Гадающие на спичках

Сергей Доровских
  Маленькие дети - это единственная хорошая разновидность людей.
 
   Стивен Кинг
 
 
 
  Всё, хватит, дальше нельзя!
  Я возвращаюсь в детство...
 
   Олег Медведев
 
 
 
  Парень с девушкой шли по тёмным улочкам Тамбова.
 
  - Слушай, ты хоть сам понимаешь, что говоришь? - строго спросила она.
 
  - Конечно.
 
  - Может, тебе лучше пойти и поспать? - девушка с недовольством посмотрела в его помутневшие глаза.
 
  - У меня такое ощущение, будто я что-то гадкое сказал, а не "я тебя люблю".
 
  - Просто когда "я тебя люблю" перегаром отдаёт, удовольствия мало.
 
  - Так ведь я совсем чуть-чуть. Слегка принял для куражу. Не более.
 
  Девушка хитро улыбнулась:
 
  - Готова поспорить, что с утра ни о чём не вспомнишь. Так что, Стёп, тебе правда лучше проспаться.
 
  Степан не отставал. Нет, такой расклад ему не по душе. Раньше всё получалось по-другому, "священные слова" хотя бы производили впечатление, а тут... Но до этого девушки иного плана попадались, а здесь случай не из лёгких. Не знаешь, с какого боку начать.
 
  У начальника был сегодня день рождения, отмечали с полудня, пили-гуляли, и чёрт дёрнул проводить с работы Марину - красотку из фирмы по соседству.
 
  - Почему не вспомню? Давай вот что сделаем. Возьми губную помаду и на лбу мне напиши: "Я тебя люблю!!!" Большими такими красными буквами. Я с утра встану, посмотрю в зеркало и вспомню. Что скажешь?
 
  - Дурак!
 
  - А как быть? Нет-нет, подожди, Прошу тебя! Ну, блин, это уже не признание, а марш-бросок. Маринка!
 
  Девушка не обернулась, а быстро села в автобус. Степан побежал. Что-то кричал, махая руками. Двери сразу закрылись, автобус тронулся. Водитель, похоже, не собирался пускать в салон пьяного безумца в куртке нараспашку.
 
  Кепка полетела в лужу. Стёпа остановился и обречённо посмотрел вслед автобусу, силуэт которого постепенно растворялся в сумерках, оставляя струйку вонючего дыма.
 
  С трудом поднял кепку из лужи, при этом покачнулся и сам чуть не грохнулся в жижу.
 
  - Только б на милицию не нарваться! - сказал Стёпа. - По Советской одни патрули... А ведь права: какой я дурак!
 
  Фонари до сих пор не зажгли, и он с трудом шёл по тёмной улице, еле-еле различая силуэты домов и стоящий по обочинам машин. Домой Степан добрался только к полуночи. Долго плутал по городу, сам до конца не понимая, где именно.
 
  Долго стоял у порога, затем наконец поднял руку и позвонил. Дверь открылась почти сразу, и Стёпа увидел раздосадованную мать.
 
  - Ну и где ты шлялся так долго? Спрашивается, не мог позвонить?
 
  Стёпа ввалился. Нагнувшись, безуспешно попытался развязать шнурки.
 
  - У-у-у! - протяжно произнесла мать. - Коль, посмотри: да он, сволочь, на ногах не стоит!
 
  Из зала вышел отец в трико.
 
  - Я говорю - спивается! И это в двадцать лет. А что дальше будет? Шура, ты только представь!
 
  Степа продолжал молчать, согнувшись в три погибели. Он был похож на человека, кающегося в церкви.
 
  - Мы тебя для чего рожали? Чтоб ты нам такие подарочки приносил средь ночи? - отец заводился.
 
  - Какие подар... подарочки? - Степан поднял голову, и лицо расплылось в пьяной улыбке.
 
  - Нет, я не буду на это смотреть, - мать застегнула пуговицу халата и пошла в спальню.
 
  С трудом сняв испачканную куртку, Степан повесил её в прихожей. Потом, шатаясь и напевая что-то, пошёл к себе в комнату. Не снимая свитера и не разбирая кровать, повалился лицом в подушку.
 
  Сквозь пьяную дрёму он слышал, как мать плакала в соседней комнате.
 
  * * *
 
  Наутро ужасно трещала голова. Хорошо, что на работу не надо идти, а то никогда б не поднялся. Всю ночь Стёпу мучили какие-то глупые сны. Сначала снился шеф, держащий в руках рюмку с коньяком, при виде которой у Степана возникало отвращение и начало тошнить.
 
  Вот он будто слышит, как начальник говорит тост, и Степан смотрит в его глаза. Удивляется тому, что они как у совы - большие, светящиеся с продолговато-раздвоенными зрачками. На лице начинают вырастать перья, и шеф, размахивая странными руками-крыльями, начинает летать по офису, протяжно ухая.
 
  Вот идиотизм!
 
  Потом, в следующем сне, Степан видел Марину, одетую в обтягивающий спортивный костюм. Длинные волосы она собрала в пучок красной резинкой, на ногах у неё модные кроссовки. Он идёт к ней, держа в руке свежие розы. А она смеётся, разбрасывает букет по асфальту и говорит: "Не видишь, что ли? Я совершаю марш-бросок". И, слушая музыку в плеере, начинает медленно бежать. Он следует за ней, но чувствует, что задыхается, и кричит: "Маринка, подожди! Я хочу тебе кое-что сказать". Она не слышит - наверное, музыка играет слишком громко. "Ну стой!" - он хватается за живот и, тяжело дыша, останавливается. Слышит её смех, уходящий куда-то вперёд.
 
  Степан открыл глаза. Сразу возникло впечатление, что в голове роились пчёлы и постоянно жужжали, высасывая нектар из извилин мозга. В горле пересохло, будто на самом деле пришлось всю ночь где-то бегать.
 
  Он поднялся на ноги. Осмотрел серую комнату, в которую не проникал свет через плотно зашторенные окна. На столе лежала записка со знакомым почерком мамы: "Мы с отцом уехали к бабушке на неделю. Еды в холодильнике хватит. Веди себя прилично. Мы на тебя надеемся. Мама".
 
  - Вот, вообще остался один, - сказал он сам себе и пошёл в ванную. Умылся. Посмотрел на отражение в зеркале и не узнал себя. Какое-то унылое, опухшее существо из другого мира. Интересно, а что бы он сейчас стал делать, если ко всему прочему и правда добавилась надпись на лбу "Я тебя люблю!!!"?
 
  Подошёл к музыкальному центру и на ощупь сумел кое-как отыскать и запустить диск своего любимого исполнителя Олега Медведева. Давно знакомые переборы, мелодичный, ставший родным голос запел:
 
  Я снова не туда, не туда!
 
  Шёл, расшибая лоб,
 
  На мху скользя,
 
  Но вот сказал себе:
 
  "Стоп, всё, дальше нельзя!
 
  Я возвращаюсь в детство!"
 
 
 
  Поставив на кухне чайник, Стёпа принялся унылым пустым взглядом смотреть в окно. Шёл мелкий дождь, капли тускло поблёскивали на стекле. Во дворе было пусто и одиноко.
 
  Медведев тем временем запел следующую песню, которая как никогда хорошо вписывалась в унылую серость утра:
 
  Дождь, дождь от самого края
 
  Мёртвых полей.
 
  Кругом один дождь -
 
  Ни ада, ни рая.
 
  Раз такое дело - водки налей.
 
 
 
  "Ух, только водки не надо!" - Стёпа с отвращением вспомнил вчерашний день...
 
  Пустая скамейка около подъезда. Та самая скамейка, с которой связано безумное множество хороших тёплых воспоминаний. Кажется, ещё совсем недавно он жил в дивном красочном детстве, где всё было так просто и здорово. Тогда дворовые пацаны играли в футбол и не дружили со Стёпкой. Острый на язык Костик из первого подъезда - рыжий, задиристый - дал ему прозвище Жених.
 
  - Что, Жених, опять к своей невесте припёрся? - говорил он, когда видел Стёпу, который тайком пытался пробраться к своей подружке Ленке.
 
  Насупившись, Стёпка бубнил:
 
  - Куда надо, туда и иду. Тебя не спросил.
 
  В ответ Костик с серьёзным видом морщил лоб. Было видно, что он подражает своему отцу-учёному.
 
  - Ты почему, - говорил рыжий, - так неуважительно со мной разговариваешь? Хочешь получить, это я враз те вдарю!
 
  - Так, Костя! - раздался волевой женский голос. - Опять за своё! Придётся всё рассказать твоему отцу!
 
  Это была мама Лены, которая шла домой. Она работала учительницей начальных классов в школе, и ей очень нравился Стёпа. Ведь тогда он был таким хорошим мальчиком, которого так и хотелось взять и слегка потрепать за пухленькую щёчку.
 
  - Мы с тобой ещё поговорим! - важным голосом сказал Костик и убежал.
 
  - Привет, Стёп. Ты, наверно, к Лене. Пойдём.
 
  Они зашли в квартиру.
 
  - Лена, дочка. Я тебе жениха привела. Встречай.
 
  - Никакой я не жених. Ну что вы все так меня называете? - с наигранной обидой в голосе сказал он.
 
  - Можно подумать, не нравится.
 
  - Конечно не нравится! - попытался поспорить Стёпа.
 
  - Ну не ври, не ври! - весело сказала мама Лены.
 
  Потом они пошли с Леной во двор и долго играли вместе. Теперь Степан и не помнил точно, что это были за игры, но было весело. Очень весело.
 
  Впрочем, помнил. Однажды вечером, когда на город опустился нежный июльский вечер и голуби тихо ворковали во дворе, они сидели вдвоём на скамейке. О чём-то говорили. И тут Лена достала коробку спичек. Стёпа с опаской посмотрел на них:
 
  - Откуда у тебя спички?
 
  - Я взяла их на кухне, когда мама разжигала духовку. Она обычно их прячет от меня высоко. Так, чтобы достать не смогла.
 
  - И ты их украла. Но это же плохо.
 
  - Ну, взяла на время. Я их обязательно верну на место.
 
  - Но зачем они тебе? Мне мама тоже строго запрещает брать в руки спички. Я не знаю даже, почему.
 
  - А я знаю! Взрослые всё время боятся, что мы что-нибудь подожжём.
 
  - Но мы ведь не собираемся с тобой ничего поджигать, правда?
 
  Лена засмеялась:
 
  - Нет, конечно.
 
  - Но тогда зачем ты их взяла?
 
  - А сейчас узнаешь.
 
  Она достала из коробки две спички и вставила их в щели скамейки друг против друга.
 
  - Смотри. Вот спичка - это ты. А эта - я. Мы будем гадать.
 
  - А что такое гадать?
 
  - Ну, это когда при помощи чего-то можно узнать что-то, чего просто так узнать нельзя.
 
  Стёпа задумался и, похоже, ничего не понял.
 
  - Ладно, смотри. Сейчас я их подожгу. Если, сгорев, они останутся стоять прямо, то мы с тобой безразличны друг другу. Если разойдутся в разные стороны, то не любим друг друга. Ну, а если...
 
  И тут она достала ещё одну спичку и, чиркнув, подожгла те, которые вставила в щели. Спички вспыхнули и продолжили гореть, будто свечи в праздничном торте.
 
  Затаив дыхание, мальчик и девочка смотрели, как чёрные тонкие огарки с круглыми головками медленно наклонились друг к другу.
 
  - А это что обозначает? Ты вроде бы не сказала мне... - начал он и не успел договорить.
 
  Она прижалась к нему и поцеловала в уголок рта. Её губы были мягкими и тёплыми, и Степан до сих пор помнил их нежное прикосновение.
 
  А потом она сказала что-то. Вроде бы: "Я побежала возвращать спички, а то мама заметит и будет ругаться", - а может, что-то другое. Он не помнил. Даже не заметил, как она быстро убежала.
 
  Теперь, в это серое дождливое утро, казалось, что всё происходило когда-то очень давно, в совсем другой жизни. В той сказочной детской стране, где довелось так недолго пожить ему и Лене, всё выглядело другим. Там люди думали друг о друге, а не закрывались, будто раковины, в себе, запутавшись и позабыв, что внутри многих раковин хранятся жемчужины.
 
  В той стране, в той иллюзии существования, где приходилось жить сейчас, все заботились о себе, о своём будущем и ставили свои дела выше людей, которые рядом.
 
  - Всё, хватит, дальше нельзя! Я возвращаюсь в детство! - сказал сам себе Стёпа.
 
  И тут же загрустил, поняв, что это уже невозможно. Связь с детством была потеряна.
 
  А Лена... Лена уехала жить в другой город, когда ей исполнилось семь лет. Они даже не попрощались толком. Не было никаких слов, обещаний и прочего. Да и как могло быть? Они даже не знали адресов для того, чтобы писать письма. Тогда они ещё и не умели писать.
 
  Теперь вся эта история напоминала какой-то смешной и туманный сон, который ушёл навсегда и оставил о себе пусть тёплые, но очень далёкие и нечёткие воспоминания. Да и родной двор изменился. Вроде бы и не произошло никаких перемен, и всё та же скамейка стояла на своём законном месте, только стала совсем другой. Казалось, скамейка умерла и теперь превратилась в груду серых, разбухших от дождя досок. А тогда она как будто могла дышать, во время гадания став частью их самих, впитав в себя простую детскую надежду и наивное ожидание чуда.
 
  Степан был согласен хоть все утро просидеть вот так, оперев локти о подоконник, и со скорбью смотреть на скамейку. Такими грустными глазами, какими обычно смотрят на покойного человека, который ещё совсем недавно мог говорить, чувствовать, смеяться, а теперь вот ушёл куда-то, оставив после себя лишь мёртвое, уже ненужное тело.
 
  - Эта скамейка, - произнёс он сам себе, - как последняя точка в романе. Всё, повествование закончилось, и у книги нет продолжения. Единственное, что возможно - пролистать назад и вспомнить, о чём она...
 
  Телефон вывел его из раздумий. Правда, Стёпа услышал его только после третьего назойливого звонка. Кто бы там ни был, поднимать трубку не хотелось. Настроение от воспоминаний только ухудшилось, принеся какое-то тусклое ощущение пустоты и одиночества, и никого не хотелось слышать. Всё равно голос в телефоне, кому бы он ни принадлежал, не скажет ничего хорошего. Почему-то Степан был в этом уверен.
 
  Поднявшись, он выключил чайник, который уже давно закипел, поднял трубку.
 
  - Алло.
 
  - Стёп, привет. Это я, - услышал он знакомый голос.
 
  Вроде бы кто-то из друзей, даже представил, как выглядел человек на другом конце провода, но не смог вспомнить имени. Стёпа промычал что-то нечленораздельное и продолжил молчать.
 
  - Я что звоню. Сегодня же день рождения у Коляна.
 
  Степан напрягся, безуспешно пытаясь вспомнить, кто такой Колян.
 
  - Так вот, приходи к нам.
 
  - А где отмечаете?
 
  - Да у него дома. В общем, я Витьку Калинину позвонил, он тоже придёт.
 
  "Ну, слава Богу, - подумал Степан, - хоть этого знаю".
 
  - Нет, я вряд ли смогу.
 
  - Почему? Ведь сегодня и завтра выходные.
 
  - Да, но... - он хотел сказать правду, но не стал, боясь оказаться потом высмеянным.
 
  Что подумают ребята про него: "Я остался один, дав обещание родителям, что всё будет хорошо и они могут ни о чём не волноваться".
 
  - Всё равно мы тебя ждём. Не прощаюсь, - и малознакомый приятель положил трубку.
 
  Степан снова пошёл на кухню и заварил чай. Доставая чашку, думал о том, что будет вечером.
 
  Так, два выходных дня. Никого дома. То есть ему ничто не мешает, и если он сходит на день рождения и как следует отдохнёт, то очередного скандала не будет, ведь он остался один.
 
  Правда, немного воротило после вчерашнего. Но Стёпа хорошо знал свой организм, и был уверен, что к обеду разойдётся и всё будет в норме. К тому же он терпеть не мог готовить, даже простую яичницу, а поесть точно захочется. Так что надо идти на день рождения к этому, как его... А, неважно, Витёк Калинин знает, а это самое главное. Но не пить. Потому что обещал...
 
  Стоп, ничего не обещал. Только записка с просьбой от мамы. Степан налил дымящийся чай, добавил немного сахара и с чашкой пошёл к себе в комнату. Вновь перечитал просьбу матери: "Веди себя прилично. Мы на тебя надеемся. Мама".
 
  Заколебался. Но всего лишь на мгновение. Опять зазвонил телефон. Теперь Стёпа сразу узнал голос. Это звонил его хороший друг Витька Калинин:
 
  - Ты рехнулся или как? Там такое намечено, у-у-у! А ты "не пойду, не пойду".
 
  - Да я пока не знаю. Может, и приду.
 
  - В общем, встречаемся на старом месте - в сквере, а потом все вместе на квартиру. Если без пятнадцати семь тебя не будет, то идём без тебя. Не ждём. Ясно?
 
  Степан вернулся на кухню. Посмотрел в окно на ту же самую старую скамейку, но ни о чём уже не вспоминал.
 
  * * *
 
  Скромный столик на кухне без скатерти. Водка, примитивная закуска - большие жёлто-зелёные огурцы, консервы в банках, хлеб ломтями. Табачный смог окутал всё вокруг, как туман. Это называется день рождения.
 
  Да, Стёпа знал, куда шёл. Жаловаться не на что. Тот самый Колян, который сегодня отмечал девятнадцатилетие, ещё до того, как все сели за стол, уже был сильно пьян, но не весел:
 
  - Квашу, начиная с понедельника. День рождения всё ж.
 
  - А что ещё делать? Скучно, - добавил в тон кто-то из гостей.
 
  - Да надоело, - Колян разливает по стаканам водку, а потом говорит нечто похожее на тост: "Ну, за меня", - и, морщась, с неохотой медленно вливает в себя содержимое стакана.
 
  Какой-то пройдоха в клетчатом галстуке пытается строить из себя умного, культурного интеллигента, слегка оттопырив мизинец, маленькими глоточками тихонько выпивает рюмку и говорит с наигранным восторгом:
 
  - Эх, чудненько пошла!
 
  Стёпа смотрит на их лица, и ему противно сидеть рядом с ними. Он уже пожалел, что согласился придти. О чём можно поговорить с ними?
 
  - Эх, а ты обратил внимание, какие у неё были классные буфера! Эх блин, вот бы... - сказал один.
 
  Другой его будто не слышал:
 
  - Из института скоро отчислят. Два месяца не появляюсь.
 
  А тот, кто хотел казаться интеллигентным, теперь больше напоминал захмелевшего борова, на которого зачем-то нацепили галстук:
 
  - Сейчас ещё накерним и пойдём шалав ловить.
 
  Степан выпил две больших рюмки на голодный желудок и почувствовал, как зашумело в голове. Он прислушался к разговорам, и его затошнило. Будто огромный поток грязных отходов мутной струёй сливался в свиное корыто.
 
  - Ты куда? - спросил Витька Калинин, когда Степа поднялся из-за стола и начал прощаться. - Мы ведь только начали.
 
  - Да пойду, пожалуй. Пора.
 
  Когда Степан обувался в прихожей, к нему вплотную подошёл Витёк и пристально посмотрел в глаза. В его голосе слышалось негодование и осуждение:
 
  - Так, или остаёшься, или...
 
  - Или что? - перебил Стёпа и понял, что с этой минуты они больше не друзья. Да и были ли когда-нибудь друзьями?
 
  - Витёк, ну ты где там? Мы уже начислили. Сколько можно ждать? - послышался ленивый голос Коляна.
 
  - Иду, - ответил Калинин, а потом снова обернулся к Степану. - Ну и пошёл ты! Нам больше достанется...
 
  Стёпа не ответил и вышел прочь из прокуренной и грязной квартиры.
 
  * * *
 
  На улице по-прежнему моросил дождь. С самого раннего утра грустное небо изливало свою печаль, будто за что-то обиделось на весь свет, но не могло отомстить и теперь беспомощно плакало.
 
  Степан двигался домой. Его качало. Хотя он выпил не так уж много, но этого было достаточно. Всё из-за пустого желудка.
 
  На душе скребли кошки, и мутные печальные мысли путались в клубок. Зачем ему нужна такая глупая идиотская жизнь, по сути лишённая всякого смысла? Не было друзей. Не было любимого человека. Никого рядом, только бесконечно одинокое небо.
 
  Подуло холодом, и Степан застегнул молнию куртки до самого горла, но это не помогло, и ветер пронизывал его насквозь.
 
  "Эх, если бы ветер умел думать, - мелькнула мысль в нетрезвой голове, - он наверняка не стал бы вести себя так. Наоборот, успокоился бы, зная, что именно из-за него мне холодно, плохо, и постарался бы сделать всё возможное, чтобы хоть на минуту повеяло теплом и согрело других и меня. Однако он не умеет думать, не способен чувствовать. А люди умеют, но всё равно ведут себя, как ветер".
 
  Визг автомобильных шин и резкий сигнал вывели его из раздумья. Подняв глаза, Степан с ужасом увидел, что, погрузившись в себя, он пошёл через дорогу на красный свет. И теперь большой серо-зелёный уазик, чем-то похожий на буханку хлеба, на большой скорости ехал прямо на него.
 
  На мгновение Стёпа увидел лицо шофёра. Должно быть, ещё мгновение назад оно было совсем другим - заспанным, уставшим. Но теперь в глазах застыл ужас, руки судорожно выкручивали руль в сторону, нога твёрдо уперлась в педаль тормоза, но это уже не могло ничего изменить.
 
  Степан ещё до конца и не понял, что произошло. Будто большая тяжёлая рука, сначала сильно ударив в бок, подхватила его и понесла вслед за собой. Потом вдруг отнесло в сторону, протащило несколько метров лицом по асфальту, растерев его, как морковь на тёрке.
 
  Не было ни криков, ни шума, ни прохожих, падающих в обморок при виде подобной картины: вечерняя улица уже давно опустела. Степан смотрел помутневшими глазами на чёрное небо, и по разбитому лицу били капли дождя. Окровавленные руки на мгновение сжались в кулаки, но потом вновь ослабли.
 
  * * *
 
  Степан провалился в какую-то пропасть. Он попал в иной бредовый мир. Видел мутные предметы, потом призрачные лица людей.
 
  Сначала вроде бы Маринка подошла к нему и сказала:
 
  - Стёпа, ты пьян и болен. Извини, я спешу.
 
  А потом подошёл Витька:
 
  - Да не нужен ты ей. Пойдём лучше посидим, поговорим вдвоём, я угощаю.
 
  И кладёт руку на его плечо, и Стёпа пытается её сбросить, но не может. Силится, пытаясь преодолеть чудовищную боль, и понимает, что рука приятеля сделана из чего-то тяжёлого и с её помощью Калинин хочет его раздавить.
 
  Стёпа поднимает на него глаза, умоляюще смотрит:
 
  - Не надо, прошу тебя!
 
  - Ты, кажется, спрашивал меня, что будет, если ты не останешься с нами?
 
  Витёк смеётся, и его рот превращается в чёрную воронку, которая засасывает в себя пространство. Стёпа пытается сопротивляться, но чувствует, как ноги отрываются от земли. Его лицо вдруг покрывается потом, и голова сама по себе устремляется в большой рот, из которого воняет перегаром и тухлыми яйцами. Он беспомощно оборачивается, рассчитывая на помощь Марины, которая, как он надеялся, стоит где-то рядом, но её там не оказывается. Огромная бездна-рот поглощает его целиком, а там, внутри, не было ничего. В необъемном теле призрачного Калинина царил холод и гулял ветер, который не умел думать. А то пространство, которое вдруг поглотило его, не знало, что такое свет, что такое краски.
 
  Всё это видел он в кошмарном бреду, лёжа на мокром асфальте...
 
  * * *
 
  Марина сидела на привычном рабочем месте, и, необычайно довольная тем, что начальник вышел с новым и важным партнёром, достала из сумочки косметику и принялась налаживать макияж, хотя с виду казалось, что у неё всё в порядке и выглядела она ослепительно красиво, как никогда. Затем нехотя убрала косметику и решила вместо работы залезть в Интернет - посмотреть, о чём пишут на форуме одного женского журнала.
 
  Потом вдруг закрыла Интернет-страницу, увидев, что начальник вернулся. Испугалась, что сейчас будут проблемы - он, похоже, заметил, что она отвлеклась и стала заниматься посторонними делами в рабочее время. Однако тот улыбнулся.
 
  Преуспевающий тридцатишестилетний директор небольшой коммерческой фирмы "Венеция-М" был чем-то доволен. Даже, казалось, немного волновался, и на его лысеющей голове блестели маленькие капли пота. Он засмеялся щербатым ртом:
 
  - Отлично. Похоже, нам удастся подписать один хороший контракт. Ну, если получится, тогда можно на многое рассчитывать.
 
  - Конечно, Виталий Алексеевич.
 
  - Мариночка, брось! - в его узких глазах заблестел огонёк. - Я же говорил тебе: когда мы с тобой остаёмся вдвоём, можешь называть меня просто Виталий. Ведь я не такой старый, правда?
 
  Она хищнически улыбнулась, как удав, который готовится загипнотизировать доверчивого кролика, прежде чем сожрать его, и легонько поправила волосы на голове.
 
  - Нет. Ты отлично выглядишь, правда.
 
  - Спасибо. Слушай, я тебе давно хочу сказать...
 
  Она приготовилась услышать то, что давно ожидала.
 
  - Мариночка, знаешь, ты такая красивая.
 
  Тут он немного покраснел. Сразу было видно, что начальник из тех людей, которые всю свою жизнь отдали работе, благодаря чему добились хорошего карьерного роста, но с женщинами, особенно такими красивыми, как Марина, терялись. Она не ответила и лишь лёгкой приветливой улыбкой поблагодарила за комплимент.
 
  - Так вот, ты не сердись на меня. Ведь я в последнее время часто был к тебе строг.
 
  - Это правильно. Ты же начальник.
 
  - Да, я тоже так думал. Но я не только твой начальник. Я ещё и человек, мужчина. Теперь вот, когда я твёрдо уверен, что дела моей фирмы пойдут вверх, я могу ни о чём не беспокоиться. Было тяжеловато в последнее время, и ты это хорошо знаешь. Ну никакой личной жизни...
 
  Марина благосклонно слушала его.
 
  - Поэтому, - продолжал, воодушевляясь, он, - у нас сегодня праздник. Можно сказать, что с этого дня для "Венеции-М" начинается новый этап. Всех сотрудников я отпущу пораньше. А тебе бы я хотел предложить... - он замялся. - Давай отметим наш успех вдвоём. Ты можешь сама выбрать любой подходящий ресторан, в какой тебе хочется. Я твой слуга.
 
  - Всё бы хорошо. Только одна деталь: Степан... - она замолчала на секунду, пытаясь вспомнить его фамилию, и не смогла. - В общем, тот самый, который наборщик текстов где-то здесь, в соседней фирме.
 
  Виталий качнул головой, поняв, о ком идёт речь, и его брови сошлись на переносице.
 
  - Он ведь мне прохода не даёт. Я его сегодня не видела, но наверняка опять провожать собирается.
 
  - Стоп. Так ты ничего не слышала?
 
  - Нет, а что?
 
  - Его на выходных машина сбила. Шёл пьяный откуда-то, от друзей, что ли.
 
  Её лицо на мгновение изменило цвет, но только на мгновение.
 
  - Ну и что? - ответила она.
 
  - Ничего. Я думал, ты знаешь. Это каким-то образом меняет наши планы?
 
  Она подошла к нему ближе и положила свою тонкую ладонь поверх его. Виталий покраснел ещё больше, глядя на её длинные, покрытые красным лаком ногти. Он не привык к женской ласке, и Марина твёрдо знала, что крупная рыбёшка уже взяла приманку в рот и теперь надёжно сидит на крючке. Она медленно облизнула губы:
 
  - Вовсе нет. Надо и правда отметить наш успех.
 
  И сделала наигранно грустное лицо, пытаясь показать, что она вовсе не бездушное существо, а человек, и умеет сопереживать. Но у неё, правда, ничего не получилось, и слова вылезли из горла фальшивой фразой:
 
  - Да, мне жалко Стёпку, он хороший парень. Но чем я могу ему помочь?
 
  - Вот правильно, ничем. Так что, поедем прямо сейчас? Уже четыре часа.
 
  * * *
 
  Степан лежал на больничной койке и унылыми глазами смотрел на белый потолок. Его лицо было почти целиком перебинтовано, оставались только узкие щели в районе глаз и рта. В эту минуту он чем-то напоминал живую мумию. Хотелось плакать. Он думал об одном: как будет больно маме и тяжело отцу, когда они вернутся домой через два дня. На мгновение Стёпа представил, как мама войдёт в палату, посмотрит на него и... Её сердце не выдержит!
 
  Боже, зачем он пошёл туда? Впрочем, только теперь понял, что нечто подобное должно было случиться. Потому что тот путь, по которому он шёл, неизбежно вёл в тупик. И кошмары, что посетили его, прежде чем он провалился в полное беспамятство, не давали покоя. Как только Стёпа вспоминал об этом, по искорёженной больной спине пробегала дрожь. Будто кошмар открыл ему глаза на самого себя.
 
  В последнее время он стал много думать.
 
  Друзья. Нет, это были не друзья, а нечто ужасное. Они, сами падая куда-то, крепко держали его за руку, желая лишь одного: чтобы и он провалился вместе с ними в эту яму. А Стёпе этого не хотелось. Пусть он пока совсем маленький человечек в этом странном мире и работал наборщиком текстов, получая грошовую зарплату, но знал, что будущее может принести ему многое, если он будет стараться. А те, кого он называл друзьями, делали всё возможное, лишь бы произошло наоборот. Нет, им, конечно, было всё равно, просто раз уж Стёпа к ним подвизался в компанию, то пусть и идёт следом.
 
  В тартарары.
 
  "Нет, я не хочу этого!" Из его воспалённых, покрытых красными венами глаз потекли слёзы. Бинты на лице тут же стали влажными...
 
  А Марина. Она была ослепительно красивой, но если увидеть, что прячется за этой красотой, то станет страшно и захочется кричать. Сбросив верхнюю оболочку, которая всего лишь обманка для глупых мужчин, можно увидеть оборванную старуху с длинными руками и большими кривыми ногтями, которые хватаются за всю на своём пути, а из покорёженного рта торчат два зуба. Только два, как у змеи, содержащие в себе смертельную дозу яда... Ему стало ещё хуже.
 
  Тут в палату зашёл лечащий врач и отвлёк его от раздумий:
 
  - Степан, как вы себя чувствуете?
 
  - Не очень, - ответил он.
 
  - Вы не переживайте, мы вас вылечим. На самом деле звучит странно, но, можно сказать, вам повезло.
 
  - Да? - Стёпа попытался улыбнуться, но у него не получилось. - Интересно, в чём?
 
  - Во-первых, вы остались живы и вас вовремя доставили к нам. Конечно, лечение будет долгим и, хочу сразу же предупредить, весьма болезненным, но мы поставим вас на ноги. Обещаю, вы будете ходить.
 
  - Спасибо, доктор. Хотя мне не очень хочется ходить. Знаете, я бы многое отдал, лишь бы не возвращаться в тот мир, откуда меня привезли.
 
  - Ну, не надо так пессимистично. Вот такой настрой правда может помешать успешному лечению, это я точно говорю. Лучше скажите: как вы отнесётесь к тому, чтобы принять посетителя? К вам пришла девушка, но я решил, прежде чем пустить её сюда, посоветоваться с вами.
 
  - Кто она? - Степан вдруг испугался того, что это может оказаться Марина.
 
  - Я не знаю. Так что мне ответить ей?
 
  И тут Стёпа что-то почувствовал. Сам не понял до конца, что именно, но решил: рядом находится нечто, что очень ему дорого. Будто вторая часть души рвалась навстречу.
 
  - Хорошо, пусть... пусть заходит, конечно... пропустите.
 
  Доктор вышел, и следом появилась девушка - такая тихая, с большими грустными глазами. Она хотела улыбнуться, но у неё не получилось, и она заплакала.
 
  - Лена, ты?!
 
  Она кивнул:
 
  - Я вернулась, как видишь. Буду теперь здесь учиться в институте. Я как приехала, сразу же к тебе пошла. Стучу - никого нет, а соседка баба Нюра выходит и говорит, что...
 
  И тут она не выдержала и совсем разрыдалась.
 
  А Степан, наоборот, улыбнулся и вдруг испугался: а нужен ли он ей такой? Во всех смыслах. Мало того, что работает на позорную зарплату, так ещё и выпивает, компания дурная. Хотя это в прошлом, и важно другое. Теперь его лицо изуродовано, и он стал инвалидом на всю жизнь.
 
  Но, посмотрев в её добрые глаза, которые дрожали, с любовью и лаской смотрели на него, откинул прочь все сомнения: пусть поначалу будет плохо и тяжело, но он выберется и встанет на ноги.
 
  - Моё детство - это ты. Ты помнишь, как всё было здорово? А там, куда мы уехали, было плохо и тяжело. Я не выдержала и вернулась. И всё время думала про тебя, моего самого лучшего друга. Я помогу, веришь? Всё будет хорошо.
 
  - Слушай, а ты помнишь, как мы гадали на спичках?
 
  Она засмеялась:
 
  - Когда поднимешься на ноги, мы с тобой снова попробуем.
 
  * * *
 
  Тёплый августовский вечер. Баба Нюра, одетая в помятый домашний халат и тапочки, развешивает бельё, и с белых простыней на землю капает вода. Даже лужица целая уже под ним появилась. Из открытого окна доносится тихая мелодия - дед Андрей опять, уже, наверно, в миллионный раз, включил свою любимую песню, и из старинного патефона с глухим треском и поскрипыванием льётся во двор старая советская песня:
 
  Хорошо над Москвою-рекой
 
  Услыхать соловья на рассвете.
 
  Только нам на душе непокой -
 
  Мы снова по времени дети.
 
 
 
  Идёт парень, опираясь на костыль. Справа - милая, обаятельная девушка, поддерживает его. Лицо парня все изрезано, покрыто глубокими красными бороздами, но он улыбается и вовсе не выглядит страшным, уродливым. Наоборот, он чем-то похож на ветерана войны, который вернулся домой пусть не совсем здоровым, но победителем.
 
  Они садятся на скамейку и прислушиваются к знакомой песне.
 
  - Ух ты, как здорово! - говорит она. - Дед Андрей и тогда постоянно её крутил.
 
  - Да, помню. Многие ругались, кричали: "Выключи, немодно, устарело!", - а он продолжал каждое утро начинать с неё.
 
  - И правильно. Дай Бог ему ещё сто лет заводить свой патефон.
 
  Тем временем приятный бас продолжал петь:
 
  Надо верить, любить беззаветно...
 
 
 
  - Ну что, давай попробуем снова?
 
  Она вынула из сумочки коробок. Но не стала доставать спички, а просто засмеялась.
 
  - И так все понятно, - сказал Степан и обнял её.
 
  - Да, они сойдутся.
 
  - А ты поцелуешь и убежишь.
 
  - Нет, уж на этот раз не убегу!
 
  Баба Нюра повесила всё своё бельё и, взяв под мышку огромный эмалированный таз, направилась к подъезду. Остановилась возле скамейки:
 
  - Сидите, голубки? Ну прям картинка! Только долго не надо, а то простудитесь.
 
  Потом пошла дальше, но остановилась в дверях:
 
  - Вы как нацелуетесь, ко мне зайдите, пирогами угощу. Только-только спекла. Румяные, поджаристые вышли. Эх, молодёжь!..
 
  Кажется, она вспоминала что-то. Может, те времена, когда ей самой было двадцать. Потом крикнула деду Андрею:
 
  - Ну выключи, сколько можно крутить одну шарманку!
 
  Но тот, похоже, её не расслышал: глуховат стал. И потому, наоборот, сделал ещё громче... И голуби ворковали во дворе...
 
  И та самая скамейка, на которой они сидели опять, будто ожила, вернее, наконец очнулась после неприятного и долгого сна. Проснулась оттого, что вновь почувствовала тепло, нежность и ласку, которые опять, всё с той же, а может, и гораздо большей силой исходили от детей.
   От детей, которые вернулись.