Чудо как хорош край Семи Озёр. Не наглядишься, не налюбуешься. Зелень лесов, золото полей в обрамлении вод озёрных жемчужных. Казалось, что ещё для счастья надобно? Живи да радуйся. Ан нет. Слаб человек, грешен. Жадности да зависти, гордыне да тщеславию подвержен. Слаб человек, но и силён. Любовью да дружбой, честью да верой. Вот о людях края дивного речь и пойдёт. Не легенды, не былины, не сказки, а так — присказки.
Присказка первая. В чаще лесной
Еле заметная тропинка вилась между деревьями. Идти оставалось недолго, рукой подать, но Яринка остановилась и прижалась спиной к берёзе, пережидая очередной приступ боли. Сбился на затылок платок, растрепались волосы, пропиталась потом нижняя рубаха, но Яринка этого не замечала. Она придерживала руками огромный живот и старалась не сползти на землю. Знала, подняться сил уже не хватит. Зло прошипела:
— Приспичило тебе вот сейчас на свет полезть? Весь в ирода папашу, да змеюку бабку!
От ругани слегка полегчало. Схватка отпустила. Молодая женщина выпрямилась и побрела по тропке, пошатываясь и прижимая к груди котомку с пожитками. Так от дерева к дереву добрела Яринка до полянки около озера. Остановилась отдышаться, всматриваясь в добротную избу, огороженную невысоким забором. На подворье помещались сарай, амбар, поленница дров. За оградой паслись корова с телёнком. Хозяйка избы стояла спиной к лесу, доставая из корзины и развешивая сушиться постиранные вещи.
Яринка попыталась окликнуть её, и только издав слабый хрип, поняла, как пересохли губы. Она оттолкнулась от очередного дерева и на последнем дыхании добралась до калитки. Тяжело опершись на забор, прохрипела извечную просьбу странников:
— Милосердия и приюта.
Хозяйка избы вздрогнула, обернулась и на миг замерла. Яринка успела подумать с какой-то злой завистью: «Хороша ведьма, и не берёт ведь ничего. Князь как ветошь ненужную выкинул, а она знай, цветёт». Претило Яринке перед знахаркой, бывшей княжьей рабыней спину гнуть, да никуда не денешься. Застонала, согнувшись от сильной схватки, а знахарка опомнилась. Корзину с бельём бросила, подбежала, в дом повела, расспрашивая какой срок, как часто схватки, не отошли ли воды. Яринка, затуманенная болью, отвечала невпопад. У крыльца откуда-то выскочила большая серая собака и зарычала. Знахарка прикрикнула:
— Тихо, Волчик, проворонил гостей, так чего уж теперь, — и вновь занялась роженицей, помогая преодолеть ступеньки.
Дальше день для Яринки потянулся как смола еловая: вязко, длинно. Схватки становились чаще, боль сильнее. Знахарка настоем травяным поила, со скамьи сгоняла, заставляла кругами по избе ходить. Разговорами отвлечь пыталась. Сказала:
— Помню тебя, Яринка, ты прошлогодь приходила с купчихой вместе, травы от лихоманки просили. Меня, коли запамятовала, Ивицей кличут. Возьми вот хлебца да молочка, поешь. Силы то пригодятся.
Слушалась Яринка Ивицу, терпела, да вот к вечеру не выдержала, запричитала тонко:
— Ох, матушка, на что ты меня на свет родила, не переживу я этой ноченьки. За что это мне, горемычной?
Со скамьи, куда её знахарка уложила, соскочить попыталась. Удержала та, по голове погладила.
— Переживёшь, уж чуток осталось, — и тут же резко: — А ну ног не своди, удушишь дитя! Тужься давай.
— Да кому то дитя надобно? — буркнула Яринка потужилась и завопила от боли. Вновь поднатужилась, сама почувствовала, идёт, выходит ребёнок. А потом боль сменилась ощущением пустоты и лёгкости. Раздался шлепок и затем детский крик, словно котёнок замяукал.
— Доченька у тебя. Славная, крупненькая, — радостно сказала Ивица. Знахарка опустила ребёнка на живот родильнице. — Пусть полежит, пока послед не отойдёт.
Яринка отвернулась к стене. Ни слова не молвила, ни когда послед отходил, ни когда Ивица дитя обихаживала, обмывала, в чистое полотенце заворачивала. Заворачивала, приговаривала, голубкой ворковала:
— Ты уж прости, королевишна, пока полотенчиками довольствуйся, а там и приданое детское справим. Есть у меня и ситчик тоненький, да и кружево в сундуке завалялось. — К Яринке подошла, велела: — Дай грудь своей красуле, молоко лучше придёт.
Яринка повернулась, глянула на сморщенное красное личико. Не почувствовала ни любви, ни жалости. Вздохнула, прошептала яростно:
— А есть у тебя травки, чтоб и вовсе молоко не приходило? Не хочу отродье это кормить.
Знахарка отшатнулась, побледнела. Одной рукой дитя к себе крепче прижала, другой знамением крестным осенила сначала Яринку, затем себя.
— Господь с тобой, что несёшь, глупая?
Всхлипнула Яринка, заговорила. Сбивчиво, торопливо. Полились слова ручьём, запруду прорвавшим. В другое время о чём и смолчала бы, а тут всё, как на духу выложила. О том, что в доме отчем знала не любовь да заботу, а пинки да тычки. О том, как упросила батюшку с матушкой отправить к купчихе вдовой в помощницы. О том, как сына вдовы единственного окрутила. А сынок тот губошлёп да увалень. Первый раз чуть не силой на себя затаскивала, это уж после он и сам разохотился. Купчихе врала безбожно, мол, ссильничали, когда с гулянья шла, кто, не разглядела. Слёзы лила горькие, в ноги кидалась, умолила не выгонять до родин. Сама же втихаря сыну купеческому в жёны набивалась.
Любить не любила. Какая любовь, когда мало того, что он у маменьки своей под пятой, так ещё ни кожи, ни рожи. Одно достоинство, но зато какое — дело семейное торговое. Ради того, чтоб хозяйкой стать в доме большом, да в лавках купеческих, можно стерпеть и мужа постылого и свекруху-злыдню. Сумела к свадебке дело подвести лишь когда пузо на нос полезло. Дождалась, когда купчиха на ярмарку отправилась, призвала священника пришлого. Священник уж и к обряду приготовился, как купчиха и вернись! Почуяла неладное змея подколодная. Священника из дома плетьми погнать купчиха велела, гнева божьего не убоялась. А вот Яринку пожалела, просто за порог выставила. И сынок её словом не заступился. Стоял лишь глазами хлопал чисто телок.
В дом отчий Яринке ходу, понятно, не было. Кто примет опозоренную дочь? Была надежда, что парнишка родится, может, тогда батюшка смилуется. В семье Яринкиной одни девки, а тут внук, наследник. Да не сбылось. Куда теперь податься, где притулиться, не ведомо.
Ивица, на сундук у лавки присевшая, качала ребёнка, слушала, не перебивая. А как смолкла Яринка, спросила:
— В чём дочь твоя провинилась? Жизнь начать не успела, а уже нежданная, ненужная. — Вздохнула тяжко, добавила, отчего-то шёпотом: — Другие и хотели бы дитя, да Бог не даёт.
Ивица поднялась, уложила девочку в приспособленную под колыбель большую корзину. Отнесла корзину к лавке напротив, застелила постель себе. Яринка наблюдала за знахаркой, вспоминая, какие слухи о той гуляли. Говорили, у князя любимой рабыней была. Обещал, женится, как только та понесет. Да Ивица то ли пустоцветом уродилась, то ли ещё чего.
Яринка впервые цепким взглядом оглядела избу. Не бедствует знахарка, вон и половички на полу и занавески на окошках, и посуда деревянная расписная. Князь хоть от себя Ивицу и отправил, а свободу дал, да, похоже, на отступные не пожадничал. Видать, и правда любил. Тут уж пришла очередь Яринки тяжко вздыхать.
Ивица тут же рядом оказалась, водой напоила, в рубаху новую переодела. Спросила:
— Будешь дочь выкармливать?
— Нет, — затрясла головой Яринка.
— Раз идти некуда, у меня поживёте, не пропадёте. Не спеши дитя отвергать.
— Не трави ты мне душу! — в сердцах воскликнула Яринка. — Не могу. Буду глядеть на дочь, а видеть её Иуду-папашу, да змею бабку.
Ивица протянула кусок холстины.
— Перетянись. Пей воды мало. Молоко перегорит. Поспи, отдохни. Утром помогу помыться.
Заснула Яринка быстро, спала крепко, умаялась. Проснулась, когда солнце уж в окна светило. Ивица сидела на уже прибранной лавке и кормила девочку из рожка. Яринка с удивлением заметила тонкие белые пелёнки, чепчик с кружевами на маленькой головке. Неужто всю ночь шила?
Ивица заметила удивление, улыбнулась печально.
— Для своих деток готовила, вот и сгодилось.
— Молодая ещё, успеешь родить, — неловко утешила Яринка.
Знахарка уложила уснувшего сытого ребёнка, долго сидела, отвернувшись к окну, заговорила задумчиво, словно сама с собой беседу вела.
— И мне довелось дитя под сердцем носить. Как счастлив был Славич-князь, словами не передать. И подумать не подумал, что не всем захочется рабыню бывшую в княгинях увидать... Есть одна травка, какая, не скажу, отвар из корней выпьешь — дитя скинешь, а если ещё и сок из стебля добавить и вовсе больше не понесёшь. Вот и я скинула. Сама травница, а отравы, что мне в питье подлили, не почуяла.
— Неужто не нашли, не наказали иродов? — выдохнула Яринка.
— Отчего ж, нашли, наказали. Но мне-то что с того? Да ладно, дело прошлое. Ещё спрошу: не надумала дочь признать?
Яринка отрицательно помотала головой. Больше Ивица не спрашивала.
Ещё день Яринка отлёживалась. Затем потихоньку подниматься начала. Ивица порывшись в сундуке, подарила Яринке два почти не ношенных платья и несколько совсем новых рубах. Делать по хозяйству ничего не заставляла, но и от помощи посильной не отказывалась. Она с охотой нянчилась. С равнодушного согласия матери дала девочке имя — Мария, Манюшка.
Яринка подумала, неплохо бы Ивице дитя оставить, раз так прикипела. Да себя же и одёрнула. Знахарка ведь тоже одна одинёшенька. Былинка в поле. И к тому же с дитём труднее мужа найти. Изба есть, да что толку без защитника, любой лиходей обидеть может.
К дочери Яринка даже не подходила, боялась, дрогнет сердце, всё же кровь не водица. Знахарка её не неволила. Думала Яринка, думала, да надумала идти в град стольный. Дочь по пути добрым людям подкинуть. А самой представится вдовой. Небось, в какой дом и возьмут кашеварить, иль прибирать. Но для пути такого сил набраться нужно. Вот она и набиралась.
Как-то раз, ближе к полудню — Ивица рубашонку крестильную шила для Манюшки, а Яринка прилегла отдохнуть — со двора шум раздался. Коротко взлаял, а затем зарычал Волчик. Ивица отложила шитьё, встала, махнула рукой Яринке.
— Ты лежи, не соскакивай, пойду, погляжу, что за гости пожаловали, — и вышла наружу.
Дверь приоткрытой оставила. Видеть, что за дверью Яринка не могла, а вот слышать слышала.
— Здрава будь, хозяюшка, — раздался мужской голос.
— И тебе не хворать, Кречет, — последовал ответ.
«Кречет? Неужто сам?» — подумала Яринка. О Кречете слыхала: сильный воин, смелый. Молод, а уже в воеводах ходит. Князю он побратим, десница правая. Вспомнилось, как подруга купчихина, в граде стольном побывавшая о воеводе сказывала: «Богат, не женат, почитай, что клад, да вот на рожу не пригожий», а купчиха ей: «С лица воды не пить».
— Ивица, тут Славич подарочек тебе передал, уж будь добра, прими. — Раздалось с улицы.
— На сей раз чиниться не буду, приму. Поблагодари от меня князя, — попросила Ивица спокойно. Даже голос не изменился, когда о друге сердечном упоминала.
— В избу войти пригласишь? — Яринка обмерла, а ну как зайдёт, а она не нарядна, не причёсана, стыдно такой перед самим воеводой предстать. Да успокоилась, ответ знахарки услышав:
— Нет, Кречет. У меня там сестра после родин ещё сырая, да дитя некрещеное, не приведи Господь, сглазишь.
А ещё удивилась, когда следом гость заговорил с отчаянием да горечью:
— Да что ж ты меня не простишь-то никак за слова неосторожные, в сердцах сказанные?
— Простила давно. Ведьмой проклятущей меня не раз называли. А и забыть не могу. — Начала Ивица говорить спокойно, а вот в конце голос обидой дрогнул. Слегка дрогнул, да воевода оживился, услышал, видать.
— Дозволь искупить вину. Гостинцы привезу тебе, да сестрице твоей с младенчиком. Через седьмицу дня на два приеду, по хозяйству помогу, крышу покрыть, ограду укрепить.
— Неужто сам, без дружинников своих справишься? Да шучу, не сверкай глазищами-то. Так и быть, приезжай.
Яринка слушала, как прощались Ивица и Кречет, и дивилась: воевода-то завлекает знахарку, да и та особо не противится. Подумала, вот бы сложилось у них. Пожалуй, впервые Яринка кому-то кроме себя счастья пожелала.
Ивица зашла в избу. В руках она держала кошель, звякающий монетами. Улыбнулась Яринке.
— Вот мы и разбогатели. Лошадку купим, телегу. Тебя и Манюшку приоденем, да и мне душегрейка новая не помешает.
Знахарка открыла сундук и бросила туда кошель, затем вновь села за шитьё.
Яринку словно жаром опалило — экое богатство рядом. Ей бы столько! Тогда и домишко можно купить, и спину на чужих людей не гнуть. А там, глядишь, и женишок найдётся для вдовы соломенной. Замечталась Яринка, сама не заметила, как уснула. Снилось — сидит в хоромах богатых, вся из себя нарядная, а рядом ларец полный камней самоцветных. От стука проснулась резко, встрепенулась, на лавке села. Ивица сказала виновато:
— Не серчай, так спала ты сладко, а я, косорукая, пяльцы уронила. Я на озеро, стирать. Манюшку с собой захвачу — у воды хорошо спится. А ты лежи, лежи, может, ещё подремлешь чуток.
Ивица легко подхватила две корзинки, одну с девочкой, вторую с бельём, вышла из избы. Снаружи раздался её голос, подзывающий собаку.
Яринку же как на месте подкинуло. Подумалось: с озера-то Ивица нескоро вернётся, вот сейчас бы в самую пору уйти. А раз Манюшку прихватила, значит, судьба той у знахарки остаться. Соскочила Яринка с лавки, по горнице заметалась. В узел собрала и что своё было и подаренное. Хлеба краюху в полотенчико завернула. У сундука замерла ненадолго. Протянула руку, отдёрнула. Стыдно чужое брать, боязно.
Подбежала к окну, выглянула. Ивица с подоткнутым подолом полоскала пелёнки. Под ивой стояла корзинка с Манюшкой, рядом сторожем лежал пёс. И надумала Яринка: знахарка не пропадёт, у неё вон какие знакомцы. Не князь поможет, так воевода. А вот Яринке денежки край как нужны. Боясь передумать, открыла сундук, схватила кошель, засунула в узелок с пожитками и выскочила во двор. На дворе огляделась, убедилась, что с озера её не видно.
Пришла она по одной тропке, а сейчас к другой побежала. Той, что на тракт торговый выводила. А уж там до града стольного дорога прямая. Бежала Яринка, покуда в боку не закололо. Тогда только остановилась, на дерево рукой облокотилась, а потом и вовсе спиной опёрлась, к груди узелок прижала. Вспомнилось, вот так же стояла, перед тем, как на полянку к дому знахарки выйти. Меньше седьмицы прошло, а словно годы минули.
Долго Яринка стояла. Уж и дух перевела, и отдохнула, а двинуться дальше не могла. Только здесь, у дерева, нахлынуло понимание совершённого. Кровь от лица отлила, в глазах потемнело. Зашептала Яринка:
— Господи, простишь ли рабу свою неразумную? Что же я натворила? Как смогу дальше жить-то? Меня приютили, обогрели, сестрой нарекли, а чем я отплатила! Дитя, кровиночку свою, хоть и во грехе рожденную, оставила. Господи, вразуми, как быть, наставь на путь истинный.
Молилась Яринка истово, плакала горько, а потом как светом озарило понимание — один у неё есть путь.
Яринка оттолкнулась от дерева и решительно направилась обратно на полянку у озера. Туда, где остались названная сестра и дочь.