор:

     Но, может, они по другим делам приехали. Дом у вас большой, народу живет много.

Алексей:

      Так-то оно так. Но хромой целенаправленно к скамьям подгребает. И мордовороты руки в карманах держат. Уж не «стрелка» ли тут назначена? Кто кого и кто с кем?

Пыхлин (телохранителям):

     Постойте  в сторонке!  (Подходит к компании) Ба-а! какие люди! Любка, это ты сей вернисаж организовала? Не подвел меня Шнурок, не обманул. Вся старинная братия почти в полном составе! И даже генерал! Здорово, Мишаня! Очень тебе эти погоны идут.

Гринев:

      Здорово, Бу-бу, коль не шутишь.

Пыхлин:

     А почему «Бу-бу», а не Николай Иванович? Что за фамильярность? Я же тебя не «Утюгом» назвал, а чин по чину, по званию. И с кирюхами твоими уважительно обойдусь. Здравствуй, Юрок! Привет, Вадимчик!.. Удивляетесь моей памяти? Так у меня глаз – ватерпас! Один раз увидел – запомнил на всю жизнь. Особенно тех, кто из меня крови попил. Это тебя, Федотов, касается. Как ты не наезжал на меня из мэрии, каких ментов не науськивал, а я весело живу, и надеюсь жить долго.

Федотов:

      Живи. Только другим не мешай. А то у тебя хватка паучья.

Пыхлин:

       Ну, не надо, не надо! К чему злые выпады? Хотя я могу их принять за комплимент. В наши дни только так существовать и следует. Чуть расслабишься, растеряешься, и тебя тут же сожрут.

Федотов:

      Но ты приехал не за тем, чтоб свое кредо обнародовать? Что-то тебе от нас надо? И, кстати, почему Шнурок? Причем  здесь Серёга?

Пыхлин:
     Так ведь он мине о вашем сходняке доложил. Он мине благодарный. Сколько лет на меня пашет! Я ему, алкашу, спиться не позволил. Подобрал, подлечил, приставил к делу.

Федотов (недоуменно):

      Но от кого же Шнурков узнал о нашей встрече?

Седов (покаянно):

      Да это я его позвал. Встретил на  Беговой, ну и пригласил… все-таки он наш, бутырский. А он Коляя посвятил, а сам прийти побоялся. Вот позорник! С малых лет перед сильными прогибался!

Пыхлин:

      Зато живет хорошо. Ни в чем не нуждается. Во всяком случае, лучше любого другого пенсионера. Я вот Любке говорил: потрудись на меня и за раз получишь столько, сколько за год не заработаешь. А твоя, Михаил, пенсия, если не секрет, на  сколько тянет?

Гринев:

       Сколько есть, всё моё.

Пыхлин:

      Ага! Военная тайна! Только не больно ты на это «своё» разгуляешься. Правда, теперь тебе и за «Героя» приплачивают, но по всеравно по достоинству ты не оценен. Как и все остальные. Как ты, Самокат. Мне Шнурок донес, что ты на рынке тряпьишком торгуешь. А ведь был большим ученым, чего-то изобретал. И вот у меня ко всем вам деловое предложение.

Седов (иронично):

        Да? Ну, что ж, обнародуй. Мы уже о некоторых твоих задумках наслышаны.

Пыхлин:

     А ты не язви, не язви. Может. еще спасибо скажешь. Ну, так вот, мужики, я все ваши пенсиёшки многократно увеличу.

Седов:

     Да ты что? Вот так вот возьмешь и облагодетельствуешь? Ну, прямо меценат!

Пыхлин  (поморщившись):

     Возьму! Если согласитесь  работать в моей команде. Мне такие уважаемые люди нужны. Служба в основном будет представительская. При ваших-то связях можно многое связать… Ну, чего призадумались? Я верняк предлагаю! Вы – мине, я вам, и мир во всем мире!

Федотов:

       Ну а в доме -то нашем у тебя какие дела? Любаша говорила.

Пыхлин:

      А я и не скрываю. Надо мне человечка одного в Думу пропихнуть. Выборы на носу, и надежные голоса требуются. Тем более, что я провожу его по этому избирательному округу.

Зубов:

      Ты проводишь? Именно ты?

Пыхлин:

      А что тут такого? Ежели я спонсор?  Ну а если не я, так общественное объединение. Например, кондоминиум нашего бывшего дома. Ведь различные партии своих по спискам протаскивают, ни с какими избирателями не советуются. А мы демократически… народным волеизъявлением! И если вы авторитетом своим поможете, у нас точно в Госдуме будет свой депутат.

Седов:

       Персональный? Карманный? Имени господина Пыхлина? И для этой марионетки голоса тебе нужны?

Пыхлин (зло):

      Ну, чего ты все ёрничаешь? Уймись! Я же не бесплатно. Все чего-то получат. И с этим домом разберемся. Надеюсь, в лучшую сторону. А кому, чем и как депутат будет служить, это забота заинтересованных. Ведь не секрет, что повсюду лоббируют. Каждый пытается что-то выжать для своих. 
Зубов:

       Не секрет. Но почему тогда сам не баллотируешься? При твоей-то пронырливости ты в Думе лучше преуспел бы.

Пыхлин:

      Ну, во-первых, я стар. А во-вторых, у меня бизнес. И пустопорожняя говорильня меня не прельщает. Тем более, что основные вопросы решаются в кулуарах. А кандидат мой – говорун и умелец еще тот! Вот ты, Зубов, кто сейчас?

Федотов:

      Вадька – писатель. Тебе ведь, наверное, и писатели требуются?

Пыхлин:

      Еще как! Если золотое перо, то я его раскручу  покруче  всяких Толстых! Тут же полное собрание сочинений издам! Тебе, Юрка, не лоток, а модный бутик предоставлю. Хочешь, на Арбате, хочешь, на Тверской. И Федотову, уж как я его не люблю, а приличную денежную синекуру устрою. Черт возьми, не чужие же мы! Сколько лет друг друга знаем!

Гринев (усмехаясь):

       А мне чего предложишь? Меня тоже возьмешь? Уж не швейцаром ли в свой центральный офис?

Пыхлин:

      А ты, Мишаня, вообще вне конкурса! Твое дело – орденами сверкать и щеки надувать. Ты у меня будешь замом по имиджу! Самое престижное генеральское  занятие. Ну, так как? Сговоримся? Кто еще вам подобное предложит?

Федотов:

      Да, пожалуй, никто. Предложение заманчивое.

Седов:

      Еще бы! Коляй, а если я соглашусь? Но только на два бутика? И на Тверской, и на Арбате. Тогда как? Потянешь?

Пыхлин:

    Я и на пять потяну, если увижу свою выгоду. Ну, по рукам? Чего ещё думать?

Федотов:

     Действительно, чего? И вот мой ответ. А не пошел ли бы ты на… и вали- ка отсюда!

Пыхлин (оторопело):

     Чего, чего? Куда?

Федотов:

      Туда! Сколько лет на свете прожил, а не уяснил, что не все в этом мире продаются!
Пыхлин:

      Врё -ёшь!  Любого можно купить! Все зависит от количества цифр в энной сумме!

Гринев:

     Может быть, и так. Если судить по тебе. А на нас твои количества впечатления не производят. Так что правильно Васька говорит: мотай ты отсюда! И дорогу к этому дому забудь. Этот дом для тебя теперь запретная зона!

Пыхлин (разъяренно):

       А ты что за запретитель? Да мне стоит мигнуть и от твоего генеральства ничего не останется! Как и от остальных! И даже от этого дома! Я же его покупаю по остаточной стоимости. И уже договорился с городскими властями. Затем снесу к чертовой матери, чтоб и памяти не осталось! А на месте его отель построю, или  очередное казино.

Федотов:

      Надейся. Только лапки у тебя, паучок, коротки. И кого бы ты ни купил, ни призвал себе в помощь, ни Дума вам не обломится, ни, тем более, этот дом.

Пыхлин:

      А мы посмотрим. Поглядим: кто кого? Встанете поперек – раздавлю, не задумываясь. Пусть хоть всю авиацию на меня Гринев поднимет. А еще… у вас ведь детки и внуки есть… Побеспокойтесь о них. Мало ли чего может случиться. Непрочен человек, смертен, смертен!

Гринев (надвигаясь на него):

      Ах ты, гад! Ты еще угрожаешь? Да я тебе своими руками сейчас вторую ногу выверну!  Мразь! Как был уголовником, так им и остался!

Пыхлин (отступая):

      Ну, ну, ты не очень… Ишь, раздухарился!.. Шрам! Булыга! Ко мне! Остановите его! И если что, стреляйте!

  Телохранители, достав пистолеты,
прикрывают Хозяина.

Егор (вскочив со скамьи):

        А вот теперь следует вмешаться. Лиля, вы останетесь здесь!

Лиля:

       Ну уж нет. Я с вами!

                Молодежь подходит к старшим, становится рядом.
                Из подъезда выскакивает Виктор с видеокамерой в  руке.
                Остановившись поодаль, снимает происходящее.

Пыхлин:
      
      Козлы! Фраера! Подумайте, с кем связываетесь! Я вас в детстве давил, и теперь душить буду!

Федотов:

      А вот тут ты, Бабуин, прокололся окончательно. Вон же сколько свидетелей из окон глядят! Бандит, бандит, он и есть! В какую бы шкуру ни рядился. Кстати, нас даже снимают. Эй, сынок, иди сюда! Чувствую, что будет новый фильм «Старый двор»!

Пыхлин:

      Шрам! Отними у щенка видеокамеру!

    Один из телохранителей бросается к Виктору,
Но его опережают Андрей и Егор. Встали –
Глаза в глаза. У Шрама в руке пистолет.
Все остальные замерли.

Пыхлин:

       Ну, чего застыл? Шмальни в  воздух! А не уйдут – по ногам!

Шрам:

       Да я шо, идиот? На глазах у всего мира!.. Отдай пленку, качок, я хорошо заплачу!.. Двести баксов… триста баксов! Ты ж таких бабок сроду не видел!
Виктор:

       Видел и побольше. А ты спрячь свою «дуру»! И обернись! Насчет вас уже звонят!
Федотов (по мобильнику):

       ГУВД?.. Генерала Попова!.. Это Федотов из мэрии… Соединяйте, соединяйте!.. Всеволод Петрович? Федотов беспокоит. Подошли-ка по -срочному группу захвата… Адрес: Бутырский вал дом пять!.. Да тут твой давний знакомый Пыхлин разошелся! Обормоты его стволами размахивают!.. Посылаешь? Ждем!

Шрам, оглядываясь на грозящего ему кулаком
Пыхлина, отчаянно:

Шрам:

       Ну что, малый? Не продашь? Тогда смотри, пожалеешь! Ведь тебя отловить, нам труда не составит! Стоит ли рисковать?

Виктор (продолжая снимать):

       Говори, говори… вот тебе и доказательства! И надеюсь, что первым отловят тебя! Вон, и шеф твой, и кореш уже сваливают к тачкам! Мотай скорее, а то не успеешь!

Шрам застыл в растерянности, опустив пистолет.
Этим тут же воспользовался Егор. Бросился на
бандита, заломил ему руки.

  Егор:

        А «пушку» отдай!.. Плохое это дело! Ты еще молодой, за кого лоб подставляешь?

Шрам:

       Не-е-ет!.. Отвали!… Пристрелю паскуду!

Борются. Раздается выстрел. Егор вскрикивает
К нему бросаются Гринев и Светлана. Алексей и
Андрей наваливаются на Шрама, скручивают его.
Федотов снова звонит.
Шрам (вопит):

       Ах вы, суки! Вас за это повесят! Все блатные, все урки поднимутся на вас!.. Ше-е-еф! Булыга! На помощь! На помощь!

Егор (осматривая руку):

       Вот дурила! Себя же и погубил. Говорил я тебе, за кого лоб подставляешь?

Светлана:

      Егорушка! Ты ранен?

Егор:

      Да нет, пронесло… порохом опалило.

Лиля:

      Давайте я вас перевяжу. Только зайдём ко мне домой.

Егор:

     Спасибо… Только  перевязывать нечего. (Отдает пистолет Гриневу)

Гринев( осматривая оружие):

     Смотри-ка ты, «вальтер»! И возможно, уже засвеченный. Ну, Бу-бу, ты и за это ответишь!

Шрам (пытаясь вырваться):

      Босс! Булыга! Не бросайте меня!

Пыхлин ( по-прежнему пятясь):

      Не ори! Я тебя вытащу! А вы, падлы позорные, ждите1 Война, так война! Я ж вас всех по одному отслежу и урою!

Вдалеке раздаются звуки милицейских сирен.
Пыхлин:

       Булыга, сваливаем!

Булыга:

     А Шрам?

        Пыхлин:

       Да хрен с ним! Сам виноват! Говорил я ему: шмаляй! А он что сделал?

Шрам:

     Бу-улыга-а!.. Ну что же ты, га-ад?

Пыхлин:

       Урою! Урою все-е-ех!
 
У б е г а ю т.

Федотов (насмешливо):

       Напрасно он так! Не жалеет себя. Не сознает, что его самого уже урыли.  Уж теперь генерал Попов его достанет! ( Виктору) Камера у
тебя  надежная? Не подвела?

Виктор:

       Новейшая из новых! Отец на окончание школы подарил. Я всё с  самого начала  заснял. Словно предчувствовал…. Вот, возьмите кассету. А за то, что нагрубил… простите… пожалуйста!

Гринев:

     Ладно, чего не бывает по молодости. А кто старое помянет, тому глаз вон!
Виктор:

       Спасибо!
За сценой шум моторов, крики, милицейские свистки.

       Зубов:
   Удирают!

Федотов:

    Далеко не уйдут. Я за них теперь ломаной копейки не дам.  (Парням): Пошли, отведем и этого… Хотя, вот и милиция. 

Выбегают два милиционера с автоматами.

Лейтенант:

Ещё и этот?

Федотов:

     Да. Стрелок! Вот, пожалуйста, пистолет  и  кассета… веские доказательства. Вы пока оформляйте, а мы через часик  к вам подъедем.

Лейтенант:

         Хорошо. Куда именно, вы знаете? Там будет полковник Самохин.

Федотов:

      Конечно. Мы уже созвонились. И я сейчас пройду с вами….

Лейтенант (сержанту):

     Марчуков, давай наручники!.. (Надевает наручники на Шрама.) Что ж, пошли, стрелок!

Шрам:

    Нет… не-е-ет! Не надо! Я не хочу! Оставьте меня! Вы еще пожалеете! Гады! Га-ады! Га-а-ады-!

Милиционеры уводят  Шрама.  Вместе
с ними уходит Федотов.
За сценой шум отъезжающих машин.

Седов:

     Хочу надеяться, что  Бабуин действительно не вывернется. Хотя… кто знает. Пленка, конечно, доказательство веское. И стрельба, и пистолет. Все для следствия и суда. Но сколько раз даже вопиющие дела спускали на тормозах. Ведь сказал же Бу-бу, что всё зависит от цифр.

Зубов:

     А я полагаю, что никакие цифры ему не помогут. И никто за него уже не вступится. Он лишь шавка для тех, кто за ним стоит. А теперь сам подставился и их подставил. Депутатскую аферу с треском провалил. Шухер поднял на всю столицу. Такое не прощают.

Гринев:

      Ну а если впрямь продолжится нашествие проходимцев, нацелившихся откупить  все окрестности, то мы этот дом превратим в сталинградский дом Павлова. Ни один фашистюга ведь там не прошел.

Седов:

       Я всё сокрушался, что живу мелко, скучно. А теперь у меня цель появилась. Может, мой самый последний боевой рубеж!

Возвращается Федотов.

Федотов:

       Боевой рубеж? Где и зачем?

Седов:

       Но ты слышал, что Коляй заявил, насчет дома? Это ж центр – справа Ленинградка,  слева – Тверская, а посредине Белорусский. Завидное место! И, наверное, многие мечтают им завладеть.

Зубов:

       Так ведь уже овладевают. Вон, напротив, через дорогу, какие махины возводят! И до дома нашего тоже доберутся. Правда, не какие-то там «бабуины» и прочие, а, скорее всего, мэрия или федералы. Но, будем надеяться, что возьмутся за него не скоро.

Федотов:

       Однако  чему быть, того не миновать. Ведь даже сталинские высотки постепенно разрушаются, хотя и были построены после войны. А наш родной выстоял и в годы пятилеток, и в Отечественную, и во все эти смутные лета. Так что, давайте, провозгласим тост за него. И за наше вновь обретенное нерушимое братство!

Гринев:

       А ведь Васька прав. Времена меняются, и жизнь меняется вместе с ними. На наших глазах, при общем нашем попустительстве развалилось величайшее государство, огромный общий дом, построенный нашими предками. Разбежались, хуля и предавая его, по своим национальным пределам те, кого выпестовала и вынянчила Россия.

Светлана:

       Миша, ну ты опять за своё! Ведь, бунтуй не бунтуй, а ничего не изменишь.  И что значит этот наш отдельный, так же обречённый, дом не только в масштабах Отечества, но даже и города, района, улицы? Сколько можно тосковать о свершившемся?

Михаил:

          Ну а как же иначе, если это  т в о й   дом?.. Ну да ладно, действительно, хватит.  Как, Василёк, Бу-бу уже взяли?

Федотов:

        Успел умотать. Но погоня идёт.  Думаю, из Москвы его не выпустят.

Люба:

      Дай-то Бог, дай-то Бог! Совсем сдурел на старости лет, идол!

Зубов:

       Да, не такой я представлял себе нашу встречу.

Федотов:

      А чем она тебе не нравится? Замечательная! Боевая! Каждый доказал, чего он стоит. И я рад, что никто из нас друг в друге не разочаровался.

Светлана:

      А вот и наш водитель! Сережа, привез?.. Неси сюда!

Появляется водитель Гринева с  сумкой в руках.

Водитель:

      Как просили… Мускатное, крымское.

Светлана (приняв сумку):

       Спасибо, дорогой. Посиди немного с нами.

Водитель:

     Нет, нет, спасибо. Я лучше в моторе покопаюсь,  карбюратор проверю. Извините…
У х о д и т.

Светлана ( достав бутылку шампанского):

      Василёк, ты тост предлагал. Вот теперь в самый раз. Юрка, открывай!

Седов:

      Минуточку! У меня тоже сюрприз!.. Я случайно у себя в столе «жостку» обнаружил!  Сколько лет там валялась!  (Достает из кармана
кусочек шерсти с кусочком свинца).  Вот!.. Э-эх ты, милая! Я же чемпионом двора по ней был. А ну, кто хочет расслабиться? Кто игру не забыл? Рискнешь, генерал? Слабо тебе?

Гринев:

      Почему слабо? Ноги еще держат. Кидай сюда! Покажу класс!

Седов перекидывает ему «жостку». Светлана
с бутылкой в руке, укоризненно.

Светлана:

    Ми-и-иша-а! Не солидно!  На тебя дети смотрят. И ещё… вон из окон глядят!

Зубов:

    Ну и что? Пусть посмеются. А то глупый выстрел всех взбудоражил. Отдавай жостку, Утюг!  Я попробую!

Гринев:

     Следующим будешь1 Пацаны, считайте!

Светлана:

     Михаи-ил!

Гринев:

     Не мешай… не сбивай с ноги!

Начинает подкидывать жостку ногой.
Зубов и Седов считают.

Седов:

    Раз… два… три… четыре… Давай, давай, генерал!

Зубов:

      Пять… шесть… Опа!.. Опа!  Но все равно я тебя переиграю!

Федотов:
     Ну, хватит, хватит! Завелись! Молодец, Мишка! Доказал!

Зубов:

    Но я тоже хочу! Дайте и мне покрасоваться! (Отбирает жостку, работает). Раз… два… три… четыре…

Андрей (подталкивая Алексея):

    Ничего себе деды? Во, дают, во, дают! А мы в эту игру почему-то не играли.

Зубов:

     … десять… одиннадцать… Ага… ага!

Федотов:

     Карась! Ну, тост же провозгласили! Поглядите на них. Седые, умудрённые, а ведут себя, как дети!

Седов:

     Так ведь дети войны! В детстве не доиграли.

Зубов:

    И ты, Самурай, такой же. Дай тебе волю, футбол начнешь гонять. Как когда-то мы здесь с циркачами сражались! Света! Ну, отдай же ты ему бутылку. Пусть разливает. И молодым нашим друзьям сегодня тоже положено!
Гринев:

     Предложение поддерживаю! Но подождите, подождите! В общем, так… По случаю приезда нашего внука Егора и тезоименитства моей любимой жены…

Зубов:

     Да? Эх, как славно! Поздравляю, Светланочка!

Гринев:

    Не перебивай!.. Предлагаю всей компанией поехать к нам. Кто «за»?..
Единогласно! Тогда, Самокат, запаковывай сумки!

Егор:

     А вы, ребята, поедете? Дед приглашает.

Андрей:

    Заманчиво. Но нет, нет…. У вас семейное торжество. Зачем вам посторонние? Но, надеюсь, что мы с тобой еще встретимся?

Егор:

    Обязательно. Я часто буду сюда приезжать… Ну а вы, Лиля? Я обратно вас потом привезу.

Лиля:

      С удовольствием. Однако причина всё та же…

Егор:

     Жаль. Но тогда, может, телефон свой дадите? Разрешите хотя бы вас позвонить?

Лиля ( в замешательстве оглядываясь на Виктора):

     А зачем вам это нужно?

Виктор (грубовато):

      Раз просят, значит, нужно. Давай, не отказывай. А то я сам номер назову. Мне он больше не понадобится. Я в армию ухожу. И обязательно вернусь с краповым беретом!

Лиля:

       Ну, хорошо… вот папина визитка… Звоните!
Гринев:

     Все собрались? Всё прибрали?.. Тогда поехали! Ребята, вперёд!

Егор:

     Нет, они остаются. Но мы с ними еще встретимся.

Федотов:

     Что ж, тогда до свидания! Спасибо вам, наследники! Вы нам очень помогли.

Андрей:

   Не за что! У нас было сегодня с кого брать пример.

Виктор:

    Подождите! Одну минуточку… Встаньте все на фоне нашего дома!.. Минуточку, минуточку…

Достает из кармана новую кассету, вставляет
в видеокамеру. Затем устанавливает камеру на
одной из скамеек. Заглядывает в видоискатель.

Отлично! Все в кадре!.. Съёмка началась!

Зубов:

  А ты чего сам  застыл? Иди к нам! Вставай рядом с генералом!... Вот так!.. Надеюсь,  все запечатлелось?

Виктор ( возвратившись к скамейке, проверил запись): - Всё отлично! Каждому  будет по экземпляру!

Зубов:

       Красота! Но… но… дорогие мои! Что же это такое? В наши квартиры мы уже не зайдем? Вот так и уедем?

Федотов:

     Зайдем. Но в следующий раз. Может, через недельку? Тоже с утра, на этом же самом месте. Ну? Голосую!

Голоса:

       Согласны! Без возражений! Встречаемся! Только без опозданий!..

Гринев:

       А теперь поехали, поехали! Сколько у нас машин?

Светлана:

      Наша…
Федотов:

      Моя «Волга».

Зубов:

     И мой «Опель». Достаточно!

Гринев:

    Егор? Ну, ты чего?

Егор:

    Идите! Я вас догоню.  (Лиле): Можно я позвоню вам уже сегодня? Вы позволите?
Лиля:

    Конечно. Звоните. Я буду ждать!

Егор присоединяется к старшим.

Егор:

      До встречи, ребята!
Парни и Лиля:

       До свидания!  До встречи! Будь здоров!

Люба( машет кому-то рукой, кричит):

    Же-е-енька!  Поставь  нашу московскую! Гимн наш давай!

             Звучит  песня о Москве.

    Я по свету немало хаживал,
Жил в землянке, в окопе, в тайге.
Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске.

Все подхватывают припев.

Но всегда я привык гордиться,
И везде повторял я слова:
«Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!»

       Нарастает, продолжается песня.

    З а н а в е с .