Свобода Собибора

               
Вчера посмотрела фильм "Собибор", режиссёрскую работу Константина Хабенского - по интернету, на малом экране. Честно - боялась возможных ужасов, которые могли бы быть показаны.

Но! Собственно, ужас там показан только один - жизнь.

Фильм  этот можно показывать и детям, настолько он философски приближает к нам вечные ценности, проходя через фокус исторического времени, и, кажется, не слишком на этом историческом времени задерживаясь. Можно показывать, если убрать всего один кадр - с размозжённой фашистской головой. Эта картинка, будто пришедшая из живописных текстов Ремарка, - по сути, ничего не добавляет к сюжету фильма: что фашиста убили ударами тяжёлой палки в голову - понятно и из контекста: он упал, его добивали на полу, он неподвижен. Режиссёр зачем-то показал нам эту груду мяса, а бутафоры-художники, славные ребята, весьма расстарались. Зачем? Это - единственный момент "крови" в картине, и именно поэтому мы получили право взять данный кадр за "точку отсчёта" в наших размышлениях о фильме.

Если столь яркий кадр ничего не добавляет к сюжету - значит, надо думать не о сюжете фильма. Он здесь - не главный. Сюжет трагичен и прост, история Собибора волнует учеников в школе - даже в моём корявом пятиминутном изложении. Дети замирают и переживают услышанное: несколько смельчаков организовали массовый ( в фильме - всеобщий) - побег, снесли ограждения и, теряя товарищей, большой массой смогли убежать. Многие сразу были застигнуты погоней. Многие были уничтожены: их выдали местные жители (я не повторяю здесь цифры статистики, они есть в Википедии). Остальные умирали от ран и болезней, шли по дорогам войны. До Победы дожили немногие. А Александр Печерский, организатор побега, дожил до наших дней ( его не стало в январе этого года).

Вот, даже эти строчки заставляют школьников с замиранием прислушиваться к собственному сердцу. Историю Собибора можно прочитать. Сам лагерь был стёрт с лица земли как "позор третьего рейха".

Константин Хабенский "воскрешает" Собибор не только для того, чтобы не дать ему исчезнуть. Режиссёр делает намного больше того, чем воскрешение героического сюжета и создание живой иллюстрации к страницам войны.

Что-то большее.

И это заложено не в сюжете.

Константин Хабенский говорит с нами о жизни, о месте каждого в мире - и говорит притчевым, Библейским языком, языком аллегорий и недомолвок, -говорит о Вечном  на материале сюжета о Собиборе.

Вот Собибор под луной, под светом прожекторов... Всё спит на Земле. Дымятся бараки. Стелется туман. Этот мир задуман Всевышним - как мир добра или как мир зла, мир свободного творчества или жестокого отбора?

Во все века мы не знаем ответ - и руководствуемся верой собственного сердца и текстами Вечных Книг.

Вот читается священный текст на еврейском языке. В лагере, среди смертей, голода, измождённости... И собравшиеся евреи готовы тратить силы на то, чтобы прогнать "чужака", как им кажется, "чужака", - и герою Хабенского приходится "доказывать" свою принадлежность к ним.

Мне здесь слышится другое - не доказательство "я - еврей", а доказательство - " я - человек"...

И снова Луна над Собибором.

Фильм очень живописен, и здесь надо отдать должное художникам, операторам фильма и опять-таки режиссёру. Я в этой статье даже не стану разделять режиссёра-Хабенского и актёра-Хабенского, всё одно - организатор побега...)))

Вот кадры, когда начальник лагеря через мутное окошко смотрит, как заволакивает человеческие жизни умерщвляющий газ. Женские жизни. И здесь всё очень графично, любой остановленный кадр будет высококлассной художественной фотографией. Через мутное цветное окошко смотрит начальник на черно-белую реальность банной смертельной комнаты. Через призрак своей жизни - на чью-то реальность? Одного его слова достаточно, чтобы всё изменить...

...Если я - человек, то могу ли я быть отринут от общества, от жизни? Машина войны вторгается в Божественные пределы. Но и человек посягает на эти священные грани.

И взгляд начальника лагеря оказывается неслучаен. Он смотрит на смерть еврейских женщин - как на свою собственную смерть, смерть своей души, своей любви.

Из фильма мы узнаём, что начальник любил еврейку, но его отец запретил ему эти чувства, любимая уехала в Канаду - а он? А он - здесь. Кого он убивает? Себя, отца, любовь? В грубой реплике солдат, которых интересует, насколько начальник возбуждается от вида смертей - мне слышится непроизнесённый вопрос: насколько он возрождается? Возрождается ли он к новой жизни?

Сколько ещё нужно смертей, чтобы этот убийца стал другим? Ведь он был свободен в своем выборе: он мог, потеряв любимую, но не потеряв Любовь, жить в память своей любви. В честь неё спасать евреев, радуясь каждому спасённому. В честь неё посвятить себя науке, избрав затворнический путь.... В честь неё усыновить сироту и назвать  любимым именем... Ради неё пойти на борьбу с фашизмом... Пересилить волю отца, обстоятельств, страны...

Но он ничего этого не смог. Он смотрит на газ, текущий из банных душей, который не могут пересилить несчастные жертвы. Он и сам не мог ничего пересилить, он - такой же, он смотрит на свою чёрно-белую смерть через своё, пока ещё цветное, окошко. ( может, потому-то в конце фильма он и не удостаивается смерти - раненый, он вынужден смотреть, как пробегают мимо него свободные - живые - люди мимо него - давно уже "неживого"?)

И в целом сцена гибели женщин в банной комнате возвышается до аллегории несвободы. Художественные средства в этой сцене мощнее тех, которые нужны, чтобы говорить о смерти. В телах погибших - Красота и Вечность античных статуй.

Нет, не о смерти говорит с нами режиссёр. Не о лагере. Он говорит о мире.

А в этот мир прибывают поезда, вот новая партия людей. И все они выходят из вагонов, вступают в Собибор с "базовым доверием" к миру, в котором обещан "немецкий порядок",правда, ни слова не было сказано о милости, доброте, сопереживании.

"Порядок" - как основа социума. Я боюсь заметить, что во многих сценах Хабенский говорит эзоповым языком бунтаря. Но ведь и фильм - о бунте, о духе бунтарства, о стремлении к свободе.

Потрясающе, что от поезда до поезда социум лагерных пленников уже воспринимает лагерь как "наш", "родной": второй поезд привозит трупы из соседнего лагеря - "к нам". В реплике работника слышится не голос раба - голос социума, где отторжение "живого" - к "мёртвому", "своего" - к "чужакам"...

Та же вечная Библейская мысль, но - другими словами... Все мы - творения Божии, но где же Рай и где же вечная гармония? Или - "надо терпеть", как говорит героиня фильма?

Странно, но красные теплушки с горами мёртвых серых тел наводят на мысль  не об Аде - а о Рае. Ад - в повседневности, в бесправии,в неизвестности, в ежедневных страхах и болях живой плоти.

Показательно, что в фильме совсем нет цветов. Пленники подстригают кусты в пресловутом "порядке" - но нигде нет ни цветочка.

Нет цветов и в финальной сцене, на поле, по которому бежит спасшийся Шлома - он бежит-ступает-летит по какой-то рыжей равнине... Просто по планете Земля.

Этой рыжей стерни - поля без травы, без васильков и ромашек, какого-то околожизненного поля - режиссёру достаточно, чтобы завершить разговор о свободе. Или - чтобы начать его?

Интересно, что сам побег и собственно подготовка к нему занимают очень немного финального времени фильма, и здесь всё "сбито" крепко, как достойный военный детектив. Я повторюсь - фильм не о финале, не о побеге. Фильм - о жизни. Где каждую минуту - человек делает выбор, и каждая минута для каждого - минута свободы. Удивительно красив конь, которого мальчик пытается заставить бежать вместе со всеми  из лагеря. А вот конь бежать отказывается. Он - свободен, он бесконечно свободен. И это еще одно мгновенье фильма, в которое стоит всмотреться и вдуматься.

Стоит всмотреться и в кадры с колесом повозки, что оказалось рядом с героем и героиней... Эти кадры графичны, картинны... Аллегория Любви, придавленной колесом обстоятельств... Колесо - как угроза, колесо - как вечность... Два героя умеют быть в стороне от обстоятельств - и этим сцена радует.

В фильме много сцен, о которых хотелось бы говорить отдельно. Все они так или иначе работают на атмосферу фильма, его главную закадровую идею: кто мы есть в этой жизни? Вот, например, сцена с перчатками: фашист перебирает роскошь - лайковые перчатки, из его слов ясна вся его жизнь. Ребенок из нищей семьи, мечтавший сделать любимую матушку счастливой, богатой, и, да, имеющей перчатки, кольца, добротные туфли... Простой путь - идти туда, где власть, хотя бы вот над этими перчатками... Сейчас он счастлив, и в его глазах эти бедные евреи-пленники - настоящие враги, богачи, бывшие владельцы перчаток и колец, бывшие владельцы недоступных богатств - "чужие", против которых уже давно ожесточилось его ребячье сердце. Против их бывшей "неправоты" - его сегодняшняя "правота", и ясно, что бывшим "людям" он отказывает в праве быть "людьми", и в любую минуту откажет в праве "быть".

Вот два щеголя - фашиста, вроде друзья и соратники, но как они делят возможность взять кожаный плащ: на эту приманку их обоих и ловят. И здесь та же градация - "свой" - "чужой", та же игра, только на одном поле. Друг более форсистый - но он чужой, и эта находка будет не его удовольствием, а моим, - так думает каждый. Хабенский проводит маркировочную границу все более филигранно - вот уже между сердцами одного общества, одной нации, одной идеологии... Конечно, граница эта восходит к сердцам Каина и Авеля, и "Собибор" не даст об этом забыть.

Отдельные слова хочется сказать о музыке, о звуковой дорожке фильма,где надмирные гаммы сплетены со звуками земной работы, биениями сердец, дыханием.

Отдельно надо говорить и об игре актёров, где все - без деления на "своих" и "чужих"! -  живут единой общей задачей.

Отдельно можно бы говорить и о загадках фильма. Вот, например, зачем Хабенскому потребовалась сцена с "игрой" в лошадку? Стал бы реальный герой так рисковать собой - и, следовательно,  всем планом побега? Что это за игра ва-банк? "Мне захотелось почувствовать себя лошадкой", - объясняет герой, вернее, говорит вроде бы ничего не объясняющие слова. и на шутку это похоже, только если не вдумываться. Дело в том, что если бы фильм был про побег - то да, поведения глупее сложно представить. Но фильм - про свободу. И в этом контексте данная сцена может быть в чем-то ключевой: вопрос с побегом решен, побег - только дело времени, и, как внутренне несвободный человек жаждет хоть немного почувствовать себя свободным (один из фашистов и вовсе тешит себя мыслью о том, что он - Иоанн Креститель, в то время как остальные скромно довольствуются ощущением полной вседозволенности) , так и внутренне свободный, уже совершенно свободный человек хочет "почувствовать" себя в роли раба. Герою просто везет, что его мнимое рабство осталось неразгаданным врагами. Вот такая притча о гранях этого мира и их свободном скольжении, перетекании друг в друга. Фильм- рефлексия, а не рассказ, отзеркаливание, а не детектив. Хотя - снова повторюсь - крепко сделанный фильм-рассказ и фильм- детектив, просто, если кто загадки не любит, то он их в ткани фильма и не увидит.

Интересно, что зеркало, в которое смотрится фашист - щёголь, - мутное. Мутным было и окошко перед начальником лагеря... Замутнённый мир... Затерянный мир нашей морали, проводником в котором согласился быть Константин Хабенский. И молодец, что согласился. Если "Собибору" не удалось сегодня  вывести людей на свободу, так это не удалось ещё ни одному серьёзному художественному произведению в истории мировой культуры.

Хорошо, что у нас есть такой фильм.

Хорошо, что бежит-летит над миром свободный, спасённый, счастливый Шлома.

Шлома, который получил установку, что не надо относиться ко всем людям, как к людям ( так говорил ему отец: всех людей надо прощать).Нет, не всех людей. Вернее, людей - надо, а не людей - не надо. Есть люди, а есть и нет. Есть "свои" и есть "чужие", - так сказал Шломе руководитель побега. "Ты теперь  - мой отец", - ответил осчастливленный Шлома.

И разговор о свободе можно начинать сначала.

В любом случае, фильм хочется пересмотреть))))