Отрывки из последних глав "Действительного залога"
Историческим событием, прежде всего, были сами выборы народных депутатов СССР, первые в стране за семьдесят с гаком лет после выборов в Учредительное собрание относительно прямые и честные. По крайней мере, все хитрости власти были видны и все горячо и открыто обсуждались. Как и в 17-м, эти выборы привели совсем не к тем результатам, на которые рассчитывали организаторы. Да и участники. Подтаявшая глыба Советов стронулась и растворилась.
Конечно, у себя в Уфе мы поддержали знакомого кандидата - Владимира Прокушева, корреспондента “Правды” , из журналистской солидарности, из благодарности за участие в свержении “бабая” Шакирова, из-за его сочувствия экологической борьбе. Виктор Радзиевский, его доверенное лицо, был рад нашей помощи, агитация в прямом смысле слова шла от дома к дому - встречи с избирателями наш кандидат зачастую проводил между домами, в скверах и спортплощадках.
В том же уфимском округе шел еще один активный персонаж нового (обновившегося?) времени - верховный муфтий Талгат Таджутдин. Наш с ним общий парикмахер Олег отзывался об ученом клиенте с уважением, подчеркивал, что тот впридачу к собственным детям усыновил еще нескольких. Кажется, в сумме получилось четырнадцать. Поэтому по всему я невольно ожидал от него какой-то несоветской нравственности. Впрочем, и в этом случае не следовало априори рассчитывать на честную игру его соратников, но я был наивен.
Поэтому искренне удивился, когда на встречу с нашим кандидатом в скверике рядом с моей бывшей школой №107 вдруг вторглась колонна организованных мужиков в стилизованных одеждах, ее вожди оккупировали микрофон и начали спрашивать бедного Володю о жидо-масонском заговоре. Впервые увидел откровенные манипуляции сознанием со стороны и не коммунистических агитаторов. Видимо, это они нас с Виктором причислили к участникам заговора, и Радзиевский, бывший профессиональный метатель молота, чуть было их не размел. Хотя, конечно, какой-то умысел сверху (и не в самой “Правде”) был, когда собкора из средней полосы перевели в сложную нацреспублику, откуда он довольно быстро подготовил зубодробительный материал.
Выборы показали, что перемен хочет не только Виктор Цой и его фанаты, но и большинство - по крайней мере, в нескольких уфимских округах. Хотя не всегда эти перемены виделись теми же, какие видели глаза московских либералов. И мы решили не спускать в песок эту энергию, а на ее основе, на основе единого недовольства экологическим состоянием, как-то организоваться. И тут, по ленинской методе, газета “Ленинец” стала коллективным организатором.
Честно скажу, что копировал сознательно, чему есть свидетельство: стихотворение, опубликованное тогда и, слава богу, не понятое начальством. Хотя ясно же было сказано про здание рядом с мечетью и больницей. Это была свежепостроенная по общесоюзной модели обитель начальства - обкома КПСС и Совета министров. Через год у его ступеней собирались десятки тысяч человек, уже не маленькая стайка людей. А весну делала газета.
Иволга делает весну
Ладно б это с уфимской соборной мечети
прилетел золотой петушок,
иль из первой уфимской столетней больницы
отлетела живая душа
-ну а вдруг посылало соседнее зданье
подавить этой песней душок
пессимизма возвратной гриппозной погоды,
вот и пела фальшивя, спеша?
Даже почки ещё ничего не хотели,
чуя сроков обманный призыв
в атмосфере прикрытья озонной прорехи
и бессилья исполнить прогноз,
видя вязь энтропии ползущих колготок
в разбегании туч от грозы,
-даже почки не пели подкожно на ветке,
где она задирала нос.
Неумелое «чир-чир-чир-чир-фьють-фьить-фьюить»
с понижением тона — классней,
от себя это шло, по закону иль свыше
продиктовано вспышкой лучей,
-ей не важно, зато на груди её серой
перья стали под сердцем краснеть.
Ладно б пела, зачем же к себе подпускать нас?
Молча слушала стайка людей.
Сначала мы просто давали материалы об экологическом состоянии. Потом - о состоянии борьбы, потом - объявления о предстоящих акциях и отчеты о них, потом коллективные письма, потом - некую скромную программу, подписавшись под которой люди и общественные организации получали нашу поддержку. Она выражалась в том, что мы о ней объявляли (например, что данный кандидат в депутаты согласен с экологическими требованиями), к тому времени газета уже завоевала авторитет, который помогал заявить о себе активистам. Но потом вешать всю оргработу на комсомольскую газету стало явно неправильным - и мы решили как-то по-другому определиться.
Поскольку от республики были выбраны по территориальным округам несколько незапланированных властью народных депутатов СССР, поддерживавших экологические протесты, вокруг них остался актив - их помощники, бесплатные активисты, которые общались между собой через границы избирательных округов. А почему бы из этого не сделать структуру, соединяющую депутатов разных уровней, постоянно передающую требования избирателей, их волнения и пожелания тем депутатам, которых они выбрали? Так мы придумали Башкирскую ассоциацию избирателей и депутатов, БАИД. В него вошли народные депутаты СССР. Прежде всего, Владимир Прокушев вместе со своим предвыборным штабом, а также и люди из регионов Башкирии.
Создателям БАИДа пришлось провести несколько часов в зале заседаний Президиума Верховного совета республики, доказывая, что мы имеем полное право требовать зарегистрировать новую республиканскую общественную организацию. Нашим орудием стал закон о подобных объединениях, принятый в СССР в 1932 году. И мы доказали, несмотря на явное нежелание председателя президиума Ф.В.Султанова, что цели и задачи БАИДа полностью соответствуют статьям закона! Нас зарегистрировали.
Я подошел к рассказу о событиях, участие в которых могу считать своим действием. В разной степени решающим, отнюдь не героическим (хотя последствия, понимал, могут быть самые тревожные), но обязательно - по своей инициативе. И всегда - не колеблясь, что, может и не совсем правильно с позиций иного времени. Речь не только об уфимской эпопее с фенолом, но и о выборах народных депутатов РСФСР и Башкирии, о закрытии вредных предприятий, о свержении первого секретаря обкома КПСС, о выборах Ельцина Председателем Верховного совета России, об основании первых оппозиционных политический организаций, о многотысячных митингах и демонстрациях... В общем, о бурной жизни 90-91 годов.
Она началась еще до фенола, экологические митинги и марши привлекли внимание народных масс к качеству руководства республикой. Мы не собирались поначалу сами заниматься этим вопросом, мы просто предъявляли вполне разумные требования, но не получали на них вразумительных ответов. За каждым проектом, который мы оспаривали, за каждым вредным производством стояли не только лень и тупость, не только чьи-то отраслевые, карьерные, агрессивные интересы, но и презрение к “населению”, искреннее непонимание - зачем нужно брать в расчет его здоровье, его мнение, его настроения.
Получалось, что власти, вот эти вот чины - секретари, председатели, министры, совершают конкретные вредные всем действия, на которые публика обращает внимание. А они собираются их продолжать, не принимая доказательств вредоносности. Потом начинают преследовать тех, кто указывает на вред, хотя он остается очевидным. Следовательно, надо менять власть! Тогда имели в виду не систему, а требовали менять чиновников - министров, председателей. И первых секретарей! В феврале 90-го митинг прошел у входа в Дом политпросвещения, на котором с модной для перестройки открытостью проходил пленум Башкирского обкома КПСС. Наиболее активных выступающих позвали от ступеней в зал, меня в том числе, чтобы мы рассказали о своих требованиях. Будто они газет не читают! А может, по чиновному презрению, и не читают.
И я выступил с места в партере - и в лицо призвал Равмера Хабибуллина, который уже третий год управлял республикой после снятия Шакирова, уйти в отставку. Раз он не может обуздать нефтехимических монополистов! Впрочем, он и сам-то бывший работник “Татнефти”... А потом рядом встал орденоносец-слесарь, член бюро обкома, и предложил выбрать меня в это самое бюро. Не стесняясь телекамер, а попросту - не успев о них подумать, я согнул правую руку в локте и левой стукнул по ней: “Вот вам! Я беспартийный!” Хабибуллина сняли, но лучше не стало. Как и следовало ожидать.
Что было с фенолом весной 90-го...В южной части города, сравнительно далекой от нефтехимии, 28 марта концентрация фенола в воде превышала предельно допустимые нормы в 26 раз. И это - по официальной статистике! Из крана настолько пахло карболкой, что уже и думать не хотелось о том, что когда-то ее спокойно примененяли в медицине. В некоторых районах миллионного города сразу (когда жалобы пошли) просто отключили воду и стали развозить ее цистернами, то есть прежними квасными бочками. В некоторых люди сами, не дожидаясь помощи властей, рванули на родники. Не все они соответствовали санитарным нормам, но в любом случае были не противнее обычных квартирных кранов, ставших какими-то вестниками беды.
Отвлекаюсь, скажу, поскольку звенит в памяти. Из нашего круга того времени несколько десятков человек умерли, не дойдя до шестидесяти лет. Некоторые - еле перейдя. Более развернутую статистику искать не буду. Во-первых, эти смерти и так для меня много значат, а во-вторых, стоит ли верить любой официальной статистике? Основные диагнозы онкологические, или печень, или поджелудочная. Может, и раньше были отравлены, ведь фенол только сделал заметными примеси в питьевой воде и заставил подумать о рыже-черном шлейфе в воздухе.
Наша газета уже не боялась бить в набат, призывая остановить самые вредные производства, чьи отходы проникали в водоносный слой. И другие газеты последовали за нами! Даже стали публиковать сообщения о предстоящих митингах, маленькие объявления, не всегда дожидаясь официальных разрешений. Тем более, что у властей, которые, по идее, должны были их разрешать, пошло раздвоения, вообще свойственное эпохе поздней перестройки.
Долго мялись по поводу митинга на Советской площади, вроде и не запретили, но начали придумывать отмазки, вполне в духе более поздних времен, об опасностях неконтролируемого сверху сбора тысяч людей, о том, что придется улицы перекрывать и до кого-нибудь “скорая” не успеет. На этот митинг между тогдашними зданиями Совмина , “Башнефти” и родной мне Третьей школой (бывшей до революции женской гимназией) прилетели из Европы и Москвы телегруппы, показали на весь мир запруженную площадь, минимум тысяч 25 народа, как мы посчитали.
Готовил митинг наш БАИД, Ассоциация избирателей, о которой уже упоминал. А выступали, в основном, авторитетные члены общества охраны природы. Вылез и я, недавно уфимский писатель Слава Левитин свой снимок этого момента прислал, черно-белый. А куртка-то, помню, была зеленая, под цвет нашей незрелой идеологии... Из ее кармана я вынул кулак, раскрыл - а в нем зеленый комок. Это не было заранее обдуманным, просто на нашей баидовской точке в частном доме у кинотеатра “Йондоз”, откуда я пришел на площадь, я заметил у раковины тельце и, потрясенный, зачем-то сунул его в карман.
Я открыл кулак в сторону площади и сказал: “Еще два часа назад это было живое существо. Попугай. Он попил воды из-под крана - хозяева недоглядели. И умер. Зеленый попугай умер, а идеологические попугаи, - и я обернулся в сторону правительственного здания, на ступеньках которого раньше стояли назначенные тузы, принимая демонстрации трудящихся, а теперь говорили в микрофоны мы, - а идеологические попугаи, повторяю, до сих пор живы!”
Газете поддержка экологических митингов стоила нервотрепки. За год по команде идеологов обкома КПСС только меня пытались уволить шесть раз. Запомнился один красивый случай. Вызвали на бюро обкома ВЛКСМ редактора Марата Абузарова, неплохого человека прилично моложе меня, и ответсека газеты - меня. В приемной первого секретаря уже лежали красные папки с проектом решения бюро, получил такую и член этого бюро Марат. А я глянул. Там было записано: Гальперина уволить, Абузарова предупредить.
Тут же, приветливо улыбаясь, спросил разрешения у секретарши позвонить в Москву. Набрал номера двух стенографических бюро: “Комсомолки” (им я пользовался давно) и “СоцИндустрии” (недавно связал Виктор Радзиевский, по просьбе которого делал добавку к его экологическим материалам). Попросил был наготове и сообщить в отдел корсети, что скоро могу передать материал о зажиме молодежной печати из-за поддержки справедливых требований населения. После чего и был вызван в комнату бюро.
Увидел Марата, который был красный и пощипывал щеку, что было у него признаком волнения. Меня попросили объяснить мое возмутительное поведение. Дальше я попробую смоделировать свою импровизацию на эту тему, опираясь на ключевые слова, которые помню почти тридцать лет.
- Вы себя-то пожалейте! Вот сейчас меня уволите, я тут посмотрел проект решения, а я выйду в приемную, пока вы будете обсуждать остальные вопросы, и позвоню в стенбюро двух центральных газет. Можете спросить у секретарш, куда это я звонил перед заходом к вам. Расскажу московским товарищам, как тут понимают перестройку и гласность! Утром уже это будет опубликовано. Никто не будет интересоваться, кто это приказал молодым ребятам на бюро гнать с работы ответсека успешной газеты, хотя я могу и сказать, что за одним столом с вами сейчас сидит завсектором печати обкома партии, Зуфар Тимербулатов, парень из Стерлитамака, которого в свое время двигала наша газета, в том числе и я. В центральных газетах умные люди, и они не будут писать, как обком партии вашими руками решает свои тактические задачи, они просто спустят собак на вас. И где потом ваша репутация, а вы ведь еще молодые ребята, вам карьеру строить...
Зуфар стал одного цвета с Маратом и начал поправлять очки, глядя при этом в стол. Должен, впрочем, заметить, что волновался он напрасно, карьеру не поломал и при президенте Рахимове стал министром печати... А я продолжил:
- Вот только не делайте из меня народного героя! Я много лет уже в вашей системе и ничего особо криминального пока не совершил. Сейчас пол-республики волнуется по экологическим вопросам, а тут бунтовщикам подбрасывается жертва упрямых властей, которые ради отраслевых интересов идут против воли народа. И кто будет герой? Может, я и заяц с вашей властной орлиной высоты, но когда орел загоняет зайца в угол, тот опрокидывается на спину и может разодрать орлу грудь своими длинными и крепкими задними ногами...
Честно, я все эти фигуры речи употреблял. Употребил и вышел, попросили подождать. Сидел в кресле у дверей и смотрел на телефоны. Марат вышел с выговором. За что?! Его даже не было в городе, когда мы с Ефремовым дали крамольные объявления. Марат протестовать не стал. Про меня в решении не было ни слова.
В результате: пару месяцев митингов и демонстраций - и установку закрыли, несмотря на велеречивые обещания ее улучшить. А потом и Иштугановское водохранилище остановили, и Атомную закрыли, и завод поликарбонатов сменил проект... Но до этого был гребень волны народного возмущения: она обрела организационные формы. Придумали создать Объединенный комитет общественных организаций, сокращенно ОКОО (правда, смешно?), туда, кроме обществ охраны природы и памятников, БАИДа и прочих новоделов вошли комсомол и профсоюзы, всего 42 организации! И заседали мы в Доме профсоюзов под председательством их официального республиканского лидера Юрия Маслобоева. А себе я выбрал должность пресс-секретаря, что ли. И пока 42 представителя обсуждали, можно ли объявить всеобщую забастовку до тех пор, пока не будут приняты наши требования, я публично рассуждал об этом. Наконец, через несколько дней, кажется, решились (не исключаю теперь, что и Поделякин поспособствовал...).
И я радостно стал звонить на телевидение, требуя предоставить мне прямой эфир в информационной “Панораме”. Ведь есть решение, принятое всеми общественными организациями и касающееся всего населения! Сначала говорят: подождите, мы перезвоним. Не перезванивают, звоню сам. Отвечает редактор: мы не можем, прямой эфир разрешает лишь обком партии. Я зверею и импровизирую: вот сейчас я скажу об этом “зеленой дружине” студентов Башгосуниверситета - и они разнесут вашу голубятню к едреней фене! Ну приходи, говорят, у тебя пять минут. Хватит? А как же!
Конечно, я блефовал, да и дружина-то была смирная, но уж больно разозлился. Взял у Марата редакционную машину, время поджимало - до выпуска информационной программы оставалось полчаса. Вхожу в здание, хорошо мне знакомое с 16 лет, когда я был автором и ведущим юношеских программ, а там даже на входе - никого! Режимное, между прочим, предприятие... Захожу в кабинет главного редактора, пиджак висит на стуле, а редактора нет. Никто не хочет быть причастным к вопиющим нарушениям партийно-советской дисциплины! Открываю знакомую дверь в главную студию, ворочая штурвал, - и там никого. Стоит обычный шаткий столик на цыплячьих ногах, на столике - микрофон. Даже у наставленных на столик камер нет операторов, лишь над режиссерским пультом, в комнате со стекляной стеной, мелькают чьи-то тени.
Смотрю в монитор: идет заставка “Панорамы”. На одной из камер загорается красный огонек. Глядя в камеру, снимаю с руки часы, кладу на столик и объясняю: у нас есть пять минут, постараюсь уложиться. Я - такой-то, официальный представитель Объединенного комитета общественных организаций, сегодня его заседание решило объявить в Уфе всеобщую забастовку, если через сутки не будут приняты наши требования. Для того, чтобы желающие могли принять участие в забастовке и не нарушить закона, они должны выполнить следующие требования... И я объяснил тогдашнюю процедуру, кстати, по принятому недавно закону, впервые в СССР. Смотрю на часы: пять минут прошло. Застегиваю ремешок, встаю и выхожу. У поста охраны никого нет...
Забастовки не было. Наши условия по Уфе приняли - но оставались требования в других городах. Они и сейчас возникают, скажем, в Стерлитамаке - не трогать шиханы, не перерабатывать эти круглые правильные известняковые холмы на соду, говорили об этом и тогда. Но тогда в городе закрыли зал, где в единый день экологических действий должна была пройти встреча общественности. День был объявлен ОКОО, приурочен к известной экологическим активистам дате, согласован на всех уровнях, а тут - замок. Стоим мы с Марсом Гилязовичем Сафаровым перед ним, местные активисты спрашивают у профессора: как можно нарушить приказ городских властей? А я, воодушевленный уфимской победой, просто ногой вышибаю замок из хлибкой офисной двери. Не ожидал от себя...
Зато вот в Салавате, городе, куда мы приезали следом, ожидал совсем противоположный сюрприз: митинг проходит на заполненном городском стадионе, первый выступающий - главный коммунист города. И в партии были люди, способные почувствовать необходимость защиты населения от всевластия дурных отраслевиков.
Хотя, может быть, дело было в выборах. Тогда в марте 90-го выбирали народных депутатов РСФСР и депутатов Башкирской АССР, в которых БАИД принял самое активное участие. Власти знали о наших успехах и учитывали нашу силу. Впервые они проходили не по советской фальшивой схеме, а при реальной конкуренции, в которой общественные организации проявили себя ярче номенклатуры.
Выдвигались мы от обычных общественных организаций, БАИД еще не имел такого права. Общество охраны природы, например, могло выдвинуть своих кандидатов в разные районные и городские советы, в Верховный совет Башкирской автономной республики и в народные депутаты Российской Федерации. После чего и началась кампания.
Она велась совсем по-другому, чем привыкли теперь. Мы составили небольшую программу, страницы на полторы, не идеологического, а экологического и социального характера, с самыми острыми, но решаемыми проблемами, на которые могли повлиять наши кандидаты, и опубликовали ее в “Ленинце”. Внизу дали фамилии тех баидовцев, которые выдвигались по разным округам. И объявили, что будем поддерживать всех, кто согласен с этой программой. Фамилии присоединившихся к ней публиковали в следующих номерах. Кроме того, все наши активисты ходили “от двери к двери” на каждом участке, где выдвигались “подписанты”, агитировали, раздавали листовки. У меня до сих пор где-то лежит моя - размером А-5: фото, несколько пунктов программы и краткая биография.
И кажется совсем не осталось экземпляров маленькой ленточки, которая наклеивалась на все вертикали - деревья, столбы, заборы. Это было главное наше политтехнологическое изобретение, на ней было написано: “В Москве Борис, у нас - Борис, борись, Борис, и не боись!” Ленточка агитировала за Бориса Хакимова, я был его доверенным лицом. Никогда ни прежде, ни потом не встречал такого прямого и упрямого человека, причем не старающегося обязательно конфликтовать (если со своими - пожимал плечами, пародийно говорил: “Латт-тно...”). Скромный, но твердо знающий реалии и приводные ремни нашей действительности системщик-интеллигент, он в своих базовых принципах оказался несгибаемым. Как принято было в этой уфимской среде, был туристом-водником. Уже после того, как он победил на выборах в депутаты России, Борис и его жена Люба прокатили меня на своем заслуженном плоту по Белой вокруг Уфы .
А я шел в башкирские депутаты в том же Советском районе Уфы, в первом туре обошел двух тогдашних министров и вышел во второй - вместе с еще одним “подписантом” нашей программы. Во втором туре проиграл ему несколько сот голосов. Мой друг и доверенное лицо Юрий Алексеевич Ерофеев, ходивший по домам и приглядывавший за избирательной комиссией, говорил, что в последние дни агитаторы конкурента, ходившие параллельно, нашли безотказный компромат на меня. Они открывали глаза избирателям: Гальперин-то - еврей! И против этого никакая моя бойцовая репутация не работала. Юре можно было верить, человек дотошный, не склонный к фантазии, в газету он приносил всегда достоверные заметки...
Конечно, сперва была обида, более всего на того тихого моего первоначального дублера - парня из сельхозинститута, который на моем горбу: на моей раскрутке - сначала, на моем происхождении - потом, - въехал в Верховный совет. Потом стал думать, что, очевидно, наши пути с народной уфимской массой расходятся. Мне уже сорок, потратить оставшиеся активные годы на ее просвещение, когда предыдущие годы оказались не вполне плодотворными, - глупо. Хотя, честно говоря, и в Москве хоругви общества “Память” на демократических митингах показались не лучше коммунистической почти официальной ксенофобии, но в столице оказалось, как и надеялся, гораздо больше людей, способных дать мне что-то новое.
Немного погодя возникла даже какая-то благодарность к “тихушнику”-конкуренту: он ткнул меня носом в развилку - стать ли политиком? Готов ли я говорить и действовать не так, как в данный момент думаю, а так, как это может понравиться соратникам и большинству? Способен ли я хитростью, нажимая на харизму и развитость словесного аппарата, вести людей за собой туда, куда они и не думают стремиться? Одно дело - экология, здесь не приходилось сомневаться. Но по другим проблемам, в которых я еще и для себя не выбрал решения, я не имею права высказываться, надув щеки. А ведь будут спрашивать...
Опубликовано в газете "Истоки"