На пути с крестин

Валентина Колесникова
Они ехали с крестин и припозднились. Мужику – работящему, расторопному и доброму из бедной семьи – досталась баба сварливая, балованная семьей богатой, всем недовольная, гордячка непомерная, да и ума небогатого. Вот и нынче: после крестин их шестимесячного сына-первенца, радости, мужику наследника и помощника вскорости – всего-то две чарки бражки выпил со знакомцами из села, где церковь. Так визгом баба его всех оглушила, да таких позорных слов ему наговорила, что стыдно перед мужиками стало. А главное – праздник испортила. Ума не хватило порадоваться: сын крещен – значит теперь под крыло Господом взят.
И по дороге нещадно пилила она мужа, что припозднились, грозилась, что и вечерять не даст. А он, привыкший уже, что жена то жужжит мухой надоедливой, то шипит змеею ядовитою, не слушал ее, но на сердце было неспокойно: скоро стемнеет, а до дому еще версты четыре.
Снег, переставший идти, когда от церкви отъехали, дорогу успел покрыть густо, лошади тяжко. Подстегивай – не подстегивай, а скотину жалко – и так старается. Скорей для бабы своей зудящей, чем для коня, помахивал кнутом. Она спиной к нему в санях сидела, держа тепло укутанного малыша на коленях. Вдруг мужик почувствовал, что ее спина будто подпрыгнула, и сразу услышал дикий вопль:
– Волки!
Он обернулся. За санями – совсем близко – даже не бежали, а будто иноходью шли – пять здоровенных волков. Мужик сообразить не успел, что делать – уж очень споро приближались к ним звери, а конь отрывисто трубно ржал, крутя беспорядочно головой, и норовил освободиться от оглоблей.
Вдруг увидел: баба его, схватив обеими руками закутанного сынишку, привстала на колени и со всей силы бросила его в снег, почти под лапы волков. Мужик онемел на секунду, а потом, выматерившись, остановил коня и бросился за младенцем, утопая в снегу.
Однако волки оказались проворнее. Они обнюхали живой сверток, а потом двое, бережно обхватив зубами теплое одеяло, в которое был завернут малыш, вынесли его с обочины на дорогу и устремились к саням. Самое удивительное, что конь, хоть и ржал громко и тревожно, с места не трогался. Мужик, так и стоя в снегу, будто окаменелый, смотрел и глазам поверить не мог.
Все пять волков, сгрудившись за санями, сосредоточенно рвали какие-то тряпки. И только когда уже в сгустившихся сумерках мужчина увидел темно-красные пятна на снегу, он перевел глаза на сани. Жены там не было. Посередине саней лежал тряпочный сверток и из него доносился даже не плач, а какое-то кряхтенье.
Мужик хотел двинуться к дороге, но ноги будто приросли к снегу, а глаза недвижно приковались к саням. Еще несколько минут волки, не обращая на него внимания, рвали тряпки за санями, а  еще через минуту будто в воздухе растворились.
Мужик еще какое-то время недвижно стоял в снегу, не веря в реальность виденного и не понимая, что с ним. Потом, шатаясь, сделал несколько шагов. Завяз в снегу, долго выбирался на дорогу, а когда подошел к саням, содрогнулся и издал какой-то горловой, похожий на звериный, рык.
За санями он увидел месиво из кровавого снега, волчьих следов, кусков тряпок, разбросанных костей и обглоданный человеческий череп. В санях все так же покряхтывал сынишка. Конь мирно и терпеливо ждал его команды.
Мужик сел на край саней и громко, как дитя, заплакал. Скорее не от жалости к своей растерзанной жене, а от пережитого страха, от радости, что его первенец жив. И от благодарности волкам, которые так умны и так любят своих детенышей, что сумели отомстить человеческой матери – той, что способна пожертвовать своим ребенком для спасения себя самой.