Незаметно пролетело лето, вот уже и осень с её хмурыми, дождливыми, с порывистым ветром днями, нескончаемыми грустными вечерами и длинными, тёмными ночами подходит к концу. По утрам Люся в кромешной тьме месила резиновыми сапогами грязь расквашенной дороги по пути на ферму. Иногда её подвозил на мотоцикле Илья, который после окончания института вернулся в родной совхоз агрономом. Невозможно было не заметить, какими грустными глазами смотрит он на неё, догадывалась о причине, но усиленно старалась не думать об этом. Все мысли были о Мите, который писал редкие, в пять строчек письма, но ей хватало и этих пяти строчек: жив, здоров, работает, и слава Богу. Всему своё время! Нет пока у Мити своего жилья, некуда ему взять её с Зоюшкой, значит, надо подождать. Чего-чего, а ждать она умеет!
Написанный им портрет, несмотря на ворчанье матери, повешен прямо над их с Зоей кроватью. Правда, пришлось переместить на другое место коврик, когда-то саморучно ею вышитый, что и послужило поводом для Прасковьиного недовольства, не признававшей в Митиной, как она говорила, «мазне» никакой красоты.
- Ничего особенного! Мазня мазнёй! Зойка наша не хуже нарисовать может! - чуть ли не ежедневно вещала Прасковья, поглядывая на портрет дочери, а Люська просто не обращала внимания, она уже давно привыкла к тому, что мать все новшества встречает в штыки. До сих пор не может смириться с появлением в их жизни Павла Васильевича. А тот упрямый! Не отступает! Приходит уже как к себе домой: то плотничает, то столярничает, на днях все дрова распилил и расколол один, без их помощи, но по-прежнему поздними вечерами уходит, ночевать не остаётся.
- Чего ходит, не пойму! Вона баб сколько вдовых в деревне, любая с радостью примет, - не уставала повторять Прасковья, как дочери, так и самому Василичу, но тот лишь молчаливо улыбался в свои пушистые усы, да втихаря от Устиновны подмигивал Люське. Зато Зоюшка как-то неожиданно для всех стала называть его дедом, Прасковья Устиновна хотела было встрять, мол, какой он тебе дед, но Василич быстро её осадил.
- Не твово ума дело, Прасковья! Здесь Людмиле решать, она мать!
- Да чего уж, мама, пусть зовёт, - согласно закивала головой Люська. Она давно заметила, что прикипела Заюшка сердечком к Василичу, тянется к нему, ребёнка не обманешь, он хорошего человека чувствует.
Сегодня Люська устала как никогда: Валентину - напарницу её, увезли в районную больницу с приступом аппендицита. Говорят, что еле успели, ещё бы немного и умерла от перитонита. Спасибо Егорычу, не побоялся без директора запрячь Малютку, правда, чуть не загнал бедное животное, но поспел вовремя. Пришлось её коров брать на себя. Василич попросил, отказать не смогла. Да и как откажешь, когда он вчера принёс дощечки, отстроганные до блеска, и весь вечер мастерил для куклы кроватку, приговаривая, что негоже такой красавице спать на тряпичной подстилке. Когда кроватка была готова, то и Люська с Устиновной ахнули! Настоящее царское ложе! А уж Зоюшка-то как рада была, не передать словами.
К вечеру подморозило, отчего идти было ещё тяжелее, ноги разъезжались в разные стороны, несколько раз она чуть не упала, но каким-то чудом смогла удержаться. Вдали послышался гул мотоцикла, а ей так не хотелось встречаться сейчас с Илюшей, снова видеть его болезненно-вопросительный взгляд, делать вид, что она ничего не замечает, и тем самым обманывать. Уж кто-кто, а Илюша такого к нему отношения не заслуживает! Люська растерянно посмотрела по сторонам в поисках укромного уголка: да куда там! Ничего, кроме канав, до деревни ещё метров триста, не добежишь, всё равно нагонит. Не заметив очередную колдобину, она споткнулась и, потеряв равновесие, упала вниз лицом. Больно резануло по щеке. В этот момент подъехал Илья, соскочил с мотоцикла и кинулся её поднимать.
- Мила, ну как же ты так?! Больно?
- Немного, - она потёрла ушибленное место, чувствуя пальцами слегка липковатую влагу.
- Да у тебя кровь! – встревожился Илья, вытаскивая из кармана фуфайки носовой платок, протянул было руку к её щеке, но тут же боязливо одёрнул. – Возьми, Мил!
Она видела протянутую Илюшей руку, но почему-то медлила, словно замерла, всматриваясь в родное лицо. Хотелось дотронуться губами и целовать! Целовать без остановки любимые губы, глаза, брови - ершистые, вразлёт... Заглянула поглубже и отпрянула. Нет! Не Митины глаза, не нараспашку, хоть и знакомые, до боли родные, но нелюбимые.
- Бери, чистый. Мать с утра в карман сунула, - всё ещё протягивал он ей белеющий в темноте платок. И вдруг неожиданно добавил каким-то незнакомым охрипшим голосом, - люблю я тебя, Мила! Жить без тебя не могу, выходи за меня замуж!
Как обухом по голове шарахнуло, Люська ойкнула от неожиданности, схватила платок и стала усиленно им тереть щеку, лихорадочно пытаясь подобрать слова, но ничего не находила: в голове пустота, а сердце всё заполнено Митей, нет в нём даже самого маленького укромного уголочка для Ильи.
- Я тоже тебя люблю, очень люблю, Илюша, но… - помолчала немного и виновато закончила, - как брата люблю, Илюшенька!
- А его?! – приблизил своё лицо Илья, пахнуло вином. – Его любишь?
- Его люблю! – не задумываясь, твёрдо ответила она и решительно тряхнула головой. Что скрывать очевидное-то? - А ты зачем за руль-то выпивши садишься? Вот скажу тёте Ане, она тебе задаст!
Последние слова она уже кричала вслед удаляющемуся на мотоцикле Илье. А дома её ждало долгожданное письмо.
- Письмо тама тебе лежит. Почтальониха с утра принесла, говорит опять от Митьки. И чего он только пишет, не пойму, - оповестила Прасковья, как только дочь вошла в дом.
Опять несколько слов, но каких! Ночью, в тиши, Люська прижимала к себе потрёпанный тетрадный листок, оставляя на нём следы самых счастливых слёз, и шептала наизусть заученные слова, словно молитву:
«Милка, родная! Люблю! Люблю! Люблю! Еду в Ленинград, там обещают интересную работу и комнату! Собирайтесь!»
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/09/09/105
Фото из Интернета. Спасибо Автору.