Е-бемоль, или с княжной на кораблике
Швейцарцам я вожу какие-то гвоздики с фирмы медоборудования. Коробка гвоздей стоит почти три тысячи евро, это специальный сплав, и в швейцарцах они остаются после операции навечно, по гроб жизни, как это говорится.
Конечно, такую коробку можно отправить по почте экспрессом, но мейлы из клиник приходят обычно к вечеру, а гвозди они хотят уже утром, что, в общем-то, характеризует швейцарский менеджмент: закупками материалов у них руководят такие же тупицы и бездари, как и у нас... в общем, я беру ноги в руки, усаживаюсь в свой фургочик, забираю на складе пару-тройку коробок с гвоздями на случай если по пути позвонит с заказом кто-то еще – и выдвигаюсь в ночь в направлении Констанца. Раньше я ездил через Базель, но таможенники у них на терминале редкостные хамы и мне это скоро надоело: сперва стоишь, как дурак, в хвосте за грузовиками и фурами, потом стоишь в очередь, чтоб получить штемпель на накладную, потом стоишь за жетоном для шлагбаума. И везде с важным видом шныряют чиновники-хамы, тут же нагло переходящие на французский, если спрашиваешь их что-нибудь дельное.
В Констанце обстановка полиберальнее, так что порой я накручиваю сотню лишних километров, только чтобы не ехать через Базель. Вот такая у нас специфика.
По пути я звоню в Алленсбах, что на подъезде к Констанцу, и бронирую гостиницу – это прямо у озера, – а мне СМС-кой приходит код ящика, в котором ночью можно забрать ключ от входа и от номера, если за стойкой по случаю позднего часа никого не будет. Так чаще всего и бывает: гостиница заперта, постояльцы спят. Если я приезжаю не слишком поздно, в час, в полвторого, то иду в темноте купаться, а потом выпиваю немножко бренди. Утром за полчаса прохожу таможню – и вот она Швейцария! До больнички, которой потребовались гвозди, обычно не больше трехсот километров – мы обслуживаем только немецкоязычную зону, – так что уже к обеду я свободен, а наша фирма... ну, она заработала свою тысячу, это за вычетом топлива и моих командировочных. Навар невелик, но зато все довольны.
Следующий день у меня, понятное дело, отгул. Порой, если погода благоприятствует, я плачу в отеле еще за одну ночь и остаюсь пошляться по городу...
Кораблик по Бодензее ходит в два круга. По большому можно причалить и на австрийский, и на швейцарский берег, но это мне давно уже неинтересно, а вот короткий маршрут кончается Меерсбургом, где в ресторанах везде подают «фельхен», местный деликатес: небольшую рыбку, банально обжаренную в сковородке с добавкой картошки и укропа. Простенько – но ведь тут и не Франция, изыски немцами не приветствуются, и оттого кругом царят порядок, стабильность и здравый смысл.
На кораблике я беру себе рюмку бренди и отправляюсь на верхнюю палубу, на ветерок. Бренди, конечно, есть и на этой палубе, но первую я все равно выпиваю внизу, сразу при входе на судно, опасаясь морской болезни. И тут же беру вторую, чтобы неспеша выпить ее уже на ветерке.
Судно идет до Меерсбурга чуть больше четверти часа, и я всегда вполне доволен путешествием: и движением по воде, и качеством бренди, и предвкушением встречи с обжаренными рыбками «фельхен».
Она стояла у штанги кормового вымпела, и длинные, до лопаток, волосы, темные, почти черные, поблескивающие в свете зайчиков, которые тут и там пускала волна за бортом, обвевали, охватывали ее шею, и плечи, и открытый ворот какой-то блузочки, нижний край которой по действующим ныне правилам на ширину ладони не доходил до штанов, обнажая весьма аппетитный животик с пирсингом у пупа, и талию, свидетельствующую об усиленных занятиях физкультурой. Ниже начинались бедра, но их не было видно так отчетливо, как зону с пирсингом, ставшую у дам в последние годы местом реально общественным, доступным взгляду всех и каждого.
Я поставил рюмку на специальный поднос, достал из кармана «орбит» и с минуту жевал его, чтобы перебить запах бренди. Затем резинка полетела за борт, и я решительным шагом направился к даме.
Она обернулась, услышав шаги, – вернее, почуяла мой шаг, отдававшийся в палубе... – ветер свистел, судовые моторы ревели, место для знакомства было не самым удобным.
- Sie werden es mir bestimmt verzeihen, aber ich glaube, da fragt jemand nach Ihnen vom Personal*. – И я указал рукой в сторону рубки с лесенкой, которая вела в трюм.
Ее восхитительные волосы снова обвились вокруг шеи, подчеркнув белизну кожи. Она сняла темные очки и взглянула мне в глаза. «Хороша...», подумал я про себя.
- Ich... – произнесла она принужденно. – Ich habe nicht gut Sie verstehen.**
Ее немецкий был страшен, как будто она учила его в тюрьме, по книгам, как вождь российского пролетариата, не слышав никогда ни одного живого немецкого слова. «Р» и еще пара букв звучали заметно по-русски, но было что-то еще в этом акценте – как и во всем ее облике: что-то гортанное, горное, гордое...
- Мне показалось, что кто-то из команды пытался позвать вас, не знаю зачем. Но теперь куда-то пропал, видимо его позвали снизу. Если хотите, я провожу вас и мы его поищем.
- Спасыбо... – произнесла она с тяжелым акцентом уже по-русски и улыбнулась. – Мене завут Манана.
- Алик, – просто представился я. – Просто Алик.
- Очэн прыятна...
Голос был с баском, но удивительной глубины и какой-то нерусской многозначительности.
- Мне тоже очень, очень приятно, – произнес я, разом использовав все наличные запасы хороших манер и шаркнув ножкой.
Мы обошли весь кораблик, безуспешно разыскивая несуществующего стюарда, и уже устроились было за столиком в кафе наверху, но тут показался причал и нам пришлось отправиться вниз, на высадку.
По-русски она тоже не очень-то понимала. Это выяснилось на берегу, в ресторанчике, за двойной порцией «фельхен».
- У нас это теперь не принято, – пояснила она, имея в виду овладение «великим и могучим». – Вообще-то я сама тоже против русских. Наши страны воюют.
- Это раньше они воевали, – нахально и уверенно возразил я. – Теперь мир. Кроме того, я уже давно не русский.
- Да? – удивилась она. – А какой?
- Немецкий, – не задумываясь ответил я. – Хочешь, буду говорить только по-немецки?
Слово «русский» она ощущала как прилагательное.
- Нэ нада немецкий... – проговорила она. – И на «ты» сразу не надо... Я княжна, если хочешь знать.
- Ты сама со мной на «ты», – рассмеялся я. – А почему княжна?
- Как почему? – Она вскинула брови. – Так родилась. Гурджаани, знаешь такое вино?
Я на минутку задумался.
- Ну да... Помню вроде... понимаешь, я уже давно здесь, почти четверть века. Забыл многое...
- Гурджаани – наша земля. Князей Гурджаани. Я Гурджаани, такая фамилия.
Меня покоробило. Я вообще против собственности, особенно на землю. И правильно, что большевистских чиновников держали на всём казенном, так меньше воруется. То же со знатью, с разным потомственным дворянством... Знать назначает король, а если нет короля – всё, друзья, окончен бал, идите гуляйте. А то выдумали выводить элиту из шайки разбойников, служивших три века назад нелепому удельному князьку.
- Понял, ваше сиятельство. – Я сделал строгое лицо. – Больше не повторится...
Что именно «больше не повторится», я не успел придумать, да это и не было важно, поскольку спутница моя, похоже, вся погрузилась в мысли о княжеском...
Она жила в Меерсбурге, в гостинице у самого берега, приехала по приглашению на какую-то выставку с дюжиной собственных работ. Проводив княжну до отеля, я вернулся морем к себе и тут же забил в интернете ее фамилию. Да, художница, да, княжьего рода – всё совпадало. «Вот так встреча! – подумал я про себя. – Ведь надо же! В Констанце, на кораблике...»
Мы договорились еще погулять по городу – выставка открывалась только вечером. К отелю в Меерсбург я приехал теперь не по воде, а на своем бусе, хотя это почти час езды по берегу. Но тесное пространство, я имею в виду кабину фургона, сближает, а сближения мне, кажется, уже хотелось.
Всё удалось как нельзя лучше. В Констанц мы не поехали, а просто немного поколесили по берегам озера, останавливаясь в живописных местах, подолгу стоя на берегу. Я постепенно привыкал к ее диковатому слогу, и она уже просила меня поправлять ее ошибки в выговоре и грамматике. Что поправлять! То и дело она вообще не понимала фразы или сл;ва, переспрашивала, а когда смысл сказанного становился ясен, от души хохотала над нелепицами и недопониманием. В известной мере сближение можно было считать состоявшимся.
- Если хочешь, заедем к тебе, – вдруг сказала она. – Тебе нужно переодеться. У тебя есть с собой фрак?
О княжеская кровь! Фрака у меня конечно не было, но в машине, в чехле, всегда ездит мой строгий костюм – на случай если придется о чем-то рядиться с директором клиники: эта публика не любит общаться с шоферами, им подавай собеседника статусного, иначе разговор не получится, так что шеф мой давно уже настоял на строгом костюме, в смысле того чтоб он всегда находился при мне в дороге.
А еще у меня с собою гитара, тоже в чехле. В багажном отделении фургона я даже пристроил для нее специальный ящичек с дверцей. В дорогу я беру ее от скуки, для развития тонкой моторики. Врачи говорят, что пальцами следует шевелить, что это, дескать, тренирует мозг – ну, как кроссворды. Вот я и наигрываю на сон всевозможные мелодии без конца и начала.
- О! Гитара! – обрадовалась она, увидев лежащий на кровати чехол. – Сейчас я спою тебе романс.
Она, вынув инструмент, прошлась пальцами по грифу, припоминая аккорды.
Я вскоре узнал «Калитку», которую играю сам, и кстати довольно бегло. Что-то не ладилось у Мананы с гармонией, и она уже по третьему разу повторяла одну и ту же линию.
- Щас Е-бемоль! – наконец грубовато поправил я, не выдержав.
В компании мы, если играем что-нибудь вместе, всегда называем аккорды по цифровке, а не русскими именами – так по крайней мере всем сразу ясно, что это аккорд, а не просто отдельная нота.
- Что? – подняла она на меня глаза. – Аа-а... хорошо. Я тогда на минутку в душ. Быстро... – И она, легко поднявшись, исчезла за дверью ванной.
Глаза у меня еще пару минут оставались выпучены, но потом я как-то очухался, наскоро убрал вещи с кровати и принялся ее разбирать. Затем зашторил окно и проверил, не вылезла ли на скулах щетина...
К открытию выставки мы конечно опоздали – нужно было еще заехать в отель к Манане, переодеть ее в вечернее платье.
Мы важно ходили по выставке, на Манану откровенно глазели мужчины, кто-то незнакомый подходил и здоровался, поздравлял, даже обнимался, хотя и вполне по-европейски, то есть слегка прижимаясь щекой к щеке, как если б рассказывал на ушко сплетню.
Потом мы просто парадно стояли у стенда, где были вывешены ее работы. Я в живописи недалек и комментарии поэтому опущу – на полотнах что-то поблескивало, искрилась какая-то крашеная крупа, в общем, это наверное называлось «смешаная техника», как я это понимаю.
Через полчаса объявили фуршет, и, едва мы ухватили по бокалу и канапе с чем-то пестреньким, как на небольшую сцену в углу взобрались пианист и скрипачка. Вот уж он-то, в отличие от меня, был точно во фраке, а девочка – в том, что называют «маленькое черное платье», то есть коленки и что повыше у нее ясно и аппетитно взывали... мне пришлось сосредоточиться и умерить прыть, чтобы не задеть и не обидеть Манану.
Артисты сыграли какой-то несложный дуэт. Мелодия была знакомая; немцы вообще не любители утруждать себя поисками репертуара. «К Элизе» в Бундесе с любой сцены пойдет на ура, а для русского уха это уже граничит с безвкусицей. Может, специалисты другого мнения, не знаю.
Становилось скучновато. Публика разбилась на группки, сосала даровое шампанское, грызла орешки, беседовала.
- Послушай... – Манана подергала меня за рукав. – Какой, ты говорил, там нужен был аккорд?
Я взглянул ей в глаза, и улыбка невольно растянулась у меня до ушей.
- Е-бемоль, ваше сиятельство, – ответил я молодцевато и отдал честь, приложив два пальца к виску.
«Пойдем?» – показала взглядом на выход княжна.
Я снова разбирал кровать, теперь уже у нее в номере. Она плескалась за тонкой дверью ванной и что-то напевала на своем языке, родном языке гор.
На следующее утро я поднялся до света, около четырех, и, не завтракая, отправился в путь – через Штутгарт, Карлсруе и Маннхайм. На фирме следовало показаться хотя бы к обеду. Время поджимало, я гнал свой фургон на всю его прыть, остановившись только дважды, чтобы сжевать сэндвич и запить его чашкою кофе. Вообще цены на автобанных заправках... мне кажется торгаши-немцы реально сошли с ума.
- Фу! – говорит дочь, дочитав рассказ. – Ну что у тебя за манера... – Она сворачивает губы в презрительную гримаску. – Зачем же ты всё растрепал про бедную одинокую женщину. Да еще княжну.
- Ничего я не растрепал! – возражаю я с чувством. – Если хочешь знать...
Она взглядывает на меня с брезгливым интересом.
- Если хочешь знать – я и в Констанце-то никогда не был.
Теперь дочь смотрит недоуменно.
- А где же ты был с самой среды?
- Уж точно не в Констанце, – уверенно отвечаю я. – В среду поехал в Дармштадт, на фабрику собачьих ошейников.
Дочь мигает глазами.
- Что? Съела? – Я довольно ухмыляюсь.
- Не был? – недоверчиво переспрашивает она. – А где же ты тогда...
- Сперва долго заседали с тамошним шефом по сбыту, потом двинулись с ним по кнайпам***, а наутро, проспавшись, он потащил меня на охоту: у них же там целая псарня собак для пробы ошейников. Ночевали в лесу, в сторожке у егеря.
- Ну... – говорит дочь всё еще недоверчиво. – Ну, тогда хорошо...
Мы садимся обедать.
После обеда я тихонько подхожу к своему столу и прячу от лишних глаз самоучитель грузинского, который вчера распечатал из интернета.
________________________
* Вы безусловно простите меня, но мне кажется, что там вас ищет кто-то из персонала.
** Я... я нехорошо вас понимать.
*** Kneipe – пивная.