Питирим чувствовал себя уже настоящим мужиком, черная борода, мягкие, всегда веселые глаза; он шел вдоль берега Волги раскованной походкой. Любил он эту реку – люба она была ему и летом, когда разыграется от северного ветра и забелеет волнами. И весной, когда покроется горками льда. В такую пору, как теперь, в начале весны Волга кажется такой полосатой от разорванного льда: кое-где проглядывалась ранняя вода, и уже к вечеру сковавшись в посиневший островной бережок.
Сейчас еще весне быть рано, но все же в воздухе чувствовалась ее близость. И дышалось так хорошо, что, кажется, не ушел с воли. И если бы Питирим не был занят какими-то особыми мыслями, он соблазнился бы и сбегал на видневшийся островок, и на лов, половить для забавы какого-нибудь зверя, как когда-то раньше делал.
Скоро поселок, где поселился он после московских гонений.
…. Встретил Питирим таких как он казаков с Яика и с ними подался в Соловецкую обитель. Не приняв новых обрядов, монастырь был осажден стрельцами. В зимнее время стрельцы прекращали вести военные действия против защитников монастыря, и уходили на берег в Сумский острог на постой. За эту зиму бежал не один десяток послушников, казаки тоже стали покидать остров.
Еще он вспомнил, как с молодым Ильей, которому уж шестнадцатый год пойдет с весны, еще два месяца назад ушел на лов по припорошенному льду. Половили, слава Богу, заработали, теперь и отдохнуть можно. И ему чудится смех Ильи….
Питирим насупился. Не по душе ему последнее время этот край. Нечего и говорить о гонениях, - что год, тем хуже. Но еще хуже «новые глаголы», которые занесли некоторые суемудрые. Уже с год весь Иргиз волновало новое учение о необходимости «жечься» спасения ради. И Питирим с досадой думает, что его брат Аверкий, что прибрел с Дону, и младший Фома не только сбились, а и других сбивают.
«Худо, кабы согрешения не было», - думает Питирим и ускоряет шаги, точно чувствуя, что беда близка.
Откуда взялось это безумие самосожжения? С одной стороны, общий экономический гнет, тягота непереносимых налогов, вызывавшая в населении своего рода психоз недовольства. Вначале эти самосожжения были, собственно, не добровольные. Это было не догмат, не учение, а крайнее выражение борьбы с властью, следствие убеждения в своем бессилии, в невозможности убежать от казни, средство уровнять свое бессилие самосожжением. Форма религиозного протеста, а больше всего способ избежать страшного для людей старой веры осквернения. Гонимые собираются вместе в часовне, в избе или риге, загораживают себя сухими ветками, заборами, закладывают соломой, запирают двери, окна, и укрепляют их крепкими бревнами и дожидаются свойских гонителей.
Только при их появлении и только при нападении зажигался бесчеловечный огонь, в котором погибали они со своими отцами, женами и детьми. Это было самосожжение по-своему неизбежное в обстановке того времени. Загнанным и измученным приверженцам древней веры казалось, что вся вселенная содрогается, погибает от дьявола.
«Отойдите, - кричали они гонителям, - оставьте нас или мы сгорим!» И отходили гонители, и самосожигатели не сжигались и оставляли свое намерение. Но это бывало редко.
Питирим не думал, что безумие вольных смертей встретит родное село. Когда он вышел на дорогу, то его поразило зрелище. По дороге, двигалась сотня людей. Толпа шумела, слышались возбужденные речи, истерические крики, плач. Питирим с испугу побежал к своему дому.
- Что это? Что за люди? – торопливо спрашивал Илью, который в страхе стоял у дерева.
- На подвиг идут. … Афанасий зовет на красную смерть, ради Господа. … Все идут, и мы идем. … Кабы позже пришел, не застал бы. Аверкий с Фомой там давно. … давно. …
Илья говорил о смерти спокойно, как о деле решенном, Питирим до того опешил, что молча взял за руку Илью и пошел к церкви куда шла толпа. Площадь перед церковью гудела от крика и плача. У церковной ограды, какой то старец пытался остановить от пагубы самовольной смерти.
- Неверный выбрали путь, грешный, христианам неведомый, - пытался образумить толпу старец.
Старца слушали всего человек десять.
- Идем отсюда, Илья. … Не спасение здесь, гибель, - говорил Питирим.
Как будто очнувшись от сна, Илья сделал полшага к ним, но остановился.
- Не отдам уготовленного мне чертога, - истерически выкрикнул он и ухватился за поперечину креста, точно боясь, что его оторвут от сладкой смерти.
- Идут, солдаты идут, - прокричал отчаянный голос.
И толпа загудела.
- В церкву заходите, зажигаться пора.
Питирим стоял, колеблясь: он чувствовал, что пора уходить.
- Идемте отсюда. – Тронув за плечо Питирима, сказал старец.
- Куда идем?- словно в забытье спросил он.
- Туда. Отсюда идем. Здесь делать нечего. Их не уведешь. Самим спасаться надо от гибели. …
… Куда они шли?
Вел старец Сергий, да он и сам не знал, куда идет, знал только, что на Яике живут староверы. Порасспросить хорошенько о дороге он не успел: боялся, чтобы не узнала братия монастыря, и теперь шел наугад к Яику. Хотелось уйти от людей, тянуло к себе уединение, хоть ненадолго.
Жилища и станицы вообще не встречались на их пути, места были безлюдные. …
Беглецы-отшельники устраивали свои скиты — уединенные жилища в глухих, труднодоступных местах. На территории Яика известно множество скитов на островах рек Яика, склонах Общего Сырта и реки Узень в лесах. Передвижение к ним было затруднено из-за недоступности и незнания пути в обширной степи.
С XVII в. на Яике стали тайно селиться в скитах беглые старообрядцы-раскольники. За 200 лет обрели своих почитаемых в народе подвижников, а святые места — могилы старцев и стариц.
В конце царствования Анны Иоанновны, в 1739 году, Сергий назывался в миру Семеном, родился в Москве, отец был купеческого звания. Где-то в середине пятидесятых годах удалился на Иргиз. В иночестве принимал участие в основании иргизских монастырей, где принял монашество под именем Сергия и вступил в братство монастыря.
… Путники спешили к лесу. День кончался, мягкий туман сумерек уже смягчал гнетущую пустоту степи. А вокруг не было никакого намека на жилье. Ночевать в открытой степи опасно, и они ускорили шаги, чтоб до темноты попасть в лес.
Войдя в лес, они как-то сразу почувствовали себя уютно. В лесу стало прохладней. Глаз с удовольствием отдыхал после однообразия степи на свежей зеленой листве. Сергий не стал заходить вглубь леса, увидев возле опушки небольшую поляну, где и остановился.
- Ну, хорошо … здесь?
- Чего здесь?- Спросил удивленно Питирим.
- Все хорошо. Скидай тягу, да айда за дровами.
Они сбросили с себя котомки и, отвязав топоры от пояса, принялись обрубать сухие ветки. Собрав сучья, Питирим бросил топор, начал раскладывать костер, а когда сложил, достал из-за пояса кремень и огниво, вынул из кисета кусочек трута, высек искру. Сухие ветки быстро разгорелись. Слабый огонь тонким бледным язычком потянулся вверх, разрастаясь и краснея над всей кучей дров.
-Бросай работу, - крикнул Питирим уже невидимому в темноте Сергию, - будет дров. Иди поснедаем.
- Иду - у, - отозвался из темноты Сергий.
Через несколько минут они сидели уже у огромного пылающего костра. Над огнем на палке висело ведерко с гречневой кашицей. Ели молча. После еды сидели, отдыхали, расслабив уставшие члены. Отдохнув, стали готовить себе возле костра место для сна. Подбросили дров. Питирим улегся ногами к огню. Сергий не спал. Он задумчиво смотрел в чащу, где отблески костра рисовали странные, дивные тени.
…. Дивно и страшно. Стоит будто он на площади, а посередь площади стоит большая дивной красоты церковь. Уймища народа входит в церковь, крестясь, как Господь велел. Вошел вместе с народом и он. Внутри церковь была еще краше, нежели наружно. Все светило, и каждый образ излучал по-своему: иконы старые - темнее, киевские - золотым светом, новгородских писем- радужно. С клиросов слышно дивное ангельское пение: Сергий стоял точно на небесной тверди у Престола Господня, в трепете и радости и молился. …
http://www.proza.ru/2018/06/26/1446