ИОАНН ШАХОВСКОЙ И ТОЛСТОЙ
Герасимова С.В.
Высшая школа печати и медиаиндустрии Московского политехнического университета
Аннотация: Работа «Толстой и Церковь» архимандрита Иоанна Сан-Францисского представляет собой духовный поединок пастыря с графом, чьи выступления становятся проповедью русской революции, которая, с точки зрения архимандрита, имеет духовные корни (связанные с отрицанием Церкви, учения о воскресении Христа, таинств, догматов, символа веры), осмыслению которых посвящен труд архимандрита, освещающий атмосферу предреволюционной России в целом.
Ключевые слова: граф Толстой, архимандрит Иоанн Шанхайский, истоки революции.
Title: John Shakhovskoy and Tolstoy
Abstract: The work of Tolstoy and the Church by Archimandrite John of San Francisco reflects a spiritual duel between the pastor and the count, whose speeches become the preaching of the Russian revolution, which, from the point of view of Archimandrite, has spiritual roots (associated with the denial of the Church, teachings about the resurrection of Christ, mysteries, dogmas, a symbol of faith), the understanding of which Archimandrite’s work is devoted to, illuminating the atmosphere of pre-revolutionary Russia as a whole.
Key words: count Tolstoy, Archimandrite John of Shanghai, origins of revolution.
Вот два русских старца: Лев Николаевич Толстой (1828–1910) и архиепископ Иоанн Сан-Францисский (в миру князь Дмитрий Алексеевич Шаховской) (1902–1989): один – эмигрант первой волны, – другой, отпавший от Церкви, живет как внутренний эмигрант; оба бессребреники, не едят мяса; оба мыслят себя учителями, причем один сорок лет (с 1948 года) проповедует на волне радиостанции «Голос Америки» (с 1953 года передача «Беседы с русским народом» стала еженедельной), другой обличает русские порядки изнутри; словом, оба мыслят себя наставниками душ человеческих, следят за последними событиями, стремясь к актуальности и злободневности своих выступлений, причем поучения свои записывают… Но какая разница в самих учениях!
Архимандрит сквозь призму любови к России измеряет глубину духовных противоречий писателя. Писатель на языке этих противоречий свидетельствует о причинах гибели русской империи, фокусируя в своем личном опыте предреволюционный духовный кризис русского общества в целом.
Наиболее крупная работа арх. Иоанна о Толстом опубликована в 1939 г. – «Толстой и Церковь» (Берлин), позже она вошла в книгу «К истории русской интеллигенции. Революция Толстого» (Париж, 1975) и переиздана в посмертном томе «Избранное» (Петрозаводск, 1992).
Отталкиваясь от труда И.А. Бунина «Освобождение Толстого», арх. Иоанн утверждает, что его автор из-за личного знакомства с писателем не может как философ и историк дать ему объективной оценки. Главное, в чем расходятся Бунин и арх. Иоанн, заключается в их оценке ухода графа из Ясной Поляны, то есть с точки зрения Бунина Астапово символизирует освобождение Толстого, идею торжества его духа, который он противопоставляет плоти , точнее Д. Мережковскому, автору трактата «Толстой и Достоевский», считавшему графа ее пророком, в то время как арх. Иоанн характеризует этот уход как движение в никуда, корни которого он прослеживает еще со времен письма к жене от лета 1869 года, оцениваемого как свидетельство «обсессии» . Интересно, что в «Бесах» Достоевский предсказал возможность подобного ухода великого писателя на примере Степана Трофимовича Верковенского, смерть которого описана патетически .
Подвижник архим. Никон Одесский (схиархим. Николай) (Сморкалов, 1928–2015), по устному свидетельству духовной дочери, говорил, что обсессия, или одержимость, – редкое явление, объясняя странности поведения человека его неправильной духовной жизнью. Как бы то ни было, но странности поведения и внешнее юродство Толстого (барин-босяк, каким он пришел в Оптину пустынь) вкупе с его ролью проповедника отразили уникальный поворот в понимании юродства, который произошел в XX веке: юродивый стал архимандритом, проповедником, настоятелем монастыря, ибо раньше – стремился смешаться с толпой, жил в шуме города, в его подворотнях.
Духовные искания и стремление к обновлению христианского идеала породили не только сонм новомучеников первой половины XX века, но и тип юродивого святителя (несущего апостольское служение, ибо апостольство и юродство ранее были несовместимы). Бытовым аналогом юродивого стал сам Толстой, положительный смысл духовных исканий которого может заключаться в указании на жажду обновления, на поиск «неортодоксальной» ортодоксии, которая как раз и будет явлена в духовном опыте таких юродстовавших проповедников, как свв. Гавриил Самтаврийскиский (1929–1995, Ургебадзе), Иоанн Шанхайский (1896–1966, Максимович), и даже Никон Одесский, еще не прославленный ныне.
Если рассматривать в контексте трудов М. Бахтина образ юродивого, с его смеховой амбивалентностью, то он утрачивает всякий духовный смысл, поскольку истинная ценность юродства – не в раздвоенности сознания, погруженного во внутренний диалог, но в духовной целостности. Внешне юродивый заявляет о себе как о безумце, но в действительности он обладает мудростью, основанной на глубочайшем смирении. Толстой – зеркальное отражение юродивого, поскольку внешне он поучает, но в глубине души, как свидетельствует арх. Иоанн, болен, и болезнь его основана не на смирении – но на противоположном качестве – на уверенности, что он понимает Евангелие лучше Церкви, и потому может проповедовать. Причем познанную во время подобных приступов «прелесть бешенства» Толстой делегирует любимому автобиографическому герою – Пьеру Безухову, в то время как Достоевский – тоже отчасти автобиографическому герою-тезке, но воплощающему низкую земляную силу – Федору Павловичу Карамазову. Развивая идеи арх. Иоанна о Толстом, добавим, что Достоевский проявляет удивительное смирение, называя своим именем антигероя – Федора Карамазова, а именем Льва Николаевича – князя Мышкина, то есть преподобного, живущего в пространстве бытового романа глубинной духовной потребностью уподобиться Христу. Преподобные – особый ранг древнерусской и современной святости, в названии которого заключена центральная идея всех житий – обожение, подражание подвигу Христа, уподобление Ему. Так, установка Достоевского не принимать действительно существующего, и тем более самого себя, за свой идеал противостоит концепции естественности Толстого, наиболее полно выраженной в характере деда Ерошки, зверолова, уподобленного тому самому Нимроду, которого Данте помещает в девятый круг ада, в «колодец гигантов» (XXXI). Толстой идеей естественности освещает всю природу человека, вплоть до охотничьего инстинкта и приступов гнева, вплоть до выживания ценой убийства. – Для Достоевского же естественность противопоставлена благодати, которой человек может освятить свою природу через подражание Христу. Князь Мышкин не может быть признан естественным человеком, по естеству он эпилептик, идиот, - Достоевский и здесь не принимает существующего и данную человеку природу за свой идеал, которому – то есть Христу – человек может стать причастен, но в той мере, в какой он преодолеет свою падшую природу, наполнив ее благодатью, полученной не за свои подвиги аскезы, бдения и молитвы (это приводило бы к гордости и духовной гибели) – но как дар от любящего Бога. Указанное отличие Толстого и Достоевского основано на том, что Достоевский принимает идею первородного греха, осквернившего естество, а Толстой – нет, ибо это лишь частный случай широкого спектра Церковных идей, которые он не приемлет.
Причину же, почему Толстому, вопреки мнению Бунина, не удалось пережить радость освобождения, арх. Иоанн видит в том, что он всю жизнь каялся, до самобичевания, но не перед Христом, а перед собой и миром, ибо, как и Бунин, ждал истины с Востока, например, от буддизма, который стал духовной прелестью Серебряного века, отразившейся в поэзии К. Бальмонта, Д. Мережковского, Ф. Сологуба, И. Мандельштама и др.
Далее арх. Иоанн описывает состояние прелести великого писателя, хотя и не использует этого термина (он появится в письме епископа Сергия Ямбургского к Толстому, приведенном в конце работы), - термина, актуального для житий преподобных, духовная высота которых проявляется в умении трезвенно избежать прелести, то есть в способности отличить добро – ото зла, ангела Божия – от демона, пришедшего в обольстительном сиянии. Наблюдения арх. Иоанна можно распространить на весь Серебряный век, находящийся в состоянии прелести, то есть принявший зло за Добро, или, например, будду – за Христа. Жития подвижников, впавших в это состояние, описывают приступ эйфории, который, укореняя зло в душе, впоследствии приводит к унынию, предвещающему не только личную катастрофу, но и крушение русской цивилизации – революцию. Книгу о Толстом арх. Иоанн Сан-Францисский так и называет «Революция Толстого», указывая, что граф становится зеркалом русской революции в результате помутнения личного духовного мира. В подобном же ключе рассматривает сочинения Толстого и священномученик Иларион, епископ Верейский (Троицкий; 1886–1929). «Праздничное настроение» , воцарившееся после постановления Синода, и эйфорическое состояние прелести, разрешившееся русской революцией, было присуще не только Толстому, но и многим деятелям Серебряного века, и всему Серебряному веку в целом.
Арх. Иоанн указывает на веру Толстого в то, что человек может спасти себя сам, ибо он «часть Неограниченного Бога, ограниченная материальностью. В жизни Все-Бога есть некая материальная «Майя», которая ограничивает Божество.
Только уяснив себе эту, сперва неосознанную, а потом сознательную веру Толстого, можно понять все его религиозные и этические замыслы, все его социальные и государственные убеждения; все его отношение к Богу, к миру, к себе» .
Революционное сознание Толстого, определяющее его бытие, было основано на религиозном реформаторстве, на «перевороте» 70–80-х годов, главные направления и идеи которого, по арх. Иоанну, заключались в следующем:
- в стремлении создать практическую религию, дарующую блаженство на земле, а не на небе (добавим, что это удивительно созвучно идеям Великого Инквизитора Достоевского и социалистическому хилиазму СССР), или учение «Христа-материалиста» ;
- в убеждении, что Церковь выражает учение чуждое Евангелию, ибо оно не согласуется с доводами рассудка Толстого, который призывает верить в «мертвого Христа <…> никого никак не могущего, конечно, спасти Своей силой от вечной смерти» и потому отрицавшего ее, Церковь, но не за духовную слабость, а за веру: «Апостольская вера была чужда ему» как и апостольское милосердие, - и это проявилось в первые месяцы голода 1891 г., когда граф писал в дневнике: «не может быть ничего доброго в том, чтобы отнять у одного и дать другому» , - подобные взгляды даже в лучших исследованиях, создающих портрет Толстого, обычно попадают под ретушь , ибо чаще акцентируется внимание на том, что граф помогал голодающим, но, как полагает арх. Иоанн, лишь затем, чтобы сохранить «моральный престиж Учителя жизни» ;
- в экуменизме без религиозных обрядов ;
- в отрицании символа веры, Церковных догматов, обрядов и молитв, на которые Толстой навешивает общий ярлык «колдовства», не веря в «чудесное» , но признавая истинное христианство только «в сектах и ересях» .
Арх. Иоанн уподобляет душу Толстого цветнику, или полю, где пшеница и плевелы растут вместе, полагая, что добрым плодом, насыщенным благодатной интуицией, было творчество Толстого, а его проповедничество («“рациональнейшая” и мучительная канитель» ) – плевелами, поэтому предсмертное письмо Тургенева, призывающего друга-писателя вернуться к творчеству звучало как ангельский голос, вещающий волю Божию. Смесью плевел и пшеницы, неправды и правды были и социально-философские и моралистические идеи Толстого.
Собственная творческая интуиция подсказывала Толстому, что его рациональный выбор ошибочен, но писатель «отвердел» в своем выборе под влиянием толстовцев («темных ») и радикальных сектантов, которых он притягивал, таких как крестьянин Сютаев и иудействующий Бондарев или как русский американец Фрей (последователь О. Конта) и даже философ-натуралист швед, носитель говорящей фамилии Чертков, причем самые верные толстовцы оказывались и самыми несчастными людьми .
К размышлениям арх. Иоанна о том, что Толстой лишен интуитивного понимания монашеского подвига собственного героя, то есть о. Сергия, пережившего искушения и восстание, добавим, что подобная глухота характерна для Серебряного века в целом, например для К. Бальмонта, обращающего стихи «К юному схимнику», хотя юных в схиму не постригали (сб. «Будем как солнце»). Беспочвенничество (если говорить в категориях Достоевского) и незнание родной культуры доходило до того, что даже Толстой «смешивает два совершенно разных понятия: монашеский постриг и священническое рукоположение» , а его супруга признается в дневниках, что на знает, что значит «дориносима чинми» и «одесную Отца».
Арх. Иоанн создает духовную биографию Толстого, охватывающую все основные этапы, проблемы и факты жизни и творчества писателя: и общение с Оптинцами, и идею непротивления, и разрушительно-мягкотелые письма к царю, и историю с признанием писателя отпавшим от Церкви (постановление синода датировано 2-м февраля, то есть 14-м – по новому стилю, – это предпразднество Сретения Господня, символически осмысляемого как Встреча Ветхого Завета с Новым, что символично, ибо Н. Бердяев справедливо полагает, что «Лев Толстой весь в Ветхом Завете» , следовательно встречи графа с Новым Заветом, с Рождеством и Воскресением Христовым – не произошло; день публикации постановления – 25 февраля (9 марта) – в этот день вспоминается первое и второе обретение главы Иоанна Предтечи, что может быть осмысленно как надежда на обретение главы самого Льва Толстого для Церкви), и неспособность его дочерей родить живых детей из-за истощения вегетарианством (или в результате пресечение рода, обремененного богоборчеством), показывая, что вся жизнь Толстого свидетельствует о духовных противоречиях и внутреннем кризисе русского человека накануне революции, ибо «отлучение Толстого было страшным предупреждением Божиим – России…» , поэтому символично, что в своем оправдательном обращении к Синоду отлученный сетует на то, что в неверии обвиняют его одного, хотя эти взгляды разделяют «почти все образованные люди» . Постигая историю, мы вдумываемся в трудный духовный путь великого писателя, учась избегать постигших его катастроф и искушений.
Исход Толстого указывает на то, что и Анна Каренина (подобно мадам Бовари Флобера) была отчасти автобиографической героиней и не только потому, что писатель и его героиня умирают на железной дороге, но и потому, что, процитированный арх. Иоанном молодой епископ Ямбургский Сергий, отвечая Толстому и разъясняя постановление Синода, цитирует слова Библии, использованные писателем в качестве эпиграфа к роману: «Мне отмщение, Аз воздам», - при этом епископ видит в них вовсе не оружие кары, но средство исправления грешника и оповещения о появившемся заблуждении. Отрицая право на отмщение, Толстой, тем не менее, противится насилием Церкви: ибо толстовская заповедь о непротивлении мешает противиться насилием только злу, но не благу, не Церкви, подобной агнцу, - так что писателю не удалось стать тем самым львом, который «будет лежать с ягненком» .
Весь труд арх. Иоанна представляет собой духовный поединок его, доброго пастыря, со Львом, стремящимся расхитить словесное стадо пастыря, который указывает на страшные последствия заблуждений Льва, казавшегося великим при жизни, но ушедшего в вечность в состоянии прелести, или даже обсессии, как характеризует его арх. Иоанн, свидетельствующий о разрушительной силе проповеди Льва Толстого и стремящийся дать пастве противоядие против нее. Поединок учений, связанных с апостольским служением и антиапостольской проповедью, осуществлен как диалог между представителями как предапокалиптической (предреволюционной) России так и духовной традиции, ушедшей на Запад и пытающейся осмыслить причины крушения великой русской цивилизации.
Различается также и манера повествования, и дискурс и хронотоп арх. Иоанна и Л. Толстого. Первый говорит от лица соборной личности, приводя свидетельства множества своих единомышленников, включая епископа Сергия Ямбургского, Софью Андреевну Толстую, которой удалось не стать толстовкой. Толстой монологичен, даже если он и приводит слова Будды, Конфуция и даже Христа, то как отмечает архимандрит, только в собственной интерпретации. Следовательно хронотоп творений арх. Иоанна близок обратной перспективе, в которой мы видим предметы сразу с трех сторон – то есть глазами соборной личности, в то время как мир Толстого подчиняется рационалистической логике прямой перспективы. Именно это линейное сознание дает такую аберрацию восприятия мира, которую арх. Иоанн соотносит с состоянием прелести и обсессии и которая легла в основу послереволюционного типа культуры.
Список литературы
1. Бердяев Н. Ветхий и Новый Завет в религиозном сознании Л. Толстого// Бердяев Н. Собрание сочинений в 4 тт. Paris: YMCA-Press, 1989-1990. Т. 3: Типы религиозной мысли в России. Париж: YMCA-Press, 1989. 714 с.
2. Иоанн, арх. (Сан-Францисский. Шаховской). Толстой и Церковь. Берлин: За Церковь, 1939. 207 с.
3. Иоанн, арх. (Сан-Францисский. Шаховской). Революция Толстого// Иоанн, арх. Избранное. Петрозаводск: Святой остров, 1992. 574 с. С. 203–335.
4. Колобаева Л.А. Проза Бунина. М.: Издательство Московского университета. 88 с. С. 61.
5. Петровицкая И.В. Лев Толстой – публицист и общественный деятель. М., Икар, 2013. 640 с.