(Сказка для детей старшего научного возраста. По мотивам цикла «Из жизни насекомых» В.Пелевина)
Сергеич бежал по знакомой тропинке, принюхиваясь к окружающим запахам. Нюхом в обычном понимании этого слова он не обладал, а запахи эти улавливал своими длинными, похожими на антенны, усами, различая в них даже самые тонкие оттенки и ароматы. Впрочем, и ароматами вряд ли можно было назвать ту совокупность химических раздражителей, которые щекотали рецепторы его усов, вызывая в его воображении красочные и пьянящие образы. Ибо эти закодированные послания несли в себе существенно больше смыслов и подтекстов, чем те комбинации сопутствующих им запахов способны были передать даже собаке.
Сергеич был обычным рыжим муравьём, правда, довольно крупным, и потому заметно отличающимся от своих лесных собратьев. Выделяло его из общей массы также тёмное пятно неправильной формы, расположенное на темени чуть выше глаз. Этому пятну он и был обязан странным прозвищем "Сергеич", смысл которого не был понятен даже его обладателю.
Кличка эта прилипла к нему после того, как рядом с муравейником справил нужду какой-то проходимец, и с оставленного им обрывка газеты на муравейник долго пялился какой-то мужик с тёмным пятном на лбу. Кто-то из муравьиных ветеранов, невесть каким образом ознакомленный с печатным словом, смог разобрать на листке одно лишь «Сергеич» – остальное было нечитаемым в силу ряда причин. Но и этого оказалось вполне достаточным для имянаречения нашего крепыша.
Сам факт наличия клички изначально льстил его самолюбию – мало кто из муравьёв удостаивался такой чести. Поэтому к наличию пятна на голове он относился почтительно, с оттенком некоторой гордости.
Но вскоре пятно сослужило ему ещё одну, теперь уже недобрую службу. Будучи в силу своего выдающегося экстерьера отобранным в свиту для ухода за царицей, он уже на следующий день был отчислен из неё самой царствующей особой. В ходе смотрин нового набора пятно сразу же бросилось ей в глаза, и она посчитала зазорным для наследников своего знатного рода, к которому себя причисляла, иметь подобное крапление.
После досадной выбраковки Сергеичу определили место в команде дозорных, что было вполне логичным для муравья недюжинного роста и, к тому же, обладателя довольно чуткого обоняния. В его обязанности вменили патрулирование дальних подступов к муравейнику и оповещение сородичей о попытках вторжения неприятеля. Он с некоторым сожалением покидал святую святых муравьиной обители, ощущая на себе ехидные взоры соперников, отсеянных ещё на предварительном этапе отбора. Вместе с тем новое занятие неожиданно пришлось ему по вкусу. Здесь он сразу же почувствовал свободу и относительную независимость. Не то, что в команде этих лакеев, подобострастно ловящих каждый взор хозяйки и ждущих своего часа. Так он стал бродячим муравьём.
В светлое время суток он обшаривал прилегающие к муравейнику окрестности, а на ночь, порой валясь со всех шести ног от усталости, забирался в свою персональную келью. Работа была не такой уж и мудрёной, но ответственной и почётной – от него требовалось не только обнаружение разведчиков и оповещение сородичей о возможном нашествии неприятеля, но и, в случае необходимости, вступление в схватку с врагом независимо от его вида и численности.
Но всё же, несмотря на преимущества своей новой должности – а она предоставляла относительную свободу действий и отсутствие необходимости постоянно снабжать муравейник провиантом – ощущение своей исключительности, косвенно подтверждаемое знаком на челе и фактом недолгого пребывания в числе придворных, не покидало его. Они ещё вспомнят и пожалеют об этом! - эта или схожая с ней мысль время от времени посещала его осенённую пятном голову. Он нахмуривал несуществующие брови и придавал усам довольно грозный вид – распрямляя их и вытягивая вперёд, он сводил вместе их концы. Это, как ему казалось, придавало его голове форму тарана.
Самым удивительным было то, что даже сам Сергеич не совсем понимал, кому именно адресовалась это мысленное послание. Поиском ответа на данный вопрос он нисколько себя не утруждал и, более того, такой вопрос даже не приходил ему в голову. Он просто выбрасывал эту энергетическую мыслеформу в окружающее его пространство, как пленник необитаемого острова швыряет в воду бутылку с письмом, и тут же забывал о ней, где-то в глубине души надеясь, что когда-нибудь, рано или поздно, она достигнет адресата.
То, что его собратья обладали исключительно коллективным самосознанием, он прекрасно ощущал по себе, и ответственность за каждое принимаемое сообществом решение, в том числе и за назначение его дозорным, он разделял в равной степени со всеми остальными. Кто был истинным инициатором идеи, рождающей то или иное решение, так и оставалось неизвестным. Это никого совершенно не интересовало – все интуитивно осознавали, что таков был их мир с момента его сотворения, и менять что-либо никто из муравьёв не допускал даже в мыслях. Точно таким же образом у него появилось прозвище. Вынырнув ниоткуда и тут же плотно прилипнув к нему, оно стало его неотъемлемым атрибутом, как если бы он с ним и родился.
В муравейнике деятельность всех и каждого его члена в отдельности - будь то строительство дома или подготовка его к зимовке - была строго регламентирована и подчинена какому-то единому плану. Иногда требовалось решить какую-то оперативную, не всегда типичную, а то вовсе не встречающуюся ранее задачу. Но и в этом случае она выполнялась слаженно и чётко, словно под руководством какого-то невидимого и мудрого дирижёра. При этом каждый исполнитель, в зависимости от его места в иерархии и должности, получал специфические команды, которые принимали форму его собственных мыслей и тут же становились побудительными мотивами действий.
Сергеич, как и все остальные обитатели муравейника, в своей повседневной работе слепо руководствовался ритмично поступающими директивными установками, и его нисколько не тревожили сомнения в правильности выполняемых им действий, их целей и возможных последствий. В принципе, такой режим был довольно комфортным - степень ответственности каждого перед социумом сводилась лишь к строгому и своевременному выполнению поступавших команд.
Но со временем, уже после того, как Сергеич освоился в своей новой должности, его стали посещать довольно необычные мысли, которые, в отличие от приходящих извне мыслей-команд, рождались в его собственном сознании. Вместе с ними зарождались и множились вопросы, и отсутствие ясности в поисках ответов на них подчас лишало его покоя. Философское "что такое "хорошо" применительно ко всему окружающему, риторические "где зарыта собака", "кто виноват" и "что делать" - вот лишь то немногое из всего, что постоянно всплывало на поверхность из терзало его пытливый ум. Изнуряющее своей бесплодностью блуждание в лабиринте гипотез, способных пролить свет на плодящиеся загадки, не давало ему расслабиться и быстро заснуть даже после очень утомительного дня.
Цепочки рассуждений спонтанно возникали в его голове и так же внезапно обрывались, вызывая досаду и безысходность. Они во многом напоминали его движения – такие же отрывистые, порой, с резкой переменой направления. Но с какого-то момента он вдруг заметил, что их длина стала расти, и они постепенно стали выстраиваться в нечто, способное привести пусти и к парадоксальному, но всё же результату. Например, если "A" вытекает из "B", "B" вытекает из "С", то, идя против течения, можно добраться до первоисточника. Далее его умозаключения упирались в странное понятие "конспектировать" и на этом прерывались. Подобным тупиком заканчивались практически все его поиски. Связать все звенья воедино довести до полного логического завершения он был не в состоянии - нескончаемый поток мыслей-приказов постоянно вторгался в его сознание, рвал с трудом нащупанные связи и отбрасывал его на прежний уровень.
Сергеич осознавал, что он существенно превосходил своих сородичей по степени своего любопытства и уровню аналитических способностей. Подавляющее большинство из тех, с кем ему доводилось пообщаться по роду службы или поделиться своими мыслями в минуты досуга, смотрели на него с явным подозрением и крутили лапой у виска, даже когда он пытался задать им один из самых невинных вопросов, тревоживших его ум.
Может, причиной тому было пигментное пятно, заметно потемневшее и увеличившееся в размерах после длительных прогулок под открытым солнцем. И имело ли оно – как знать – только лишь пигментную природу, или выполняло совсем иного рода функцию? А может, в этом сказывалась накопленная за время патрулирования оторванность от социума, которая, преодолев какой-то временной порог, привела к качественным изменениям его самосознания. Но совершить окончательный скачок и освободиться от навязчивого и разрушительного давления директив, бомбардирующих его сознание, он был не в состоянии.
Это немного раздражало его, даже когда он пребывал в приподнятом, экзальтированном расположении духа. Но он отчего-то смутно догадывался, что скоро всё изменится к лучшему – ведь он несомненно того заслуживал.
Но иногда фаза приподнятого настроения, способствующего активному самокопанию и поиску ответов на тревожащие его вопросы, сменялась дурным расположением духа, беспричинной подозрительностью и угнетённостью. Ведь время шло, дискретно отдаваясь рубленным ритмом в сознании Сергеича и отражаясь в нём подобно смене цифр на электронном табло часов, а в его положении и продвижении понимания сущего мало что менялось. Это случалось, как правило, с пробуждением от тяжёлого сна, приходящего на смену бесплодным ночным раздумьям: на него наваливалась апатия, и только окрик начальника патрульной команды вынуждал его прийти в себя и отправиться в дозор. В такие дни он был крайне раздражителен и даже агрессивен. Но вскоре бодрое расположение духа, словно повинуясь щелчку какого-то механизма, вновь возвращалось к нему и расцвечивало его мироощущение радужными красками.
Сергеич никогда не проходил специализированного медицинского освидетельствования, за исключением, разве что, того, которое осуществлялось при отборе кандидатов в царскую свиту и которое имело чисто физиологическую направленность. Но тот, кто хоть немного был знаком с психиатрией, легко мог увидеть в его поведении признаки биполярного аффективного расстройства с преобладанием устойчивой маниакальной фазы. Впрочем, этот диагноз был далеко не редкостью в их муравьиной среде.
Сегодня Сергеич был довольно бодр: его настроение, как и погода, было на редкость безоблачным, и слегка забытый за последнее время мотив скорых перемен то и дело доминировал среди тем, звучащих в его сознании. Его оптимистичный настрой нисколько не портил ни вид унылых зарослей осоки, ни обрывочный ход мыслей, которые по своему обычаю спонтанно всплывали из подсознания, цеплялись друг за друга и перескакивали с одной на другую. Он быстро перебирал лапами, непрестанно лавируя и меняя направление своего движения, автоматически ориентируясь по встречающимся на пути особенностям маршрута.
Внезапно ход его мыслей прервало ощущение запаха какого-то странного феромона. Немного резковатый и, в то же время, чем-то манящий, он вызвал бурю смутных ассоциации, среди которых доминировало то, которое, если бы он был знаком с терминологией высших приматов, он бы назвал «дежа-вю». Вместе с этим смутное предчувствие того, то, что рано или поздно что-то необычное должно произойти, актуализировалось.
Сергеич застыл и стал пристально всматриваться в том направлении, откуда сигнал, улавливаемый антеннами, имел максимальное значение. На некотором удалении от себя среди зарослей травы он разглядел движущуюся фигуру муравья, что-то несущего на спине. Судя по набору признаков, улавливаемых рецепторами усов, тот был своим.
Сергеич двинулся за носильщиком и быстро настиг его, благо тот плёлся довольно медленно и не совсем неуверенно. Может, сказывалась накопленная за день усталость, а может ноша была слишком обременительной для него. Но, как бы то ни было, настигнутый оказался фуражиром из их муравейника, и, к тому же, старым его знакомым. С ним Сергеичу приходилось уже сталкиваться, и даже не раз – путь к их кельям пролегал через один и тот же участок лабиринта в муравейнике.
Однажды они даже разговорились, когда этот фуражир по ошибке приволок в его обитель обрывок клеверного листочка, излюбленного лакомства тли. Сергеич тогда пошутил по поводу рассеянности гостя, иронично предложив ему в следующий раз захватить с собой и корову, как они между собой именовали этих насекомых. Ему нравилось выделяемое тлёй сладковатое, похожее на патоку, молочко, и он порой задумывался – не завести ли себе парочку-другую этих особей. Тогда несколько довольно оригинальных суждений фуражира произвели на него благоприятное впечатление.
По мнению своего случайного гостя – а тот, в свою очередь, ссылался на своего учителя, адепта каких-то восточных практик, тоже фуражира – именно в своём нынешнем воплощении он выполнял истинно кармическую задачу, обеспечивая пропитанием своих ближних. Увлёкшись, он принялся рассказывать о прежних своих воплощениях и о конечной цели цикла перерождений - слияния с какой-то совершенной сущностью. При этом имени этой сущности он почему-то не упоминал, а называл её не то целой, не то не рваной. Сергеичу стоило больших трудов выставить его наружу.
– Не для меня ли угощение тащишь, приятель? – приветливо окликнул его Сергеич.
«Приятель» вздрогнул от неожиданного окрика и замер. Покоящийся на его спине жук величиной чуть меньше фуражира, слегка зашевелил лапами. Его короткий хвост, загнутый наподобие скорпионьего свисал вниз и слегка волочился по земле.
Фуражир остановился в нерешительности и огляделся по сторонам.
– Тут, понимаешь, такое дело. – Он запнулся, пытаясь найти нужные слова. – В общем, сегодня я немного заплутал и наткнулся на группу мирмиков-переселенцев.
Переселенцами называли мелких кочующих муравьёв, время от времени меняющих своё обиталище в целях безопасности. Жили они буквально «на чемоданах», всегда готовые по команде «начать панику» сорваться с места и уйти в заранее оборудованное резервное убежище. У них было немало врагов, и, не полагаясь на свои силы, они старались спастись от потенциальной угрозы за счёт экстренной смены места проживания. Иногда тревога была ложной, но отмена поступившей команды происходила только с прибытием основной массы переселенцев к новому месту обитания.
– Эта троица, тащившая жука в новое убежище, похоже, немного переусердствовала на привалах. А с этим делом надо поосторожнее – мне об этом дядька знакомый как-то рассказывал. А он в этом деле кое-что понимал. В одно время служил придворным диетологом, и за свою бытность в свите продегустировал немалое из того, что притаскивал наш брат в кладовые её величества.
В муравейнике все были родственниками, по большей части - братьями. Дядькой обычно называли представителей старшего поколения, вылупившихся из яиц предыдущей царицы.
Сергеич слегка насторожился – по своему виду жук напоминал что-то по описанию не очень желательное для допуска в муравейник. Соблюдение санитарного контроля на дальних подступах к дому также входило в обязанности дозорных. А тут ещё этот навевающий довольно странные ассоциации феромон. Да и вид у фуражира был какой-то настораживающий.
– Что ты городишь, приятель – выражайся ясней. Уж не собираешься ли ты эту живность в дом затаскивать? И не ломехуза ли это? – он вспомнил нужное имя.
Согласно заведённым порядкам допускать инородцев в дом запрещалось. Исключение делалось только для муравьёв-рабов, некоторых, хорошо известных видов сахароносных жучков и тли, содержащейся в специальном хлеву, неподалёку от царской опочивальни. Насколько он помнил, ломехузы были занесены в чёрный список персон «нон грата», и сделано это было чуть ли не по прямому указанию царицы. Ходили слухи, что они приносили беду – один из родственных муравейников не так давно пришёл в упадок и вскоре вовсе закончил своё существование из-за чрезмерной терпимости к этим жучкам и ко всему тому, что было с ними связано. Но в детали этого инцидента никто, кроме особо приближенных ко двору, посвящён не был.
Фуражир потупился и засопел.
– Тут ведь вот какая штука, – он вновь с тревогой оглянулся по сторонам. – Не знаю, как и объяснить то толком. Ты попробуй, и тогда, может, сам поймёшь, что к чему. А там уже будешь к названиям придираться.
Он свалил на землю свою ношу. Жук недовольно заворочался, пытаясь перевернуться на живот. Он тщетно елозил лапками по земле и помогал усами. После нескольких неудачных попыток обрести опору он затих и выжидающе уставился левым глазом на Сергеича.
– Видишь, на подбрюшье у него ворс торчит. Почеши его легонько.
Сергеич задумался. Предложение фуражира было любопытным и никакой опасности в себе, вроде бы, не таило. Он подошёл к жуку и, на секунду застыв в нерешительности, слегка пощекотал кончиками своих антенн рыжеватый ворс на его животе. Никакой реакции не последовало. Фуражир, насупившись, подошёл к жуку и дал ему тумака. И тут же на боковой поверхности щетины, в месте недавнего почёса, выступили капельки какой-то прозрачной жидкости, и в воздухе разлился уже знакомый загадочный аромат. Так вот откуда запах – догадался Сергеич.
– Попробуй это на вкус, – фуражир указал на одну из блестящих бусин.
Сергеич осторожно прикоснулся жвалами к капельке и сделал небольшой глоток. Он ощутил терпкий сладковатый вкус, и буквально через несколько мгновений почувствовал, как по его телу разлилось приятное тепло, и вслед за ним по средней части туловища пробежала лёгкая дрожь. Он сделал шаг назад, слегка тряхнул головой и поёжился, пытаясь избавиться от странного ощущения.
Внезапно он почувствовал, что время словно стало замедлять свой ритм, затем как бы замерло, и, приглушённо отметившись последним тактом в сознании, приобрело эластичную, размеренную текучесть. И если ранее оно воспринималось дискретными порциями, задаваемыми каким-то существующим вне его камертона и диктующим жёсткий ритм его движениям и мыслям, то теперь его прерывистый бег утратил фрагментарность, и совокупность ощущений, а вместе с ними и сознание, размеренно перетекали из одного состояния в другое. Он впервые ощутил, что время, действительно, может иметь течение. Вместе с этим с исчезновением временной дискретности его мироощущение утратило связь с каким-то неведомым генератором побудительных мотивов, толкающих его к действию, а мысли потекли ровным, ничем не стесняемым потоком.
Он лизнул ещё одну капельку, пытаясь глубже разобраться в сути произошедших изменений его мироощущения. Он чувствовал, что с погружением в это новое состояние ему становилось существенно легче сосредоточиться на чём-то одном – будь то материальный объект или абстрактный мыслительный процесс. Можно было свободно вычленить его из общей совокупности и подробно рассмотреть с разных сторон, как тот кристаллик соли, который, играя своими гранями в лучах солнца, однажды попался ему на лесной тропинке.
Эта блестящая крупица, собственно, как и причина её появления на тропинке, не привлекли тогда его внимания, хотя некоторую пищу для ума могла бы дать сильно примятая на довольно большом участке трава рядом с ней. По форме примятость напоминала след от гигантского утюга, и немного поодаль он встретил ещё несколько похожих на неё отметин. Остановившись на мгновение, он лишь вскользь пробежался усиками по одной из граней этого загадочного предмета и, убедившись, что это не сахар, засеменил дальше. Соль не входила в муравьиный рацион, и с позиций чисто утилитарного подхода не представляла никакого интереса. Но сейчас образ кристаллика вдруг явственно всплыл из его подсознания, как некий символ прежде незаслуженно обойдённого вниманием разнообразия предметов окружающего мира.
Сергеич не заметил, как утратил привычные связи с внешней средой, и вернулся в пространство повседневной реальности вместе с настойчивым голосом фуражира, прорвавшимся сквозь плотную пелену потока его мыслей.
– Я же говорю, с этим надо осторожнее. Те трое, видно, слишком увлеклись.
Смысл сказанного стал доходить до Сергеича. Фуражир воспользовался беспечностью мирмиков, не рассчитавших свои силы, и завладел ломехузой – то, что это была именно ломехуза, уже не вызывало у него сомнений. Видимо, тот, отбросив разумную предусмотрительность, уже неоднократно приложился к брюшку своей ноши, и этим объяснялась его размеренная и не совсем твёрдая походка. Надо сказать, что и сам Сергеич, обойдя жука вокруг, не без удовольствия ощутил пьянящую плавность своих движений, лишённую угловатости и резких смен направления и ритма. Но вместе с тем он догадывался, что это было побочным следствием воздействия странного вещества. Главным же было другое, и Сергеич, сделав попытку сконцентрироваться на его сути, стал перебирать подходящие эпитеты и термины. Всплывшее вдруг из памяти словосочетание «расширенное сознание», которое как-то вскользь употребил фуражир, рассказывая о своём наставнике, на его взгляд, как нельзя лучше описывало это состояние. Найдя переживаемому феномену адекватное определение, он немного успокоился. Трофейный жук обладал несомненной потребительской ценностью.
Одновременно с осознанием этого он ощутил глухое неприятие сделанного открытия, исходящее откуда-то из глубин подсознания – оно императивно требовало от него неукоснительного соблюдения правил муравьиного общежития и должностных инструкций. А они обязывали его выявлять потенциальные угрозы и препятствовать их проникновению в муравейник. Жук, судя по всему, такую угрозу представлял.
Вместе с этим, эффект, полученный от дегустации терпких на вкус капелек жидкости, которую он уже окрестил про себя «ломехузином», помимо состояния эйфории приоткрывал завесу над чем-то неизведанным ранее и таил соблазн ещё раз испытать пережитые ощущения. Сергеич застыл в нерешительности – никогда ранее проблема подобного выбора перед ним не вставала. В борьбе этих двух позывов к противодействию и к искушению – а он даже физически ощутил это противоборство по поляризации зон головы, будто бы разделившей на серую и бурую части, ничто из них не могло взять верх.
– И что ты собирался делать с этим добром? – Сергеич всё ещё находился под воздействием, как он уже догадывался, криминальной дегустации, но уже постепенно начинал приходить в себя.
– Пока не решил, но для начала хотел подтащить его к дому и спрятать в какой-нибудь норе поблизости.
– Этак ты можешь с ним вовсе распрощаться. А по мне, чем так - лучше брось его здесь, целее будешь.
Он слегка задумался. Продолжить дальнейшее знакомство с ломехузой было чрезвычайно заманчивым, и он, тряхнув головой, отбросил сомнения. Главным теперь было найти разумный и достаточно безопасный способ осуществить эту затею. Внезапно его осенила идея.
– Слушай меня. Рядом с моим логовом есть одна неприметная келья, в прошлом – кладовая. Я там храню небольшой запас продуктов на чёрный день. Судя по тому, что всё остаётся в неприкосновенности, о её существовании никто не догадывается. Мы можем воспользоваться ею на первое время, а там будет видно. Чтобы не вызывать подозрений, оставайся здесь до вечера, а с наступлением сумерек тащи жука к тому лазу, который твой почитатель восточных практик называет благословенным местом созерцания заходящего солнца. – Фуражир кивнул. – Кстати, я его уже не раз замечал там за этим странным занятием. Сегодня наша смена закрывает входы, и я буду тебя дожидаться где-то поблизости от него.
(Продолжение следует)