С наступлением сумерек Сергеич занял выжидательную позицию у входа в муравейник, спрятавшись под пожелтевшим берёзовым листком. Жизнь в муравейнике затихала, и практически все входы были уже аккуратно прикрыты щепками коры и хвоинками. Недалеко от него пара охранников из его команды заканчивала замазывать щели одного из входов быстро твердеющим воском, щедро выделяемым их кутикулами.
Сергеич с нетерпением переминался с ноги на ногу, используя для этого только две передние конечности, и вертел по сторонам своей треугольной головой. Тщательно принюхиваясь, он время от времени встряхивал кончики своих усов, немного освежая их рецепторы.
Наконец он почувствовал слабые признаки запаха «ломехузина», и вслед за этим в зарослях травы промелькнул силуэт фуражира, пробирающегося в его сторону. Было заметно, что его походка, как и днём, не отличалась особой твёрдостью. Внешне на доходягу тот мало походил, и причина, как уже догадывался Сергеич, была в другом.
Да, – подумал он, глядя на фуражира, – С этим парнем мы ещё горя не оберёмся. Да и болтлив он не в меру.
Произнеся «мы», он поймал себя на мысли, что сделал это неосознанно, и в поисках причины вспомнил совет фуражира, что в таких случаях ответ следует искать у какого-то Фрейда. Это имя упомянул его знакомый, когда признался, что в ходе их первой беседы допустил незаметную на слух, но классическую, по сути, оговорку. Он тогда наивно полагал, что кармическая задача, которую выполнял фуражир, является производной от глагола «кормить».
Осознание предчувствия возможных неприятностей также насторожило его – это был явный предвестник наступления депрессивной фазы биполярного аффективного расстройства, уж давно его не тревожившей. Это странное название диагноза прозвучало в его сознании довольно отчётливо, хотя прежде ему никогда с ним не сталкивался. Не являлось ли это скрытым последствием дневного знакомства с ломехузином? Он недоумённо пожал плечами, в роли которых выступили верхние членики передних ног: при этом его голова слегка качнулась вниз.
Фуражир тем временем вплотную приблизился к муравейнику. Сергеич высунулся из укрытия и махнул ему лапой. Пропустив его внутрь лаза, он прикрыл его отверстие слежавшимся песчаным комком и смазал его края воском.
Вскоре они доставили пленника в заброшенную келью, освободились от ноши и с интересом наблюдали за поведением жука. Предоставленная самой себе, ломехуза, косясь на муравьёв, недовольно обшарила помещение и убедилась в невозможности выбраться отсюда. Обнаружив запасы съестного, сложенные в одном из углов камеры, она успокоилась и, подкрепившись куском пчелиной перги, поджала под себя лапы и уснула. Сергеич, удовлетворённый зрелищем, поманил приятеля на выход. Надёжно закрыв помещение кельи и замаскировав его лаз, товарищи простились до утра.
С этой поры жизнь Сергеича стала протекать совершенно в ином русле. Днём он продолжал нести свою привычную службу, а вечера проводил в компании фуражира, предаваясь рассуждениям о рычагах и механизмах, приводящих в движение их социум, и о той непрестанной суете, которая царила в муравейнике. Суета эта неустанно вовлекала их в свой круговорот, и, несмотря на кажущуюся хаотичность, имела свой жёсткий регламент, не позволяя ни на мгновение нарушить общий ритм жизни и вырваться за её рамки. Они продолжали чувствовать себя в её плену, хотя, как им казалось, уже само осознание этого делало их более свободными. Всё это происходило на фоне поглощения ломехузина, который их пленник с избытком выделял по первому же требованию, словно опасаясь утратить беззаботность и привычный комфорт.
Сопоставляя свои ощущения, они в конце концов стали приходить к выводу о том, что осознание наличия этого гнёта и интенсивность его воздействия на них является следствием ломехузина. По мере его приёма степень давления поступающих извне директивных установок становилась всё слабее, а вскоре оно и вовсе прекращалась. Вместе с тем, мироощущение их освобождалось от стеснения кем-то выставленных в сознании барьеров, и беседы приобретали общефилософскую направленность.
Место своих посиделок приятели окрестили лаконичным словом «погребок» – оно как нельзя лучше подходило для кельи с ломехузой. Во-первых, здесь они условно погребли своё сокровище, храня его от лишних глаз, а, во-вторых, когда один из них приглашал другого на очередные посиделки, он использовал условную фразу – «пойдём, погребём бока брату нашему меньшому». Иногда они предлагали проведать нашу «муху», сократив таким образом длинное и опасное для произношения имя жука. Случайный свидетель их разговора вряд ли догадался бы о чём-либо, услышав это.
Доступность средства расширения сознания и его, казалось бы, неограниченные возможности на первых порах приводили к его произвольному, и даже неумеренному потреблению. Для Сергеича это обернулось тем, что ночной сон временами начинал превращаться в поток липких и навязчивых состояний, держащих в напряжении мозг, а на утренней поверке начальник патрульной партии долго не мог добиться от него вразумительного подтверждения поставленной задачи. Находясь же на маршруте, он всё время испытывал навязчивое желание завернуть на минутку в погребок и приложиться к «мухе». Это хотя и позволяло вновь на короткое время вернуть ощущение его целостности и гармоничности окружающего мира, но поступать так часто он опасался – начальник патрульной партии уже заподозрил что-то неладное и взял его на заметку. Всё это вынудило его ограничивать себя в своих опытах с напитком.
Фуражир, похоже, подобных проблем не испытывал. Свой рабочий день он начинал с доброго глотка привычного зелья, и на протяжении суток также неоднократно наведывался в погребок. Это ни у кого не вызывало подозрений – частое посещение муравейника фуражирами было делом обычным, к тому же продовольственные кладовые располагались недалеко от заветного места. Фуражир иногда подтрунивал над абстинентным синдромом Сергеича и упрекал его за нежелание составить ему компанию. В таких случаях он почему-то называл его «Михаилом».
Так продолжалось на протяжении нескольких недель. Но однажды случилось то, что рано или поздно ожидал и чего так опасался Сергеич. Пробегая утром мимо погребка, он услышал доносящиеся оттуда приглушённые голоса. Он замер и стал прислушаться. Один из голосов принадлежал его приятелю, второй был ему незнаком. Оглянувшись по сторонам, Сергеич сдвинул в сторону обломок дубовой коры, идеально подогнанный по форме к входному отверстию, и заглянул внутрь. Его взгляду предстала неожиданная и весьма идиллическая картина. Фуражир лежал на спине, заложив передние лапы под голову и закинув заднюю ногу на другую; две средних конечности блаженно поглаживали брюшко. Рядом в схожей позе расположился тот самый почитатель восточных практик, которого фуражир называл учителем.
– Сергеич, заходи. Тебя то нам и не хватает, - Фуражир был уже явно «под мухой». – Мы как раз обсуждаем принцип неопределённости Гёйзенберга. Тут есть над чем пошевелить твоим бурым веществом, глядишь – может, наступит просветление.
Оторопев от представшей его взгляду картины и произнесённых слов, Сергеич застыл в проходе, не зная, как отреагировать. По негласной договорённости посторонних сюда не допускали - это грозило непредсказуемыми последствиями. Он инстинктивно поднёс лапу к темени, как он обычно делал, собираясь с мыслями. "Ещё и Гёйзенберга сюда зачем-то приплёл, да и пятно всуе упомянул" – выбитый из колеи, с возмущением думал он, подбирая слова достойного ответа.
– Да нет, не пятна, а в сознании – уточнил тот примирительным тоном, осознавая, что допустил некоторую бестактность.
Сергеич немного перевёл дух и протиснулся в погребок. Раздражение и досада не покидали его.
Фамилии разных учёных нередко всплывали в процессе обсуждения гипотез строения материи и тайн мироздания. Ломехухзин странным образом стимулировал их познавательные способности, и в ходе увлекательных дискуссий они, словно нитку из клубка, вытягивали непонятно откуда берущуюся информацию, перебивая и уточняя друг друга. Так они, в тонкостях разобравшись с классической моделью вселенной и убедившись в её несостоятельности объяснить нашумевшую в учёных кругах трагедию близнецов, разлучённых космическими странствиями, набрели на Эйнштейна с его релятивизмом. Забавным был эпизод в ходе разгоревшейся полемики, связанный с парадоксом кота Шрёдингера. Пытаясь вникнуть в смысл этого случайно выуженного из информационного поля термина, они не сразу пришли к заключению, что Шрёдингер был вовсе не кличкой кота, и даже не его хозяином, хотя эти высказанные наспех, далёкие от истины гипотезы стали предметом их жаркого спора. Тогда же впервые прозвучала фамилия Гейзенберга.
– Мой приятель, как я уже говорил, увлекается дзэном, и его воззрения могут показаться весьма любопытными. Мне кажется, мы здесь смогли бы найти определённые параллели с научными представлениями о природе материи и получить их наглядную интерпретацию.
В глубине души Сергеич давно ожидал от приятеля нечто подобное. "Его всегда тянуло на эту, будь она неладна, эзотерику. А теперь он ещё и этого созерцателя сюда приволок, – он покосился на гостя. – Эх, накроют нашу малину!"
Странное выражение, родившееся где-то в тёмных глубинах его подсознания, готово было сорваться с языка, но в последний момент застряло в узкой перемычке между головой и туловищем. Он, вдобавок, ощутил, что она внезапно пересохла. В отчаянии от неспособности адекватно выразить свои чувства, он с досадой плюнул под ноги ставшей внезапно густой и липнущей к гортани слюной.
– Тут ведь вот какая штука, – продолжил фуражир, стараясь не замечать возмущение товарища. – Этот принцип весьма подходит к нашей ситуации. Согласно ему, нельзя одновременно знать координаты частицы и параметры её движения – массу и скорость. Но все знают, что она находится строго в пределах своей орбиты, а где именно – неизвестно. Я и подумал – нельзя ли этот принцип распространить на наш случай. Ну и реализовать его на практике.
Сергеич стал постепенно приходить в себя. Фуражир тем временем развивал свою мысль.
– Наши размеры достаточно малы, и в таких условиях квантовые эффекты вполне себе могут проявиться. Я и раньше по косвенным признакам догадывался о существовании каких–то незримых связей, пронизывающих наш социум, но с учётом новых возможностей, – он кивнул на ломехузу – существенно продвинулся в своих догадках. Я всё больше склоняюсь к тому, что для описания механизма функционирования нашего муравейника весьма подходит квантовая теория.
Он переменил позу, приподнялся и, оперев голову на лапу, и продолжил, увлечённый своей гипотезой.
– Мы в муравейнике образуем своего рода замкнутую систему. Находясь в контакте с членами социума с момента рождения и на протяжении всей жизни, мы, согласно квантовой модели, пребываем в запутанном или нелокальном состоянии. Иными словами, нас всех пронизывает общая, схожая с нейронной, коммуникационная сеть.
Для членов сообщества, нелокалов, мы, в то же время, вполне себе локальны, и каждый при желании может определить местоположение и род занятий любого из нас, считав это из информационного поля и не нарушив при этом общую нелокальность. Если кому-то, к примеру, моему начальнику придёт в голову идея выяснить, где я нахожусь, он по общей нейронной сети пошлёт запрос с моим идентификатором, и я тут же условно локализуюсь для него. Проявлюсь, можно сказать, как снимок в реактиве. Но для внешнего наблюдателя моё состояние будет продолжать оставаться как чисто нелокальное. И для него будет справедлив этот самый принцип Гёйзенберга. И только грубое взаимодействие между нами вызовет мою истинную локализацию. Например, путешествуя по телу некоторого макрообъекта, я остаюсь для него неразличимым. Но стоит мне попробовать на вкус его плоть, так тут же происходит моя декогеренция, и я проявляюсь в его картине мира. Правда, на следующем этапе нашего взаимодействия происходит редукция волновой функции, описывающей моё состояние, и парадокс кота Шрёдингера применительно к нему разрешается наиболее радикальным и драматическим образом. Но об этом не будем.
Сергеич вспомнил, что кот этот обычно находился одновременно в двух состояниях – живой и мёртвый.
– Так вот, – подвёл черту фуражир. – Это справедливо для каждого из нас. Ну, как тебе это? – полувопросительно закончил мысль фуражир.
До Сергеича начинал постепенно доходить смысл сказанного. Квантовая парадигма применительно к муравейнику. Надо об этом будет поразмыслить более углублённо, на досуге – в этом явно что-то было. Но он уже сейчас ощущал, как внутри его формируется костяк представления об этой сущности, словно совокупность файлов, распаковывающихся из хранящегося в периферийном участке памяти архива, загружается в её оперативное пространство и формируют там некий пока ещё размытый образ.
Понимание структуры этой парадигмы и её принципов могло существенно расширить степень его свободы, ограниченность которой существенно обедняла уже плотно вошедшее в практику расширение сознания. Он чувствовал, что его уже посещали подобные мысли, но прежде они не выстраивались в чёткую логическую цепочку. Теперь же, с упоминанием квантового подхода, всё вставало на свои места. Погасив вспыхнувшее раздражение, он плотнее прикрыл за собой вход в погребок и присел рядом с беседующими.
Похоже, и действительно, во всём виновата эта самая квантовая запутанность. Она неплохо объясняет непонятно откуда появляющиеся установки и знание, казалось бы, совсем не нужных вещей, и поворот «все вдруг». Он с удивлением применил пришедший вдруг в голову незнакомый до этого, но весьма подходящий флотский оборот, и догадался, что он посетил его по причине всё той же квантовой когерентности. Сергеичу нестерпимо захотелось выпить.
Он подошёл к «мухе» и привычным жестом «вычесал» из её ворса немного зелья.
- Ну а теперь – о самом главном. Фуражир сделал театральную паузу и, взглянув на Сергеича, удовлетворился произведённым на него эффектом. Тот застыл, поднеся лапу с ломехузином ко рту. Он искренне полагал, что главное уже сказано.
– То, что ты сейчас пытаешься проглотить – поистине волшебное средство. С его помощью мы обретаем свободу. – Он снова ненадолго умолк, словно подбирая слова. – Я уже говорил, как действует механизм условной локализации. Так вот, раньше, до нашего знакомства с ломезухузином, я замечал: стоило мне на некоторое время отвлечься от дел, как я тут же начинал испытывать давление со стороны ЦУПа – так я называю для себя центр управления нашим поведением. Этот ЦУП настойчиво требовал от меня скорее продолжить отложенное. Не сомневаюсь, что каждый из вас испытывал нечто похожее. – Он перевёл взгляд на буддиста. Тот кивнул.
– Более того, в случае промедления рядом тут же появлялся начальник, и я получал волшебный пинок. Ломехузин же кардинально изменил положение дел. Даже минимальная его доза сказывалась на интенсивности ЦУП-овской стимуляции, а более-менее приличная его порция и вовсе блокировал её, и рядом со мной долго никто не объявлялся.
– Что ты хочешь этим сказать, – изумился Сергеевич, продолжая держать лапу на весу и внимательно рассматривая блестящий шарик. – Он что, помимо эффекта расширения сознания способен и на это?
– В том то всё и дело! Да ты не бойся, глотай – так у нас меньше шансов быть застигнутыми здесь врасплох. Правда, механизм этого процесса я себе ещё не представляю во всех деталях. Последнее, что пришло на ум, это прямое следствие принципа Гейзенберга, но как это работает, остаётся неясным. Кстати, предлагаю сократить название напитка до лаконичного «лом». Мы им образно разрушаем нелокальные связи с ЦУП-ом и взламываем сейф с неограниченными знаниями.
У Сергеича голова пошла кругом. Так глубоко в своих рассуждениях они ещё не забирались. Он машинально сделал глоток.
Оставшееся до отбоя время они провели за беседой, при этом новый приятель то и дело вставлял свои комментарии относительно услышанного. Больше всего Сергеича интересовала загадка, что же из себя представлял этот загадочный ЦУП, и он то и дело обращался к этой теме.
– На сей счёт у меня есть одно предположение, – заметил фуражир. – Как-то дядька по большому секрету поведал, что при царице существует какая небольшая группа советников, которая заседает в потайной комнате и всё время о чём-то думает. Это их состояние он назвал «думой», а их самих – серыми координаторами, или что-то в этом роде, но немного короче. А серыми потому, что они никогда не покидают эту комнату и не выходят на солнечный свет, потому и обесцвечиваются. Хотя всё это только слухи, я думаю, что в них есть определённая доля истины. Иначе откуда все эти команды?
Внезапно Сергеича посетило озарение. Он слега задумался и обратился к фуражиру.
– Когда ты говорил о нейронной сети, я сразу же вспомнил одну любопытную статейку о методе лечения некоторых душевных расстройств. Ты знаешь, меня немного тревожат эти проблемы. Так вот, разбираясь в механизмах стимулирования и подавления нейронного взаимодействия, в том числе с использованием солей лития, я попутно обнаружил, что алкоголь сильно влияет на качество и интенсивность нейронных связей. Более того, львиная доля апологетов ЗОЖ – что это такое, я так и не разобрался – считают, что нейроны и их связи безвозвратно погибают под его воздействием. Но это не совсем так, и даже совсем не так. Они прекрасно восстанавливаются, и довольно быстро. Масса художников и поэтов, да что там – академики – мягко говоря, увлекались зелёным змием, и при этом не теряли способности к гениальным прозрениям. Один академик Александров, физик-ядерщик, чего стоит – с момента облучения в зрелом возрасте он употреблял спирт исключительно в качестве антидота, и в немалых количествах. Это не мешало ему дожить до глубокой старости и сохранять при этом ясный ум. К чему это я – в ломехузине, то есть в «ломе», вне всякого сомнения, есть алкоголь. Но есть и кое-что ещё, и возможно, само по себе или во взаимодействии с ним, оно и делает всю погоду. Но что это за добавка – не столь уже важно.
Так вот, согласно моей гипотезе, «лом» или содержащийся в нём секретный агент либо селективно блокирует аксоны и дендриты и лишает общую нейронную сеть доступа к нашим персональным данным, либо вводит искажения в функцию нашего состояния, хаотизируя её и затрудняя интерпретацию актуального статуса когерентно связанным с нами субъектами. Но, поскольку к нам перестают поступать и директивные сигналы из этого самого ЦУПа, о котором ты упоминал, я склоняюсь к первой версии.
– Как это – селективно? – поинтересовался буддист.
– Канал нейродинамической связи, работает в определённом спектре. Это напоминает передачу интернет-сигнала по электрической силовой сети. В условиях воздействия «лома» наша внутренняя нейродинамика – условно 220 Вольт с 50 герцами – сохраняется, хотя и слегка подтормаживает, а внешняя – высокочастотная – блокируется полностью. Принцип прост и доступен в реализации – так зачем природе всё усложнять!
Для подтверждения своей гипотезы Сергеич тут же сделал большой глоток «лома», приподнялся на задних лапах и стал интенсивно вращать усами. Подобное поведение любого муравья и, тем более, патрульного, обычно означало всеобщую тревогу и неизбежно приводило к сильному оживлению в муравейнике. Полчища боевых муравьёв тут же устремлялись на помощь страждущему. Но ничего подобного не происходило. Вокруг царило спокойствие, и никто не ломился в их дверь. Сергеич торжествующе обвёл глазами собеседников.
В погребке наступила тишина. Каждый из его собеседников пытался осознать услышанное. Возразить им было нечего, столь разителен был столь разителен был эффект от услышанного и увиденного. Сделав предложенный фуражиром глоток «лома» на посошок – откуда он только этого нахватался – они разбрелись по своим норам. Последнее, что услышал Сергеич, закрывая погребок, был нестройный напев удаляющегося, прилично захмелевшего фуражира – «И-о-хо-хо, и бутылка «лома».
(Продолжение следует)