Он стоял и тыкал пальчиком в оконное стекло, замурованное в деревянную раму, не понимая происходящего, не потому, что ничего не видел и был слеп, и потому не узнавал себя самого, глядя на отражение в зеркальной поверхности, а потому что давно и безвозвратно пропил свои мозги.
Так повторялось каждое утро, не важно, какого дня и года, в какой сезон времени, зимой или летом, когда зацветала белая и тёмно-розовая сирень, или когда шёл проливной дождь, с силой ударяясь о мокрый насквозь, сизого цвета асфальт, он просто не узнавал себя и всё.
Но с упорством осла или барана продолжал тыкать пальцем в зеркало и спрашивать каждый раз себя: «Ой, а кто это там?»
И, не получая ответа, садился за старый стол, на колченогий стул, наливал себе очередную порцию виски или водки, он же был русским человеком, ну, не патриотом, ну, что поделаешь, а просто, когда денег совсем не стало, он перешёл на суррогат, называемый «русской водкой», ещё чуть-чуть и его ждал дешёвый одеколон, такого же сомнительного происхождения, как и алкоголь, налитый сейчас в рюмку, или настойка для бабушек, продающаяся в ближайшем аптечном ларьке, по типу календулы или валерьяны, но на спирту. Короче, всё, что содержало этиловый спирт, всё ему подходило. Тем более, что память давно давала сбои, вырывая из прошлого и настоящего целые отрезки времени, те события, которые происходили с ним, и потому, что, конкретно он пьёт, тоже не сильно его волновало. Главное, чтобы за душу брало, как и прежде, это единственное, ощущение удара по мозгам, потом размазанным бесформенной массой по асфальту, и он сам тут же в кашу, грело его сознание, не отпуская ни на минуту, он же был давно зависим от своих привычек — напиваться вдрызг и потом ничего не помнить.
Почему ни один умный человек не сказал ему и его собутыльникам, что и они, как те самые наркоманы, которых принято бичевать всем обществом разом, говоря, как это плохо, какое это преступление, принимать наркотики, и никто, совсем никто, не показал ни ему, ни его соратникам ту формулу этилового спирта, означающую, что и это прямой наркотик, вызывающий, как и они все, зависимость?
Просто наркоманом быть - преступление, а алкоголиком, только стыдно, хотя и алкоголики способны на точно такие же поступки, что и наркоманы, убивая, в первую очередь в себе самих себя, не щадя сил, загоняя осиновый кол в своё нутро по самое темя, для того, чтобы однажды проснувшись, не понять, что стал недочеловеком и подойдя к зеркалу, ойкнуть и спросить « Ой, а кто это там? » Потом протянуть руку, потрогать себя в том же зеркальном отображении за ухо, пощупать нос, глаза, которые к тому времени уже полностью остекленели, и потому вопрос тому зеркальному отображению уже полностью правомерен.
Странно, что Сергей ещё задавал его. Он не помнил то, что случилось с ним хоть и давно, но было весьма значимым в его жизни. У него была когда-то семья, жена, дочь, какие-то друзья, которые позже стали всего лишь собутыльниками, и точно так же, подходили каждое утро к зеркалу с тем же, уже ставшим культовым, но больше риторическим вопросом, потому что ответа на него они не получали.
Потом уже и не подходили, отпала такая необходимость, встать поутру, пройти в ванную комнату, помыться, побриться, привести себя в порядок, потому и зеркало уже не нужно было. Они не узнавали даже друг- друга, не по шатающейся походке, не по запаху самогона, несущегося за километр от них, им достаточно было увидеть, кого-то с бутылкой в руках, чтобы сразу сделать его своим лучшим другом. Но на самом деле, лучшим другом была бутылка, а рука, наливающая из неё тот этиловый спирт, не имела особого значения, она просто наливала живительную влагу, которая должна была вот, сейчас потечь по гортани, привычно обжечь нёбо, затечь в желудок, там побултыхаться между истончённым алкоголем стенками жкт, и отрикошетить в голову, в которой была только та масса, называемая когда-то мозгами и памятью, но давно не выполняющая своего предназначения.
Сергей даже не помнил, с чего всё начиналось в его жизни, дарованной ему, как и каждому, но используемой каждым по - своему. Наверное, он, как и многие руководствовался железной логикой, которая говорила, если не знать, что человек пьющий:
— Если я не выпью на праздник, то праздник перестанет быть праздником, и я забуду, что это был за день, а не наоборот.
— Если я не выпью на свой день рождения, то не вспомню, что в этот день родился, а не наоборот.
— Если я не выпью на своей свадьбе, то не буду знать, кто моя невеста, а не наоборот.
— Если я не выпью в кругу друзей, то друзья станут моими врагами, а не наоборот.
— Если я не выпью на корпоративе, то забуду, кто мои сослуживцы, а не наоборот.
— Если я не выпью на вечеринке, то запутаюсь в своих ногах и не смогу выполнять нужные «па», а не наоборот.
— Если я не выпью на посошок, будучи в гостях, то ни за что, не найду дорогу к дому, а не наоборот.
— Если я буду пить на глазах своих детей, они никогда не возьмут с меня пример, зная, что дурной пример заразителен, а не наоборот.
— Если умрёт мой близкий человек и я не провожу его в последний путь, утопив своё горе в вине, я всегда буду помнить о своей утрате, а не наоборот.
Возможно, я смогу ещё выпить и на собственных похоронах, подняв бокал за то, что прожил, и всё равно так и не пойму, что всю свою жизнь самые знаменательные дни я отмечал наедине с бутылкой, потому что, всё же не помню, кто были мои друзья, на ком женился, и прочее, считая, что не трезвый ум и красота, когда ты не в образе пропившей свои мозги скотины, спасёт мир, а полностью спившийся элемент, который на самом деле пропил всё, потому что многое потерял в пьяном угаре и то, что мог бы сделать даже для себя лично, если бы не считал, что быть в общем стаде, пусть и людей, и жить по придуманным умным хитрецом стереотипам это отвратительно, утрачивая свою индивидуальность, коем является каждый, при появлении на этот свет.
Правда, совершая поступки, на которые я бы ни за что, не подписался в трезвом виде, я всегда смогу оправдаться, что жил, как все, не нарушая общепринятых норм этики и морали.
И вот, эта логика, которой он руководствовался долгие годы, не зная даже альтернативы, однажды стала его мантрой, которую он произносил каждое утро, ещё тогда, когда не тыкал пальчиком в зеркало, но искал оправдание своему беспробудному пьянству, а оно стало именно таким, потому что его привычка наливать, превратилась в потребность, а из него самого сделала наркомана, о чём, он, конечно же, даже не догадывался, всё надеясь на общечеловеческое "авось", авось пронесёт, и я, как кто-там, проживу с бутылкой подмышкой до ста лет, не сломаюсь и не сопьюсь, и ни у кого не будет повода назвать меня пьяной скотиной. Я точно так же курил, когда наливал себе, тоже считая, что это не погубит ни меня, ни моё здоровье, и тоже точно так же надеялся на всечеловеческое авось, зная при этом, что кого-то круто не пронесло, но я же не он!
То, что, кто-то давно посмеялся над такими же, как он, сделав из них ещё живых, подопытную крысу, накачивая стрихнином, полонием, и радоном, и бензопиреном, и ещё кучей химических элементов, предназначающихся для травли тараканов и крыс, и другой мешающей жить мелкой нечести сигаретные трубочки из отбеленной карбонадом кальция бумаги, он не знал, он в этот момент наливал себе очередную рюмку, и даже не подходя к зеркалу, чтобы спросить его о том, кто там, потому что и зеркало давно ничего не могло ему ответить, оно не отражало его душу, не видя в нём человека, а его глаза, которые принято считать за зеркало души человеческой, тоже давно были просто пустыми глазницами, в которых только бултыхался этиловый спирт, уже не важно как называющийся, и больше ничего они не отражали, эти его глаза, когда –то являющимися зеркалом его души, наполнившиеся полным бездушием, даже к самому себе, потому и вопрос тот был совершенно излишен, ибо какая разница, кто там.
Там тот, кто пропил свою жизнь, свою память, забыв друзей и родных, пропил свои мозги, и сделав из их мякоти кашу, которую не сваришь даже из топора, он пропил, в конце концов, самого себя, деградировав у всех на глазах, и уже его очередная пьянка, не выглядела больше, даже для него самого, как праздник души, потому что и души той у него больше не было.
А как всё мило начиналось, «Выпьем за здравие!», а выпили за упокой.
«Упокой его душу», — скажет всё же, кто-то на его поминках, после состоявшихся похорон, даже не догадываясь, что та пустота в его мёртвом теле, и была его душой, которую даже зеркало отказывалось показывать, слыша тот вопрос «Ой, а кто это там?», а «упокаивать» там, так и тем более, нечего было, как и вознестись на небо, если бы он был верующим, тоже ничто не вознеслось бы. Разбилось зеркало души его ещё при жизни, а на самом деле, он попросту её пропил, душу свою, и всё, что с ней по обычаю связано.
27/06/2018 г.
Марина Леванте