Отрывок из романа "Веления рока"
От безудержно нахлынувшего чувства радости, достигнувшего высшей своей степени, все мысли Наташи сосредоточились на одном — на невероятном спасении от Борова и его умалишенной матери. Она не в состоянии была думать о чем-то другом, воспринимала происходящее вокруг как диво; новый мир, казалось, открылся ей, она смотрела на все другими глазами и, находясь в таком необычном состоянии, не обращала внимания на то, как смешно выглядит — неумытая, со спутанными волосами и со смятым полотенцем в руке. Она сообразила это лишь тогда, когда вышла из автобуса на остановке возле института. Со всех сторон шагали люди, сновали машины, иногда нетерпеливо объезжая застрявших на перекрестке и раздраженно предупреждая их об этом сигналами. Недовольно бормоча что-то себе под нос, старая женщина-дворник в оранжевой жилетке заканчивала выметать мусор с тротуара. Воздух наполнялся утренними звуками, на улице начиналась жизнь. Стоя по-детски растерянно, Наташа окидывала взглядом пробуждающийся город, не зная, как быть. Ее взгляд остановился на вывеске «Продукты». Постояв еще некоторое время, она медленно пошла к магазину, купила литровую бутылку минеральной воды, затем укрылась от посторонних глаз в кустарнике за углом девятиэтажного дома, пригнулась, чтобы не обрызгать платье и, поливая из горлышка на руку, умылась. Оставшуюся воду выпила.
«До начала занятий, наверное, еще долго, — прикинула она. — Может быть, не ходить сегодня на лекции, сразу поехать искать квартиру? Надо подумать». Она выбрала скамейку за деревом, немного в сторонке от дорожки, вымощенной прямоугольной плиткой и ограниченной с обеих сторон ровно постриженным декоративным кустарником, села на нее. Сюда лучи поднимающегося над городом солнца не проникали, они застревали в кроне деревьев и не мешали глазам. Повернувшись лицом в сторону фасада институтского корпуса, но, глядя не на внушительную серую стену с ровными, как свечи, колоннами, огромными темными окнами и тяжелой двустворчатой дверью, а вниз, на засохший газон, на увядающие цветы на нем, она стала обдумывать, как поступить лучше. Объявляя о наступившем новом дне, вопреки беспрерывному уличному шуму, в деревьях весело чирикала птичка. Наташа слышала ее, размышляла и вдруг почувствовала себя такой одинокой, как никогда прежде.
К соседней скамейке подошли и присели две девушки, вероятно, тоже студентки, но одетые дорого и со вкусом. Коротенькие юбочки, красивые блузки, босоножки с блестящими вкраплениями; у обеих крохотные сумочки под цвет босоножек, на головах стильные прически, судя по всему, сделанные не собственными усилиями.
— Твой Сережка очень продвинутый человек, — поделилась своим впечатлением одна из девушек, та, что очень худенькая и с сизыми волосами. — Знает жизнь. Я много чего успела повидать, но он меня даже удивил. Такая шикарная у него тачка! Круто!
— Он работал в баре, сейчас бросил, на наперстках бабки делает, — ответила ей другая, тоже худая, но не в такой степени и с волосами чуть посветлее. — Он имеет авторитет среди пацанов. Ездит с серьезными парнями в сауну. Вчера я с ними тоже оторвалась — попила водку, правильную музыку послушала. Первый раз. Все не брал меня. Раньше я не знала почему, теперь стало понятно.
— Почему? — поинтересовалась очень худенькая и предположила: — В их компании положено с длинноногими телками в сауну ездить, у него, наверняка, тоже есть.
— Да нет, что ты. А может быть, и есть. Вообще-то он меня конкретно предупредил, что любит пошалить с девочками. Настоящий супермен должен иметь две подруги: одну для души, другую — для тела.
— Ты, выходит, для души.
— Возможно.
— Почему же не брал тебя?
— Они в сауне обсуждают серьезные дела, не хочет, чтобы лишние уши были.
— Да ладно тебе заливать! — не поверила очень худенькая. — Они там отрываются с местными шлюшками, а ты уши развесила.
— Да мне по фигу!
Очень худенькая недоумённо взглянула на подругу.
— Полный отстой! Какая тогда ему от тебя польза?
— Как какая? Он меня по ресторанам возит, я же хорошо танцую. Ну, когда проявляет настойчивость, делаю расслабляющий массаж. Я девушка слабая, не могу отказать.
Худющая приглушённо прыснула.
— Платит хоть нормально?
— Естественно.
— Ты где-то специально танцевать учишься, да?
— Нет, еще в школе занималась, в балетную студию ходила.
— А с ним решила надолго?
— Я никогда не обдумывала этого вопроса. Как пойдет. Пока платит — все нормально. Там видно будет.
Пристукивая каблучками по дорожке, мимо быстро прошагала девушка с густой тушью под глазами. Видимо, однокурсница подружек, потому что они ее окликнули:
— Привет, Вика!
— Приветик! — ответила она, послала воздушный поцелуй и подошла.
— Как дела?
— Пока не родила.
— Эмм… это шутка?
— Нет, блин, правда. Ё-мое…
— Как учеба. Жизнь?
— Жизнь моя жестянка, как говорили классики. Учеба задрала. Надоело уже…
— Чего, к семинару готовишься?
— Ты рехнулась ненароком? Только второй день учимся, какие на фиг семинары? Отдыхать надо, а не зад протирать над учебниками, тем более, что у меня их нет ещё. Надо в библиотеку нагрянуть. А… вспомнила прикол! — Она красиво засмеялась.
— В общем, в прошлом году мы с пацанами бухали в скверике у детсада, а я в тот день как раз собиралась за учебниками заглянуть. Так вот, ужрались все в хлам и там тетка какая-то проходит мимо скамейки. Говорит, такая: «Как вам не стыдно, что вы тут водку пьянствуете и безобразие нарушаете?»
— Так и сказала?
— Ну, нет, конечно, она цивильно объяснялась. Так вот, а мне уже по фигу было, я такая встаю, шатаюсь и спрашиваю у неё, а как нам пройти в библиотеку? Она смотрит квадратными глазами, а потом говорит: «Ну, знаете ли!» И ушла. Ой, мы ржали вообще, я, как вспомню — рыдаю…
— Кстати, у тебя сигареты есть? — спросила не очень худая.
— Нет. Да и вы бросайте это дело. Здоровье дороже, блин.
— Да брось ты. Курить вредно, пить противно, колоться больно, а умирать здоровой жалко.
— А ты что… колешься?
— Я что, дура по-твоему, совсем? Так, косячок забьём иногда, а чтобы колоться… нет, спасибо, не надо мне такого счастья.
— Молодец! Слушайте, мне надо шмотками новыми прибарахлиться. Предки бабок не дают, а они нужны. Эта учеба уже достала. Бросить бы всё на фиг, найти бабок и тусить без просыху.
— Хм. Вот Лариса знает, как бабло заработать, — сказала худющая и обратилась к подруге. — Слушай, познакомь ее с каким-нибудь другом Сергея.
— На что это ты намекаешь? — возмутилась их однокурсница. — Да ты упала, что ли? У меня уже три месяца как парень есть. Да и вообще…
— Шуток не понимаешь.
— Если бы я понимала все шутки, я бы давно умерла от смеха. Ладно, что-то я заболталась. Пора идти уже.
— А ты куда?
— На витрину позырю, время еще есть.
— Давай, проводим тебя!
— Да ладно, к чему такие почести? Ну, проводите.
х х х
Все трое ушли. Наташа проводила их взглядом и не заметила, откуда появилась цыганка — молодая, улыбчивая, с белыми- пребелыми зубами, золотыми серьгами, в красной грязноватой кофте и пестрой юбке с многочисленными оборками. Возле нее подпрыгивали двое шустреньких цыганят. Увидев Наташу, она им что-то по-своему прострочила как сорока и уверенно повернула к ней.
— Позолоти ручку, красавица, всю правду скажу.
Наташа неприветливо взглянула на нее, напряглась.
— Я не любопытная, придет время, все без тебя узнаю.
Цыганка затараторила, как заводная. Неожиданно, так, что
Наташа не успела откинуться назад, выдернула из ее головы волос, стала наматывать его на свой палец.
— Жила ты как у Христа за пазухой, на всем готовеньком, в мягкой постели спала, по своей воле ела-пила. Ухаживал за тобой молодой, красивый, в цвете лет, крепкого телосложения, умные речи говорил тебе. Трясся над тобой, глаз не сводил с твоего румяного личика, с пышных волос твоих. Непьющий, работящий, красавец мужчина. Близкая твоя, подругой называлась, от зависти бьется, зло на тебя имеет, не достался он ей, ты им завладела. Заглядывается она на него, как и раньше заглядывалась, недоброе помышляет, паутину плетет с утра до вечера, как паук на муху. Страдаешь ты, красавица, от беды хочешь спастись, от злых людей защиты ищешь. На красоту твою они позарились, ласково улыбаются, только знай, в своих интересах хотят тебя использовать.
Наташу охватило странное чувство: «Откуда она про меня все знает?»
— Деньги, сколько есть у тебя, в руку возьми, держи их, не выпускай. Мне не показывай, в своей ладони крепко зажми и слушай меня, всю правду скажу. Другую руку дай мне, красавица. — Она взяла Наташину руку; глаза ее заблестели. — Вся твоя судьба на ладони написана, могу все сказать: что у тебя на сердце, что было, что сбудется, что ожидает тебя.
— Наташа, это ты? — вдруг услышала Наташа знакомый мужской голос сзади.
Она оглянулась и не поверила своим глазам — в ее сторону шел вчерашний парень со шрамами на губах. «Подумать только, так рано, а он здесь, как будто бы договорились о встрече».
Да, это был он! Кто же еще! Он издалека приветствовал ее и, подойдя ближе, повторил бодрым голосом:
— Доброе утро!
Наташа вздохнула с необъяснимым чувством облегчения, напряжение с ее бледного лица исчезло. Но он заметил ее беспокойный взгляд и сходу прикрикнул на цыганку властным презрительным голосом:
— Эй, пошла вон!
Цыганка и бровью не повела, она сделала вид, что не услышала, ну вроде как не заметила его, все ее внимание было поглощено Наташей.
— Вся твоя судьба на ладони написана, могу все сказать, что у тебя на сердце, что было, что сбудется, что ожидает тебя.
— Ну, ты даешь, воще. Пошла вон, шельма! — повторил парень тихо, но очень внушительно и, спрятав руки в карманы, как будто борясь с желанием ударить ее, сделал угрожающий шаг по направлению к гадалке.
Улыбка тут же спала с лица цыганки, в глазах ее сверкнула злоба, которую, задергавшись на месте и замахав руками, она в одну секунду выплеснула на Наташу.
— Будешь в бреду метаться от боли, корчиться будешь, пощады просить, страшные мучения узнаешь, о каких ты и не помышляла! В наказанье за жадность свою получишь страданье! Для детей моих пожалела. Будут твои страданья страшнее смерти, мертвым будешь завидовать, сама захочешь умереть, да не умрешь! Мать свою, отца своего не увидишь!
Выпалив эти угрозы, она резко схватила за руку первого попавшегося цыганенка и потянула его, зашагав к троллейбусу с таким видом, будто очень торопилась: стремительно, с выдвинутой вперед грудью, рассекая воздух своей широкой юбкой. Второй цыганенок побежал в другую сторону, поднял с травы что-то отдающее металлическим блеском, тут же швырнул подальше и рванул со всей прыти вдогонку за матерью.
Наташа с необычайным волнением взглянула на малознакомого парня, сразу не могла собраться с мыслями и произнесла первое, что пришло на ум:
— Не пойму, откуда взялась эта цыганка? В одну минуту все истолковала.
— Не бери в голову, они всем одно и то же гонят, — сказал он, посмеиваясь. — Ты решила подышать воздухом перед занятиями? — Она подняла на парня глаза и ничего не ответила. Он улыбнулся краешком губ. — Испортила настроение? Понимаю, цыганок неприятно слушать. Их не надо близко к себе подпускать. Или ты веришь гадалкам?
В его голосе Наташа уловила что-то подчеркнуто вежливое, во всяком случае, почувствовала какое-то снисхождение. Она на долю секунды смешалась, внимательно глядя прямо ему в глаза, пыталась уловить малейший намек на иронию или усмешку и, не найдя, произнесла:
— Нет. А ты?
— О чем ты спрашиваешь? Не терплю цыганский колорит. Мне не нравится, как они дурят людей, пользуясь их доверчивостью, чтобы выманить деньги. Я вообще презираю тех, кто врет, обманывает и ворует.
В фирменных джинсах, импортной рубашке, такой оду- хотворенный, уверенный, он с некоторой настороженностью оглядывал уставшее лицо девушки, опухшие глаза, спутанные волосы, измятое платье. Вероятно, Наташа показалась ему не столь привлекательной, как вчера. «Чем объяснить ее неопрят- ность? — думал он. — Может быть, она по ночам где-то расслабляется?» Ему очень захотелось знать, отчего у нее такой помятый вид, мысль об этом отразилась в его живых глазах. Наташа все поняла, она представляла, как сейчас выглядит, но в эти минуты для нее, впрочем, все было не важно. Переживания прошедшей ночи перевернули ее сознание, она поняла, что за любым неосторожным шагом может таиться трагедия. Вздохнув, она улыбнулась, спросила:
— Я тебе сегодня не нравлюсь?
— Да нет, нравишься, ты необыкновенная девушка; я предчувствую, что мы с тобой будем друзьями.
Наташа засмеялась.
— Не стану спорить. Со стороны виднее. Возможно, и друзьями будем.
— А ты что подумала обо мне вчера? — спросил он, помолчав немного. — Наверно, обиделась на меня?
— Я ничего не подумала.
— Честно?
— Да. Ты же не любишь, когда врут, вот я и разговариваю с тобой по-честному.
Еще вчера она не смогла бы даже вообразить себе, что когда-нибудь будет говорить с ним подобным тоном. Он опять оглядел ее с головы до ног.
— Тогда скажи мне, пожалуйста, с тобой все в порядке?
— Со мной все в порядке, не волнуйся.
Наташа была довольна, увидев его. В обычном состоянии она повела бы себя совершенно иначе, теперь же ей очень хотелось с кем-то поговорить, он же — единственный человек в городе, с кем она была хоть чуть-чуть знакома. Она видела парня всего один раз, даже не знает его имени, но он почему-то сумел завоевать её расположение. Оттого, что он был рядом, Наташа перестала чувствовать себя одинокой и беззащитной.
— Садись, чего стоишь?
— Ты не против?
— Нет, конечно, раз предлагаю. Как тебя зовут хоть?
— Дима, — ответил он и сел рядом. — Наташа, ты не из наших краев?
— Из ваших. А что?
— Вижу, не казачка. Говорок у тебя необыкновенный, на московский смахивает.
— Мы с родителями недавно переехали из Мордовии.
— В Ростов?
— Нет. В Семикаракорский район.
— В Семикаракорский? — изумился Дима.
— Да. А что такое?
— Ничего, просто мне интересно. Я потом тебе расскажу! — торопливо проговорил он.
— Почему потом? Рассказывай сейчас или ты специально меня интригуешь?
— Да нет, просто уже не успею, я спешу. Мне надо еще цветы купить до занятий, у сестренки сегодня день рождения.
— А я не собираюсь идти на лекции.
— Почему?
— Тоже потом расскажу.
— Пожалуй, и я за компанию пропущу первую пару.
Наташа посмотрела на него с загадочной улыбкой.
— Сколько же лет твоей сестренке?
— Шестнадцать. Как тебе.
— Мне уже семнадцать… Желаю ей счастья, большой любви и тебя слушаться. Ты же старший брат, большой жизненный опыт имеешь, наверное. Должен давать ей умные советы. А у меня нет брата, я у мамы с папой единственная дочка.
— Спасибо, передам. Хочешь, я тебя познакомлю с ней?
— Познакомь, буду только рада… Ты не на нашем курсе?
— Нет, я на втором, на физмате учусь. Повторно поступил.
— Почему?
— Первый раз меня выгнали.
— За двойки?
— Нет за хулиганство.
— Вот ты какой! Тогда рассказывай, почему так удивился, когда услышал про Семикаракорск.
— Да ничего особенного, просто друг у меня там есть. В Заречном. Знаешь такой хутор?
Наташа засмеялась.
— Естественно, знаю, там живет мой парень, — сказала она и удивилась, как мгновенно поменялось выражение его лица. Серые глаза смотрели все так же мягко и дружелюбно, но брови нахмурились.
— Да? Это плохо.
— Почему же?
Дима нахмурился еще больше и замолчал. Повисла неловкая пауза.
— Что я такого сказала? Ничего не понимаю. — Наташа покачала головой. — Непонятно.
— Конечно, такие девочки не бывают одиноки, — наконец произнес он. В его голосе прозвучало разочарование. Он посмотрел ей в глаза. — Понравилась ты мне, поняла!? У вас с ним серьезно?
— Серьезнее некуда. — Наташа бросила на него взгляд. — Хотела с тобой просто так поговорить, ты мне показался нормальным человеком. — Она вздохнула. — Понимаешь, как мне все это поднадоело, уже не знаю, куда деваться от признаний.
— Наташа, что такое? Я, правда, думал о тебе.
— Дима, не надо, пожалуйста. Все ясно и понятно без слов. Иди-ка ты за цветами, а то на лекцию опоздаешь. Мне надо ехать.
Слово не воробей. Дима осознал свою оплошность, понял, что его несдержанность вызвала раздражение в ней, такой милой и приветливой. Чтоб отвлечь Наташу от сказанного и вернуть ее расположение к себе, попытался заговорить о том, как он вначале тоже чуть не поступил на химфак, но Наташа не поддерживала беседы. Она не хотела новых проблем и поэтому насторожилась. Бесцеремонное признание в какой-то мере повлияло на ее впечатление об этом человеке. Возможно, он сказал от души и правду? Бывают же такие люди, которые совершенно не считаются с условностями, хотя он должен был понять, что это ей не понравится. Она не могла знать точно, но чувствовала, что он не из робкого десятка, своего не упустит. Парень, избалованный вниманием девушек и пользующийся этим. Может быть, она ошибалась? И неизвестно почему ей вдруг захотелось разобраться в нем. «Когда-нибудь разберусь, времени будет предостаточно, — подумала она. — А сейчас надо уйти».
Она встала.
— Подожди, я еще не рассказал тебе о своем сослуживце.
— Ну, ладно, — согласилась она, — рассказывай. И присела. — Только заранее предупреждаю, ни на какую дружбу со мной не рассчитывай.
— Хорошо, постараюсь. Я только попрошу тебя передать ему от меня привет.
— Передам, а кому? Как его зовут?
— Витька Донцов.
От удивления большие Наташины глаза сделались еще больше. Она услышала то, чего никак не ожидала, не предполагала и предположить не могла.
— Так это же и есть мой парень!
— Да ты чего?
— Просто невероятно! Трудно поверить, но, тем не менее —
именно так. Точно, земля круглая.
— А мы с ним вместе в армии служили: в одном полку, в одной роте. Ты даже не представляешь, какими мы были друзьями!
Они уставились друг на друга и от удивления не могли больше выговорить ни слова. Невероятное стечение обстоятельств поразило воображение обоих.
— Так что? Друг моего друга — мой друг, — наконец произнес он. — Клянусь, я тебе буду самым верным другом, что бы ни случилось. Я тебе буду таким же другом, каким был мне Витек. — Наташа, удивленно уставившись на него, молчала. Он взглянул в ее как-то по-особенному заискрившиеся огромные голубые глаза с такой теплотой и нежностью и так улыбнулся, что сердце ее размякло. — Кстати, ты сегодня, правда, плохо выглядишь. Я вижу, что–то неладно с тобой. Тебя кто-то обидел, да?
У Наташи вдруг задрожали губы, и ее начали душить слезы. Нервное напряжение от ночного кошмара, заглушаемое эйфорией от невероятного спасения, в эту секунду внезапно вырвалось наружу.
— Что с тобой? — с тревогой и недоумением воскликнул Дима.
— Я не знаю, — всхлипывая, сквозь слезы произнесла она. Он обнял ее за плечи, прижал к себе как ребенка. Она слегка отстранилась, но не убрала его руки.
— Да что с тобой? Успокойся, — говорил Дима, поглаживая ее по голове. — Прошу тебя, хватит! Почему ты молчишь? Скажи мне, что-то случилось? Наташа, что происходит? Я ведь могу помочь!
Она сидела на скамейке, прижавшись хрупким обессиленным телом к почти незнакомому парню, и продолжала плакать; по ее щекам ручейками катились слезы.
— Ну что ты плачешь как маленькая? Тебя кто-то обидел?
Она минуту сидела в нерешительности, затем чуть слышно прошептала:
— Почему ты так странно смотришь на меня?
— Потому что ничего не соображу. Ты так неожиданно заплакала.
— Ты, правда, мне поможешь?
— Конечно, обязательно помогу. Какие у тебя проблемы?
Наташа помедлила.
— Только, пожалуйста, не думай, что я какая-то ненормальная.
— Я и не думаю.
— В общем, мне негде жить.
— Как негде? А где же ты ночевала?
— Я нашла квартиру, но там… Думаю, что все-таки надо тебе рассказать. — Она тяжело вздохнула. — Даже не знаю, с чего начать… Понимаешь, со мной вышла такая история, — начала она. И рассказала Диме обо всем, что произошло с ней на остановке и в квартире Марии Степановны.
Дима слушал, сосредоточенно рассматривая перед собой надломленную ветку на дереве, и становился все мрачнее, а когда Наташа умолкла, он встал и, пройдя из стороны в сторону, твердо произнес:
— Я угроблю этого козла! На вокзале, говоришь, тусуется. Угроблю скотину!
Наташа бросила взгляд на его суровое, полное достоинства лицо, в ее широко раскрытых глазах сквозили беспокойство и осторожность. Она поняла, что он не просто высказал угрозу, но наверняка сможет это сделать. Руки ее теребили полотенце.
— Не надо связываться с ним, он когда-нибудь обопьется, сам подохнет, — бросив еще один быстрый взгляд, сказала она. — А ты можешь опять из института вылететь и еще в тюрьму попадешь. Ты только подумай, — убеждала она. — Я тебе не для этого все рассказала. Ты лишь помоги мне другую квартиру найти. Я вчера полдня проездила по городу, — никакого толку, боюсь, и сегодня не найду.
Дима слегка пожал плечами. В нем чувствовалась горячая целеустремленность, спокойная уверенность в себе, от которой, казалось, исходила энергия сильной натуры. Как бы соглашаясь с Наташей и успокаивая ее, он покачал головой, улыбнулся, но потом сразу посерьезнел и сказал:
— Я сам знаю, что нужно делать. Таких козлов мочить надо.
Дима не прикидывался, он от всей души готов был постоять за девушку и отомстить ее обидчику. К тому же желал выглядеть перед Наташей настоящим мужчиной. Также ему было важно, что подумает о нем друг. Он был уверен, что когда Наташа будет дома, расскажет про его поступок своему парню, хотел, чтоб она рассказала, и тот смог бы оценить его благодарность за свои добрые дела во время армейской службы. Наташа встала и посмотрела на нового знакомого с нескрываемой тревогой, словно обдумывая все, что может произойти.
— Дима, скажи, ты же не убьешь его?
Он улыбнулся в ответ и согласно кивнул.
— Ладно, не убью, но проучу так, что запомнит на всю жизнь. Не возражаешь?
— Не возражаю. Ведь за это тебя не посадят.
— А насчет квартиры придется что-то придумать. Знаешь, поехали к Валерке, вот у него и будешь жить. Только надо поспешить, сегодня он с женой на гастроли уезжает, нам надо застать их дома.
Его слова, казалось, повисли между ними. Наташа низко опустила голову, чтобы скрыть чувство, охватившее от мысли, что Дима, пытаясь помочь ей, преследует иную цель, свои интересы. Она вновь пожалела, что пожаловалась ему, решила все-таки самостоятельно найти квартиру и ни от кого не зависеть.
— К твоему другу? — наконец недоверчиво проронила она.
Он заглянул ей в глаза.
— Да. А что тут такого? Ты чего, боишься?
— Дело не в этом.
— А в чем же? Там тебе будет хорошо.
Она помолчала, потом посмотрела на него грустными глазами, недоверчиво покачала головой и ответила:
— Ну, конечно!
— Наташа, Валерка мой друг детства, отличный пацан, мы с ним в одном дворе выросли и сейчас живем в одном доме, на Пушкинской, в самом центре. Оттуда тебе добираться до института будет легко.
— Дима, спасибо тебе. Я сама поищу квартиру.
— Что это значит? Но почему ты мне не доверяешь? — отрывисто бросил он. — Поехали скорее, можем не успеть. Считай, нам повезло, что Валерка сегодня дома.
— А что, обычно его дома не бывает?
— Обычно не бывает, они с женой постоянно гастролируют.
— Они что, циркачи?
— Они? Нет не циркачи. Иллюзионисты они. Поехали! Ты никак не осмелишься, а его жена, возможно, еще не примет тебя. Так что, если ты и пожелаешь, она еще подумает, пускать тебя на квартиру или нет. Короче, на месте все решим. Если все получится, поживешь у них сколько захочешь, а не понравится — уйдешь. — Он замолк в надежде, что ему удалось, наконец, убедить ее, но Наташа по-прежнему колебалась. — Ну что, едем?
— Дай, я еще подумаю.
— Долго думаем.
— Что же я могу поделать? — слабым и жалобным голосом возразила она. — Подожди, не торопи меня, я не знаю, как мне быть. У меня такое предчувствие…
— Это называется не предчувствием, а капризом или упрямством.
Наташа усмехнулась.
— Ты тоже заметил?
— Заметил, сразу заметил! — улыбнулся Дима.
— Мне папа все время говорит, что я от него унаследовала внешность, а от мамы упрямый характер. — Она внезапно почувствовала себя бесконечно усталой, измученной и опустошенной. «Сейчас бы помыться, съесть что-нибудь горячее и уснуть», подумала она и сказала: — Хорошо, я согласна. Только сначала давай заедем к Марии Степановне, я свои вещи возьму.
— Идет.
х х х
Они направились по дорожке, изгибающейся в сторону автостоянки. Подходя к черному «Мерседесу», Наташа нехотя замедлила шаг, остановилась. Дима подхватил ее за руку, открыл дверцу и посадил на переднее сиденье. Тихо загудел двигатель, машина тронулась с места.
— Куда ехать?
Наташа назвала ему адрес, потом спросила:
— Это твоя машина?
Он повернул голову влево, выжидая момент, чтоб влиться в общий поток, и словно не услышал ее слов. Через мгновенье резко прибавил газ и понесся, обгоняя другие машины.
— Дима, это твоя машина? — снова спросила Наташа.
— Ну, а ты как думаешь? — На лице его появилось странное выражение, хотя он все время улыбался. — Ну, что ж не спрашиваешь, где я ее взял?
Наташа пожала плечами.
— А что спрашивать, и так понятно — не сам заработал.
— Не сам, отец прибомбил. Наташа, ты не удивляйся, он большой человек: на таможне работает. У него денег — куры не клюют.
До Александровки они домчались раза в два быстрее, чем Наташа добиралась на автобусе.
— Ну что, — сказал Дима, когда машина остановилась, — ты одна пойдешь?
— Нет, вдруг Борька не спит.
— Точно, я как-то мимо ушей пропустил, что он днем всегда дома. Это то, что мне нужно. — Заглушил мотор и с самым непроницаемым видом сказал: — Пойдем!
Когда Наташа захлопнула дверцу, Дима достал из бардачка выкидной нож, «лисичку», сунул его в карман. У подъезда Наташа подождала его. Вместе поднялись в лифте на шестой этаж, подошли к нужной двери. Наташа сначала прислушалась, затем вставила ключ в замочную скважину, отворила дверь. Они прошли в зал; Марии Степановны не было. Услышав громкий трескучий храп из спальни, Дима мельком огляделся и сказал:
— Ты пока займись своими вещами, приведи себя в порядок, а я побазарю с этим бульдозером.
Наташа почувствовала, как внутри парня вновь закипает гнев от воспоминания о том, что она ему рассказала. Резко схватив его за руку, воскликнула:
— Не надо! Я боюсь. — И умоляюще поглядела на него, пытаясь догадаться, что он с Боровом сделает.
— Можно подумать, что ты хочешь его простить. Мне это не нравится, Наташа. Как можно прощать человека, который издевался над тобой?
Она вновь попыталась говорить о последствиях.
— Наташа, хватит! Нечего бояться. Этот козел получит то, чего заслужил. Он нахмурился, в упор уставившись на нее, и, удерживая свое возмущение, приказал. — Делай то, что я сказал. — От его жесткого голоса все ее тело сжалось, напряглось. — Ну, хорошо. Успокойся. Собирай свои вещи, причешись, а я пока выйду на балкон.
— Я так боюсь. Ты можешь пострадать из-за меня.
— Прости, я не предполагал, что ты так испугаешься.
Вздохнув, девушка медленно подошла к сумке. Нашла расческу, посмотрела на себя в зеркало. Наклонив голову, принялась расчесывать волосы. Они мягко рассыпались по спине, концы их достигали до пояса. Продолжая смотреть на себя в зеркало, она не услышала за спиной шагов Димы, увидела лишь его отражение и оглянулась. Он стоял напротив и смотрел на нее.
— Ты управилась?
— Да.
— А теперь бери сумку и подожди меня на улице.
Она бросила взгляд на его руки.
— Ты все же будешь бить Борова?
— Не волнуйся, только слегка приглажу.
— Я не пойду одна, лучше в кухне постою.
— Ну ладно, иди в кухню.
Когда Наташа ушла, он открыл дверь в спальню — на деревянной кровати со скомканным одеялом, словно в соломенном гнезде, лежал Борька с раскинутыми руками и громко храпел. На журнальном столике рядом стояла бутылка с пивом, на полу валялся стакан. Дима прикрыл за собой дверь, подошел ближе и, рассмотрев жирное оплывшее от пьянки лицо спящего, негромко скомандовал:
— Подъем!
Боров испуганно открыл глаза, не соображая в чем дело, словно зверь, оказавшийся в западне, закрутил головой. Сон мгновенно улетучился. Дима заглянул ему в лицо.
— Не ждал?
Боров уставился на незнакомца. Так они несколько секунд с ненавистью смотрели друг на друга. Затем Боров оглянулся на дверь, видимо, вник в происходящее, стремительно вскочил и кинулся на Диму. Не дав схватить себя, Дима ребром ладони нанес ему сильный удар по шее. Боров упал, тяжело и часто задышал. Полежал и, собрав силы, попытался встать. Но Дима сокрушил его ударом кулака. Боров перегнулся, схватился руками за грудь. Дима отошел к окну и, посмотрев через стекло на улицу, взял с подоконника фарфоровую статуэтку обнаженной женщины, повертел ее в руках, разглядывая внушительные формы, а когда Боров начал выпрямляться, занес ее над его головой. Через мгновенье статуэтка, разбившись о череп, с треском разлетелась по спальне, в Диминой ладони остались лишь гладкие ноги и нижняя часть такого же гладкого туловища. От сильного удара Боров качнулся, с трудом удерживаясь на ногах. Дима дал возможность ему устояться, затем принялся молотить с таким видом, словно хотел превратить его в котлету. Боров сначала пытался вырваться из рук его, но вскоре прекратил сопротивляться и громко взвыл.
Наташа прежде никогда не слышала такого вопля и подумала, что ему пришел конец. Она вбежала в спальню. Бросившись к Диме, схватила его за руки и прикрыла Борова своим телом, словно щитом. Внезапно Боров замолк, она оглянулась — он лежал как мертвый. Дима выразительно выругался, но тут же с извиняющейся улыбкой на губах успокоил ее:
— Прекрати визжать! Живой он. Видишь, как хорошо дышит.
На самом деле Боров дышал плохо: прерывисто. Вероятно, Дима повредил ему ребро, а возможно и сломал, когда в последнюю секунду ударил кулаком в грудь. Замолчав, Наташа немного пригнулась и затаилась — не последние ли это вздохи? Вдруг Боров заморгал и стал со стоном переворачиваться, медленно поджимая под себя ноги. Устроившись удобнее, он уперся о пол руками, чтобы подняться, но тут же зашелся глухим надрывным кашлем.
— Слава Богу. Дима, побежали скорее отсюда. — Она потянула его за собой.
— Дыши глубже, козел, — Дима пнул поверженного ногой, в зале прихватил сумку, вслед за Наташей вышел из квартиры и захлопнул входную дверь.
В квартире напротив громко звучал хриплый голос Высоцкого, несколько мужчин рьяно подпевали ему и, поддаваясь ритмам музыки, то ли топали ногами по полу, то ли стучали руками по столу. Наташа хотела запереть замок, но Дима ловко выхватил из ее пальцев ключ, приоткрыл дверь и бросил его в коридорчик. Услыхав, что пришел в движение лифт, они на всякий случай спустились на несколько ступенек вниз.
— Из подъезда выйдем по одному, — сказал Дима. — Сначала я, потом ты.
Дима держал руль одной рукой, другой время от времени легонько направлял туда-сюда короткий рычажок коробки передач; лицо его было невозмутимым, в то же время несколько озадаченным. Ему хотелось знать, о чем Наташа думает в эту минуту, не считает ли, что он очень жестокий, несдержанный.
Однозначно, узнав, что она девушка его друга, отношения с ней должны быть соответствующими, чисто дружескими. А внутри парня затаилась подленькая надежда на то, что со временем она отдаст предпочтение ему. Тогда уж все будет по-честному, по крайней мере, совесть его будет чиста. В общем, сам он не предпримет никаких усилий для этого, но и отвергать ее тоже не будет. Если вдруг такое случится, она сама все объяснит Виктору. Другом его он тогда, разумеется, уже не сможет считаться, но и не найдется оснований сказать, что он поступил подло. «Плохо это, отвратительно, но ничего не поделаешь, и не стоит себя обманывать, я все равно буду ждать такого момента. Надо признать это и сказать себе честно. Что же в ней такого необычного, что я так запал на нее? Черт знает! Вот ведь, что получилось, блин». Он повернул голову и, прервав незамеченное обоими молчание, заботливым голосом, каким обычно спрашивают родители своих детей, поинтересовался:
— Ты сегодня ела?
— Не-ет.
— Сейчас перекусим у Валерки. Я бы тебя к себе домой пригласил, но знаю, что не пойдешь. Мы же с Валеркой живем в одном доме. Я тебе уже говорил об этом?
— Говорил.
— Даже в одном подъезде. Только не волнуйся, он отличный парень и жена у него хорошая, вот увидишь. Будешь у них жить — не тужить.
— Они одни, без родителей?
— Родители в Москве, им там дали квартиру. Валеркин отец, как и мой, тоже большой человек, два года назад его перевели в Москву, в правительстве работает. Министр, блин. Поняла? Не халя-маля! А эту квартиру он оставил Валерке.
Дима свернул на Пушкинскую улицу, в середине квартала резко затормозил.
— Вот в этом доме будешь жить. — Он показал на девятиэтажное здание с множеством балконов. — Пошли.
х х х
Они поднялись на второй этаж, остановились у коричневой металлической двери, Дима нажал на кнопку. Дверь распахнулась — на пороге предстал высокий молодой мужчина с веселым и приятно-хитроватым лицом.
— Димка, ты? Здравствуй! — удивленно произнес он. У него оказался густой низкий голос. — Вот так сюрприз! Да не один, а с такой чудесной девушкой. Проходите.
Отступив и пропустив Наташу, он, как-то особенно дотошно окинув взглядом подъезд, захлопнул дверь и обнял Диму за плечи. В эту же минуту в прихожую выпорхнула его жена: совсем молоденькая, со стройными ножками, лукавыми темными глазами, нежной смуглой кожей и знойной обаятельной улыбкой. Она, видимо, только что приняла душ и причесала свои волнистые каштановые волосы, потому что выглядела завидно свеженькой, как подаренная кукла. Сунув руку в широкий карман черного с розовыми цветами халатика, она с непосредственным восторгом воскликнула:
— Ой, кто к нам пришел!
— Знакомьтесь, — сказал Дима. — Это Наташа, это Оксана, а это Валерка, современный нигилист.
Валерка обратил внимание на сумку, которую Дима держал в левой руке, усмехнулся.
— Конкурент, что ли?
Дима рассмеялся.
— Не смеши меня. Это Наташины вещи.
— Итак, если я не ошибаюсь, ты решил обрадовать нас знакомством со своей девушкой.
— Наташа не моя девушка, Наташа девушка моего друга.
— Вот черт! — почесал затылок Валерка, невольно сделав шаг к Наташе. — Не повезло мне, думал, теперь всегда смогу любоваться твоими голубыми глазами.
— Отстань, чего ты ее смущаешь? — возмутилась Оксана.
— Не отчаивайся, — улыбнулся Дима, — у тебя будет такая возможность. — И повернулся к Оксане. — Оксана, у нас с Наташей сегодня столько важных дел было, нам даже позавтракать не удалось. Ты не дашь нам умереть с голоду?
— Конечно, мои дорогие, сейчас я вас накормлю. Мы сами как раз собрались поесть. Наташа, проходи в кухню и вы тоже.
Все четверо прошли в кухню. Глаза Наташи невольно сделались удивленными, — такой просторной и с таким шиком обставленной оказалась эта комната: пеналы, шкафчики, отделанные кафелем стены, газовая плита, — все одного цвета, под дерево.
— Кушайте на здоровье, — сказала Оксана, усадив всех за стол и подавая в тарелках поджаренные котлеты с гарниром, ветчину, тонко нарезанные ломтики хлеба.
Наташа очень проголодалась, от запаха домашних котлет она проглотила слюнки и потянулась к вилке. Валерка взял крепкой рукой с длинными, как у музыканта, пальцами бутылку белого вина.
— Будете? — Никто не изъявил желания. Он налил вино в стакан. — За знакомство! — Выпив, приложил к губам салфетку. — Ну-ка, что мы тут с Оксаночкой сотворили.
Завязался разговор о том, о сем. Преодолевая застенчивость, Наташа еще больше чувствовала себя скованной от необычной обстановки, по этой причине не осмеливалась вступать в беседу, лишь ела и слушала.
— Моя душа истерзана тоской, — с серьезным видом проговорил Валерка. — Придавили меня заботы, головы от них не могу поднять. Эх, вернуться бы снова в далекую молодость — самую замечательную пору моей жизни.
— Вы думаете, я ему надоела? — засмеялась Оксана. — Это он в квартире не хочет убирать, боится подойти к пылесосу. Сегодня из-под палки заставила делать котлеты, так он теперь весь истосковался по холостяцкой жизни.
— Какая ты догадливая. Впредь буду иметь в виду, — отшутился Валерка и посмотрел на часы. — Вы извините, у нас билеты на поезд.
— Я знаю, — сказал Дима. — Потому мы с Наташей и поспешили застать вас дома.
Валерка чуть сощурился и, взглянув на Диму, продолжал улыбаться. Дима прочитал в его глазах, что он пытается понять причину их с Наташей визита, но молчит, ожидая, когда Дима сам все ему расскажет. И Дима не стал больше медлить.
— Валера, ты помнишь, я тебе рассказывал про своего армейского друга из Семикаракорска?
— Ну да, конечно.
— Так вот… Наташа его девушка. Она поступила в институт, а жить ей негде. Нашла одну квартиру, но там и хозяйка, и сын ее — оба алкаши.
— Помочь такой девушке — это святое. Какие проблемы! Я думал, что-то серьезнее. Оставайся, Наташа, у нас и живи, сколько хочешь, будете вдвоем с Оксаночкой котлеты жарить. Ты как, не против? — спросил он жену.
— Да ради Бога, — посмотрев на Наташу пристально и доброжелательно, ответила она. — Тебе у нас будет удобно жить, квартира большая, комнат достаточно. И никто не будет мешать заниматься, ведь мы дома практически не бываем. Ну что, кофе?
— Я не хочу, — вставая, сказал Дима. — Ну вот, Наташа, все и уладилось. Спасибо тебе, Оксана.
— Да брось ты, какие дела? Я даже рада. Вот, Наташа, возьми мой ключ, только не потеряй.
Валерка замысловато ухмыльнулся.
— Так что, Наташа, располагайся и не стесняйся, будь как дома. Ну, девочки, пока еще есть время, попейте кофе, а мы с Димой немного поболтаем.
Оксана подала кофе Наташе, налила себе и заговорила веселым и беззаботным голосом, как с давней подругой, легко разрушив Наташину скованность.
Дима с Валеркой, вышли в гостиную, сели на кресла.
— Наташа — симпатяшка.
— Понравилась?
— Ага.
— Мне тоже. Классная девочка… Мы же встретились совершенно случайно. Представляешь, как получилось? Увидел ее в аудитории и решил познакомиться, а когда разговорились, оказалось она из Семикаракорска, ну и дружит с Витьком.
— Невероятно!
— Да. Как это ни странно, вот так бывает. Надо будет смотаться к нему. Расскажу — не поверит. Да и вообще, мы после армии ни разу не виделись. Нам есть чего вспомнить. Так вот… Когда Наташа узнала, что мы с ее парнем вместе служили в армии, рассказала мне о своей беде. Она по объявлению нашла квартиру, в Александровке, а хозяйский сын по пьяни начал к ней приставать. Я ему, конечно, сегодня объяснил, как надо к девушкам относиться.
— Такой красивой девушке нельзя жить где попало.
— Да она в общежитие хотела, но там места не досталось.
— В общежитии — тем более, — сказал Валерка, о чем-то подумал и добавил: — Вокруг столько дерьма. Пусть живет у нас и ни о чем не беспокоится. Ты знаешь, я вообще считаю, не нужно размещать вузы в таких больших городах, как Ростов. В этом нет никакой необходимости. Почему бы их ни рассредоточить по маленьким городкам, поближе к природе, где нет ни суеты, ни шума. И студенты, и преподаватели могли бы постоянно бывать на природе, дышать свежим воздухом. При умственных нагрузках это очень важно.
— Я согласен с тобой. Насколько больше у них оказалось бы свободного времени. Вместо толканья в троллейбусе, они могли бы, например, погонять футбол или сходить на речку. Вполне возможно, что со временем так и будет. Правда, большие средства нужны. Это же надо заново построить корпуса, общежития, лаборатории.
— Ну и что? Ты знаешь, какие деньги в нашей стране расползаются по карманам чиновников? Тебе и не снилось. Так что при наличии желания государство это сделает на раз-два.
Они еще поговорили о футболе, о фанатах, хотя сами никогда ими не были.
— Черт с ним, с футболом, мне стало как-то все равно, кто выиграет, кто проиграет, — сказал Дима. — Лучше скажи, как у тебя дела.
— Все нормально. Работа чистая, клиентура сплошь интеллигентная, так что не жалуюсь.
— Куда вы сегодня наметили?
— В Тольятти.
— Далековато чего-то.
— Нам нельзя крутиться на одном месте, надо постоянно менять направление.
— Так и будете гастролировать? У вас же полно денег, хватит до конца жизни.
Валера рассмеялся.
— Хватит, если только я не буду ничего покупать.
— Я серьезно говорю. Я бы на вашем месте бросил все, приобрел домик в Сочи, на берегу моря, или построил особняк среди гор в Абхазии и наслаждался природой.
— Не, не тянет пока.
— Почему? Это была твоя мечта, иметь домик на берегу моря и белоснежную яхту.
— Понимаешь, не могу остановиться, когда вижу в окнах чужих квартир несметные богатства. Безбрежное море деятельности. К тому же большие деньги завораживают, не дают покоя моей душе. Она у меня только и унимается, когда кого-то обчищу. Это такое непередаваемое ощущение. Так что отдыхать пока не собираюсь: ни на море, ни под охраной с видом на небо в клетку. Вот уж когда постарею… — Он недоговорил, взглянул на часы и крикнул жене: — Оксана, осталось двадцать минут.
— Я уже почти готова, — торопливо ответила она, явившись в короткой джинсовой юбчонке и красивой трикотажной блузке. Посмотрела по сторонам, словно в поисках того, что обязательно надо взять с собой в дорогу, и, спрятав свои хитроватые глаза за большими темными очками в тонкой оправе, исчезла за дверью.
— Куртку не забудь! Там по вечерам может быть уже прохладно. Простынешь, а мне потом переживай.
— Какой ты у меня заботливый, и что бы я без тебя только делала? Даже представить страшно. Сам-то свитер возьми и туфли почисти.
— Делать мне больше нечего, поторапливайся, давай!
Оксана пропустила его указание мимо ушей, остановилась на минутку, будто не могла что-то вспомнить, взглянула на Наташу и позвала ее.
— Пойдем, я покажу твою спальню.
Наташа последовала за ней в огромную комнату с окнами, закрытыми плотными красными шторами и потому погруженную в полумрак. Посередине стояла кровать с балдахином, воздушным розовым покрывалом и двумя подушками поверх его. Слева, между окном и глухой стеной — мягкий угловой диван и столик. Вдоль противоположной стены — несколько шкафов, до предела забитых фотоаппаратами, видеокамерами, красивыми глянцевыми коробками.
— Холодильник в твоем распоряжении, — не обращая внимания на то, с каким изумлением Наташа разглядывает комнату, сказала Оксана. — Бери все, что ты захочешь, не скромничай. Мы вернемся, вероятно, в понедельник ночью. Если тебе не трудно будет, чего-нибудь приготовь и нам поесть.
— Обязательно приготовлю. Вы чего любите?
— Я пельмени, а Валерка на голодный желудок съест хоть волка живьем, — сказала, засмеявшись, Оксана, на секунду обняла Наташу и ушла в другую комнату.
Валерка сменил джинсы на черные брюки, прихватил небольшую сумку.
— Ну, пока, мы погнали. Да, Дима, чуть не забыл. Завтра ко мне должен прийти мытарь, если увидишь его, скажешь, что приедем где-то через недельку. Хорошо?
— Это обязательно?
— Да нет, если случайно встретится, — ответил он и вышел из квартиры.
Тут Наташа заметила, что и Оксаны уже нет, а Дима стоял в прихожей. Ей стало отчего-то не по себе. Она быстро покосилась на закрытую дверь, растерянно опустила ресницы, чтобы не взглянуть на его лицо и не выдать своего ощущения боязни. Она хотела что-то сказать, но удержалась; испуг еще отчетливее изобразился на лице ее. Дима неопределенно улыбнулся, сделал шаг к двери и, обозначив свое намерение уйти, остановился. Наташа восприняла его жест, как очень дружелюбный, поняла, что он сделал это с умыслом.
— Что-то не так? — спросил Дима.
— Я не пойму, что они за люди.
— Что именно тебе непонятно?
— Почему они так запросто пустили меня к себе жить и отдали ключ от квартиры? Ведь они совершенно не знают, кто я такая.
— Наташа, они мои друзья. Только поэтому. Ничего странного и загадочного в их поступке нет. Я же тебе рассказывал, что мы с Валеркой выросли в одном дворе и относимся друг к другу как братья. Когда нужно, и я ему помогаю, что ж здесь непонятного? И для тебя я сделаю все, что в моих силах, потому что Витек тоже мой друг.
— Дима, а кто такой мытарь, про которого тебе говорил Валера?
— Это мент, майор милиции.
— Почему же он его зовет мытарем.
— Ты знаешь, кого раньше так называли?
— Какого-то человека, замученного мытарствами, наверное.
— Нет, так в древности называли сборщиков налогов. А менты тоже обирают людей, поэтому Валерка и называет всех их мытарями.
— Вот интересно. Для чего же этот мытарь должен к нему прийти? Обобрать его?
— Вот именно. Он крышует Валерку и Оксану.
— Что значит крышует?
— То есть прикрывает, ограждает от ответственности за преступления. А они ему за это платят.
Наташа сделалась очень серьезной и спросила:
— Ты хочешь сказать, что Валера с Оксаной преступники? Ты же говорил мне, что они эти… иллюзионисты. Это неправда?
— Нет, неправда.
— Тогда кто?
— Жулики они. Квартиры обворовывают.
— Жулики? — удивленно переспросила Наташа и хмыкнула, показывая, что не верит ни единому его слову. — Не может быть. Ты пошутил?
— Нет, — ответил Дима, — я серьезно сказал, домушники они. — И чтобы не быть голословным, предложил: — Пойдем, посмотрим их семейное гнездышко, ты убедишься.
Наташа недоверчиво отстранилась.
— Не хватало только.
Но Дима взял ее за руку, подвел к одной из комнат и раскрыл дверь. Наташа на минуту лишилась дара речи: комната напоминала склад магазина радиотоваров, меховых изделий, а также импортной одежды. Прямо на полу стояло несколько телевизоров, музыкальных центров и магнитофонов, вдоль стены висели норковые шубы, десятка два мужских костюмов, целый ряд платьев, блузок, юбок самых различных цветов и фасонов, на другой вешалке — с полсотни мужских рубашек.
— В спальню не пойдем, без меня посмотришь, — сказал Дима и повел ее в следующую комнату.
Она, по всем признакам, служила для отдыха. На стенах в богатых резных рамках висели картины, на столах и тумбочках по обе стороны роскошного дивана стояли хрустальные вазы, бронзовые статуэтки, судя по всему, старинные. На полу лежал мягкий ковер с немыслимыми узорами и пушистым ворсом. У Наташи было ощущение, что она попала в музей изобразительного искусства.
— А ведь правда! — проговорила она и смешно заморгала глазами. — Я не понимаю, ты же сказал, что презираешь тех, кто ворует, а сам дружишь с жуликами. — В голосе ее звучали робкие нотки и недоумение.
— Дело в том, — стал объяснять Дима с невозмутимым видом, — что Валерка с Оксаной необыкновенные жулики, справедливые. Они обворовывают квартиры только тех, кто сам грабит государство и народ. Особенно взяточников: прокуроров, начальников милиции, врачей, чиновников и депутатов.
— Да? — Наташа задумалась. — Ну, с начальниками и врачами понятно, все знают, что они взятки берут, а причем тут депутаты?
— Как раз их Валерка больше всего и ненавидит. Он говорит, что депутаты — враги народа, потому что бессовестные. Люди им доверяют, а у них только одна цель — втихаря грести под себя. Россия — страна чиновников и для чиновников, они безудержно разрастаются и жиреют. Прежде депутатов избирали по разнарядке: столько-то рабочих, столько-то крестьян, а теперь народ голосует только за чиновников; такая вот у простых людей беззаветная любовь к начальству пробудилась. Ты думаешь, почему они так мечут икру перед выборами, налетают на избирателей, как вороны на кости, оккупируют телевизоры, улицы и заборы? Чтобы изо всех сил трудиться на благо общества? При большом желании этого можно достичь и без депутатского мандата. Тут причина в другом — они стремятся в депутаты ради привилегий и возможности набивать собственные карманы. Это каста неприкасаемых, законы на них не распространяются, вот Валерка и решил своим методом бороться с ними, наказывать хотя бы некоторых. Так он выражает свой протест обществу. У него терзающаяся неуемная душа.
— Что вы все тут какие-то душевнобольные. И ты, наверное, жулик и тоже испытываешь душевные муки?
— Не, я не жулик.
— Ну, скоро станешь. Ведь с кем поведешься, от того и наберешься.
— Жуликами не становятся, жуликами рождаются.
— Даже так?
— А как же? Для того, чтобы воровать способности нужны.
— Значит, Валерка талантливый жулик?
— Конечно, у него это наследственное, от отца передалось.
— Оксана — тоже?
— Оксана вообще одаренный человек, она даже гипнозом обладает.
— Здорово! И я хочу. Пусть она меня научит.
— Не получится, не каждому дано. Мы с тобой, Наташа, совсем другие люди, обреченные на честную жизнь.
— Ты-то чего ко мне клеишься? Или ни грамма не унаследовал от своего отца.
— Я в мать пошел, она инженером работает.
— Как же тебе, бедненькому, не повезло. Сейчас бы шнырял по чьей-нибудь квартире и засовывал за пазуху серебряные ложки. — Она недоверчиво взглянула на Диму. — Почему же ты сразу мне не сказал, кто они такие?
Дима чувствовал, что испытывает она. Взявшись за ручку и аккуратно закрыв дверь в комнату, он очень спокойно сказал:
— Тогда бы ты не поехала со мной к ним, и это было бы твоей ошибкой. А я хочу, чтобы ты жила в нормальных условиях.
— Дима, а почему их не посадят?
— Я же сказал, что их мент крышует. Раньше они воровали в Ростове, но однажды этот майор поймал их с поличным. Они откупились и договорились между собой, что впредь в Ростове не будут чистить квартиры, будут промышлять по другим городам. И теперь в случае подозрения, когда в наш отдел милиции присылают запросы, он подтверждает их алиби. — Дима помолчал. — Ну, как ты? Остаешься?
Наташа грустно вздохнула.
— Не знаю даже…
— Ты недовольна чем-то? Тебе не нравится, что они жулики?
— Довольна. Пусть воруют, мне-то что.
— Тогда давай так: поживешь немного, потом примешь окончательное решение.
— А сколько я буду платить за такую квартиру?
— Ты Оксану об этом не спрашивала еще?
— Нет.
— Вот хорошо. И не спрашивай, рассердится. — Он улыбнулся. — Значит, договорились?
Наташа промолчала.
Не дождавшись ответа, Дима спросил:
— Ты когда поедешь домой?
— В субботу, не в эту, а в следующую.
— Если хочешь, можем поехать вместе, на машине. Я решил своего друга повидать. Хочешь?
— Ну, поехали.
— Все будет хорошо. В субботу я за тобой заеду, — сказал на прощание Дима.
х х х
Наташа заперла дверь, обдумывая происшедшее, постояла, затем прошла по прихожей, заглянула в спальню, пропущенную при совместном с Димой осмотре квартиры. Оглядев сказочную красоту и роскошь комнаты, она подошла к тумбочке, на которой стояла расписанная золотом ваза для цветов. Взяла ее в руки, полюбовалась. Ни разу не видала она такой диковинной вещи. Вероятно, вазу привезли из далекой страны, скорее всего, с Востока.
«Эта штука, должно быть, стоит очень дорого», — предположила Наташа и поспешила поставить вазу на место. Оглядела всю спальню еще раз и пошла в кухню. Заглянула в непомерно высокий холодильник. Он был забит до отказа. С таким же удивлением она осмотрела ванную комнату. Не удержалась, открыла сверкающие никелем краны. Пока хлынувшая с шумом вода бурлила и заполняла ванну, разделась, перебрала на стеклянной полке тюбики и флакончики. Ей понравился один с красивым трехгранным колпачком. Она побрызгала из него в ванну и стала рукой размешивать воду. Легкая белоснежная пена вспучивалась, нежно искрилась и источала весеннюю свежесть ландыша. Когда невесомые пышные клочья добрались до краев, забралась в ванну и счастливо зажмурилась.
Искупавшись, заварила крепкий чай, попила. Раздумывая, чем заняться, выглянула в окно. Был изумительно ясный день. По аллее гуляли люди. В такие дни не сидится дома, что-то словно тянет на улицу, и ее ноги сами направились к гардеробу ворованных вещей. Через несколько минут она уже стояла перед зеркалом, рассматривая себя в новом наряде: черной декольтированной футболке, почти такой же, как у той гордой длинноносой однокурсницы, которая сидела в аудитории рядом с ней, и короткой джинсовой юбочке. Покрутившись, отметила, что действительно красавица и вышла из квартиры.
На улице по-летнему ярко светило солнце, в листве деревьев кружился теплый ветерок, иногда он касался Наташиных распущенных волос, и тогда они чуть-чуть развевались. Девушка ловила мимолетные взгляды прохожих и думала: «Вот сейчас бы оказаться в хуторе, чтобы меня в таком наряде увидел Эрудит». И ей захотелось домой, захотелось самой увидеть его, поговорить с ним. Она долго бродила по Пушкинской, потом свернула на перекрестке, вышла на улицу Энгельса, на которой было очень шумно, оживленно от мчащихся машин и несметного числа людей.
Мысли уносили ее к Эрудиту и вечером, когда она лежала в новой кровати под легким пуховым одеялом. Загадав по- девичьему обычаю: «Ложусь на новом месте, приснись жених невесте», она попыталась уснуть, но сон долго не приходил. Вероятно, потому, что была очень взволнована: столько пришлось пережить за прошедшие сутки. Наконец, ощущая, как по всему телу разливается приятное тепло, понемногу успокоилась, постепенно мысли об Эрудите заслонили собой все неприятные события в ее воображении. Дремотно вздохнув, она повернулась на бок, подсунула руку под голову. «Вот бы он увидел меня в такой кофте и юбочке», — это было последнее, о чем подумала Наташа. На губах ее промелькнула детская улыбка и, незаметно для себя, она погрузилась в сладкий глубокий сон.
х х х
Этой ночью так же долго не мог заснуть и Эрудит. Двоих влюбленных разделяло расстояние в сотню километров, но как схожи были их думы, желания и надежды. Ради того, чтобы только на мгновенье увидеть Наташу, он готов был на все. С той самой минуты, когда они расстались, время для него шло в муке ожидания и мечтах о ней: самой нежной, самой прекрасной. Ему вспоминались ее необыкновенно голубые глаза, ее сияющая, такая невинная и такая чистая улыбка. Он думал о том, что оставшиеся до ее приезда на выходные девять дней и девять ночей будут тянуться все медленнее, но, в конце концов, наступит та минута, когда он подъедет на мотоцикле к ее дому, а она, очень соскучившись, выбежит навстречу и бросится в его объятия.
Между тем ночной сумрак рассеивался, временами тесную хату наполняло голубое сияние; Эрудит легко мог рассмотреть в ней стол, беленую печь, чайник, стоявший на электроплитке. Так он лежал, оглядывая свою хату и прислушиваясь к отдаленным звукам сонного хутора. Сколько же сейчас времени? Эрудиту казалось, что скоро утро. Он откинул одеяло, встал и подошел к маленькому окну. За окном прозрачный месяц скользил по небу и нырял в бесконечные облака. Эрудит включил свет — часы показывали без четверти два; он щелкнул выключателем, снова подошел к окну. Месяц все нырял и нырял в облака: холодный, безмолвный и одинокий; Эрудит понаблюдал за ним с минуту, затем отвернулся от окна и упал на постель. Когда же закончится эта ночь? Закрыв глаза, он начал снова представлять встречу с Наташей, и мечтания постепенно перешли в сон. Внезапно чей-то глухой отрывистый голос нарушил его приятные сновидения: «Несбыточны твои мечты, больше никогда ты ее не увидишь». Эрудит мгновенно проснулся, его охватило ужасное беспокойство, он привстал, огляделся, чтобы убедиться, что в комнате никого нет, что голос ему лишь почудился. «Какая ерунда померещилась». Он закрыл глаза и хотел опять заснуть, но уже не смог.
Эти слова, услышанные сквозь сон, так сильно всполошили душу Эрудита, что им овладела безотчетная тревога, которая не оставляла его и все последующие дни.
х х х
В пятницу после работы, желая хоть как-то отвлечься от навязчивого прорицания, он договорился с Борькой Лагуновым пойти на рыбалку. Взял удочку, позвал еще Генку Шмелева, который случайно попался на глаза, и друзья отправились на речку. В начале сентября устойчивые солнечные дни все еще напоминали о летнем зное, но в воздухе уже ощущалась свежесть. И в этот вечер погода стояла ясная, тихая. Со стороны хутора дул слабый ветерок, который рябил поверхность реки.
Рыбаки с удочками в руках расположились возле камышей, на пологом берегу. Эрудит изредка перекидывался двумя-тремя словами со своими друзьями, но целиком поглощенный мыслями о Наташе, оставался не в духе, — не помогали ни речка, ни рыбалка. Обычно воспринимающий мелкие неудачи с иронической ухмылкой, он непомерно возмущался по поводу плохого клева и из-за своего нелепого возмущения стал злиться на самого себя. Его настроение окончательно испортилось, когда Борька напомнил, что завтра у Нины с Женькой Лопачуком свадьба, и пошутил:
— Как же они собираются жить, будут вместе плавать по морям или ей, бедненькой, придется скучать на берегу? Она не посоветовалась с тобой?
Эрудит нахмурился.
— А чего ты-то беспокоишься? Не волнуйся, они как-нибудь без нас с тобой разберутся. Все нормально у нее будет. Станет морячкой, квартиру в городе дадут. Это мы с тобой трактористы, а Женька молодец, неплохую профессию приобрел.
— Романтическую, — вставил Генка.
— Твоя Ниночка настырная, но интересная. Все равно, тебе жалко ее, вижу, какой расстроенный, — продолжал Борька, поправляя червя на крючке.
— А ты как думаешь? Первая любовь, — холодно ответил Эрудит. Неторопливо встал и, бросив взгляд на друга, который приготовился еще что-то сказать, улыбнулся. — И хватит душу мне теребить, ты же прекрасно знаешь, что Нина давно не моя, а Женькина. — Он еще постоял немного, посмотрел на воду, покрытую спокойной мелкой рябью. — Вам еще не надоело?
— Да что-то сегодня хреново идет… — начал было Борька. Но Генка опередил его и выпалил на одном дыхании:
— Давайте еще подождем, сейчас начнется клев, видите, малек запрыгал.
В этот момент действительно возле камышей, рикошетя по водной глади, серебристыми брызгами засверкала мелкая рыбешка. Борька уселся поудобней.
— Ну, ловите, — сказал Эрудит. Смотал удочку, отдал Генке своего единственного гибрида и ушел.
х х х
Накануне свадьбы Нины и Женьки Лопачука весь хутор только о них и судачил. Обсуждая предстоящее событие, женщины высказывали самые различные предположения по поводу такого поворота, строили догадки, пытаясь понять, почему после стольких лет дружбы с Эрудитом Нина неожиданно решила выскочить за Женьку. Для подозрения ее в конфузных делах никаких фактов не выявлялось, и каждая судила о ней в меру своей испорченности. Одни с неописуемым восторгом наперебой расхваливали Женьку, говорили, что ей просто посчастливилось отхватить такого парня; другие, в том числе обе Женькины родные тетки, хаяли его, нашептывали, что он ей не пара. Нине пришлось столкнуться с такими несуразными выдумками, что она почти не удивилась, узнав о том, что выходит за Женьку по расчету, так как его направляют на работу за границу, то ли в Америку, то ли в Европу. Она все только отшучивалась, никому ничего не объясняя. Потом ей надоела такая озабоченность любопытных казачек, стала стараться реже попадаться людям на глаза.
И этим вечером Нина сидела с Женькой подальше от чужих глаз, на бревне за его двором. Разговор между ними не клеился. Она находилась в глубоком унынии, одолеваемая самым мучительным для молодой девушки страданием из-за отвергнутой любви. Воспоминание о разлуке с Эрудитом лежало камнем у нее на сердце. С юных лет она была влюблена в Эрудита. Да что там влюблена, была без ума от него, и когда он, зная о подлинно страстных чувствах девушки, отмахнулся от нее, она никак не могла смириться с мрачной истиной, с каждым днем все больше цепенела от холода одиночества, а горькая обида разрывала ее душу на части. Нину не покидало ощущение, что напрасно решила выйти замуж за Женьку. За несколько встреч она нисколько не привыкла к нему, к его постоянному присутствию. Ей представлялось, что пройдет еще пять, десять лет, она и тогда не сможет привыкнуть к нелюбимому мужу.
Задумавшись, незаметно для себя Нина тяжело вздохнула и совсем загрустила. Женька попробовал развеселить ее анекдотами о Вовочке, но тщетно, Нина лишь для приличия улыбнулась; ее задумчивый взгляд устремился куда-то далеко-далеко. А Женька в это время не сводил своих глаз с нее.
— Почему ты такая невеселая? — прикоснувшись к ее голым коленям, — спросил он.
Нина нервно отдернула его руку, придумала какую-то отговорку. Женька выслушал, продолжая смотреть на ее грустное лицо. Она казалась ему такой прекрасной. Странное, смешанное чувство, непонятно — горести или счастья, шевельнулось в его сердце. Схожее чувство, вспомнил он, возникло в нем и тогда, когда она неожиданно позвала его гулять с собой.
«Как бы не поссориться перед самой свадьбой, — смутно пронеслось у него в голове, — ведь больше никогда я не встречу такую чудесную девушку!» Ему не хотелось верить, что он не нравится ей, это было бы уж слишком. Просто между ними пока лежит отчуждение, которое нужно перешагнуть. Ему показалось, что случай для совершения этого геройского действия настал именно сейчас, и он вдруг обнял Нину, страстно сжал в своих объятиях и не давал ей освободиться, как она ни старалась.
— Женька, — без намека на притворство возмутилась девушка, — отпусти меня!
Он еще сильнее прижал ее к себе и осмелился припасть губами к ее губам. Внезапно Нину охватила ярость.
— Ты что, спятил? — гневно вскричала она. — Чего ты меня тискаешь, я тебе что, плюшевый медвежонок какой-нибудь?
Женька отпустил ее. Нина немного отшатнулась, вытерла ладонью губы.
— Извини, — примирительно произнес он. — Не обижайся.
— Мне на тебя нельзя обижаться. Но я не думала, если честно, что ты такой наглый, — как бы сама себе сказала Нина, подняв голову и напряженно вглядываясь в темное небо.
Она посмотрела на лесополосу, в которой много лет тому назад ее, с растрепанными волосами, всю перепачканную в тютине, впервые поцеловал Эрудит, снова тяжело вздохнула и подумала: «Ничего в моей жизни уже не изменить… Ничего… Сама во всем виновата… Как это грустно…»
Женька все так же смотрел на свою невесту и восхищался ее красотой, а сердце его сжималось: напрасно он обнял и поцеловал ее. Его взгляд, полный мучительной тревоги, не отрывался от ее глаз, он словно боялся, что она вот-вот встанет и уйдет. Об этом было страшно даже подумать! Наконец, опять решился извиниться и прерывающимся голосом, который явно изобличал его беспокойство, произнес:
— Нина, чем я могу искупить свою вину? Прости меня, пожалуйста.
Нина не ответила, и вновь повисла между ними неуклюжая тишина. Женька теребил нервно свои пальцы.
— Почему ты меня не можешь простить? — спросил он. — Нина, извини за то, что я так сделал…
Он взял ее за руку.
— Пусти. Что тебе надо? Кажется, я всё сказала, никакой обиды у меня нет. — Нина замолчала, как будто бы перенеслась в другое место и уже не замечала его. Тяжелая тоска сидела в ней. Девушке было очень плохо, и сейчас, сию минуту, ей захотелось убежать к Эрудиту, убежать навсегда. «Я хочу быть с Эрудитом, я никогда не разлюблю его, и мне не нужен никто, кроме него. Никто. Думала сделать ему назло. Зачем? Глупо, очень глупо. Сама во всем виновата… Зачем познакомила его с Наташей? Что я наделала!.. Что я наделала!.. Какая я дура… Господи, что я наделала!.. Почему, почему так? Почему я такая глупая?» Она чувствовала себя несчастной, подавленной. Вдруг, словно вспомнив о Женьке, посмотрела в его сторону и сказала: — Я понимаю тебя. Очень понимаю.
Женька почему-то ободрился, вскинул голову, выпрямился.
— Я просто думал, что завтра у нас свадьба, а мы еще ни разу не поцеловались. Прости, пожалуйста.
Нина пожала плечами.
— Ты читал «Смерть чиновника» Чехова?
— Да. А что?
— Ничего. Там тоже один извинялся, извинялся и, в конце концов, умер. — Снова возникла пауза, которая, как тонконогий паук, начала плести между ними неприятную липкую паутину. Словно смахнув ее рукой, Нина сказала: — Женька, ничего страшного не произошло, просто я не люблю такие нежности. Все нормально, забудь об этом. Ладно?
Хутор постепенно замирал. Вскоре стало совсем тихо, только деревья шелестели листвой. Даже вдалеке не было звуков. Но вот где-то на улице застучали в окно, видно, какая-то девчушка прибежала с улицы и подавала сигнал матери. Немного погодя послышалось, как отворилась дверь и донесся сонный голос:
— Это ты?
Ответа не последовало, только хлопнула дверь. Минуты через две в Женькином дворе испуганно загалдели гуси, за стеной сарая, устав жевать жвачку, сытно выдохнула корова. Эти звуки в ночной тишине, с которыми скоро придется навсегда расстаться, показались Нине такими родными и тоскливыми. В груди ее заныло. Она обвела взглядом улицу, покачала головой, как будто бы хотела избавиться от грустных мыслей, и снова в ее памяти возник образ Эрудита. Ей не верилось, что еще недавно они вдвоем гуляли по этой улице, беспечно разговаривали, смеялись, целовались. Девушка пробовала думать о предстоящей свадьбе, но помимо воли вновь и вновь приходили непрошеные мысли и подобно жажде, не давала покоя несообразная тайна, которая проявлялась в ее голове все настойчивей и четче. С Ниной происходило что-то такое, чего с ней никогда не бывало. Да, она больше не надеялась вернуть Эрудита, но беспрестанно мечтала о нем, ждала какого-то чуда, теперь же в ее мыслях появилось большее, какое-то откровенное желание. Она окончательно поняла, что не сможет жить без него, и ее охватила нестерпимая тоска, печальная опустошенность. «Боже мой, что же делать?» Внезапно к Нине пришло ясное осознание своего сумасшедшего намерения, ее сердце тревожно забилось, а она все задавала самой себе один и тот же вопрос, волнуемая то решимостью, то страхом и все более убеждаясь, что ответ на него уже готов и неизбежен. Она понимала, что ей не следовало этого делать, но справиться с собой и предотвратить задуманное была уже не способна.
Женька не понимал состояния Нины, отчего она так грустит и следил за каждым ее движением. Помялся, проговорил:
— Нина, я так счастлив. Наступит завтрашний день, и мы с тобой поженимся. Я всю свою жизнь буду любить тебя, беречь и гордится, что у меня самая красивая жена. — Он запнулся и, словно боясь обидеть ее снова, добавил: — Знаешь, мамка сказала, что перед свадьбой нам с тобой надо хорошо выспаться.
Нина оживилась.
— Правильно она сказала, и я так думаю. Нам надо завтра выглядеть свеженькими, потому что все только на нас с тобой и будут пялиться. Пошли по домам.
Женька проводил Нину до ее калитки. Расставание было недолгим. На прощание он даже поостерегся обнять ее, только взялся за руку и ласково произнес:
— Желаю тебе спокойной ночи.
— И тебе, — ответила Нина. — Иди, а я постою немного, посмотрю, как ты пойдешь. Мне хочется возле своей калитки побыть одной, подумать. Ведь это было последнее в моей жизни свидание.
— О чем ты будешь думать?
— Не знаю, — прошептала Нина, — ничего не знаю…
Как истинно влюбленный, Женька сделал несколько шагов задом, не отрывая своего взгляда от нее, помахал рукой, повернулся и стал удаляться. Нина проследила, когда он растворился в темноте, еще некоторое время постояла в нерешительности, вышла за калитку. И с опаской, словно перешагивая незримую запретную черту, направилась в ту сторону, где жил Эрудит.
х х х
Когда Эрудит пришел с речки, тревога и беспокойство терзали его еще больше, чем прежде. Но отчего? Не зная, куда себя деть, он брался то за одно, то за другое дело. Затем посидел в хате и пошел в дом, не зная, что ему там нужно было. Снял со стены ковер, выбил его, повесил на место, так же выбил половики, протер тряпкой пол и вернулся в хату. Разогрел суп, поел. Потом взял в руки том Сервантеса и принялся за чтение. Но лишь глаза скользили по строчкам, а на ум ничего не шло. Он закрыл книгу и, решив лечь спать, стал готовить постель.
Вдруг в дверь постучали. Эрудит не сомневался, что это Генка, который, набегавшись по улице, решил заглянуть к нему на огонек и похвастаться своей удачей на рыбалке. Аккуратно складывая покрывало, не оглядываясь, Эрудит крикнул:
— Заходи.
Дверь открылась, кто-то, осторожно ступая по полу, вошел. Поняв по звукам шагов, что это не Генка, Эрудит быстро обернулся и очень удивился, когда увидел Нину.
— Ты? Чего тебе нужно?
Нина вздрогнула, замерла на месте и сердце у нее екнуло. Бледное лицо ее вспыхнуло ярким румянцем. Эрудит понял, что своим грубым вопросом поставил Нину в неловкое положение и поспешил исправиться.
— Нина, я очень рад, что ты пришла. Просто ты появилась так нежданно-негаданно, что я не сообразил, что сказать. Проходи, присаживайся. Он добродушно улыбнулся, и сам подошел к ней.
— Что-то случилось?
— Ты меня не прогонишь? — едва выговорила она и в глазах ее застыло тревожное ожидание.
— Ну что ты, Нина, о чем ты говоришь? Почему я тебя должен прогнать? Проходи. Что с тобой? — проговорил он и подумал: «Уж не поругалась ли она с Женькой?»
Нина больше не могла выговорить ни слова, она просто стояла вся сжавшись и глядела на него. Потом неожиданно для себя бросилась к нему на шею и стала твердить:
— Любимый мой. Родной. Мой единственный. Я такая глупая, такая глупая. Я не могу жить без тебя, любимый. Мой самый любимый.
Эрудиту стало жалко девушку, он тоже обнял ее и погладил по голове. «Точно поругалась с Женькой и с горя пришла ко мне». Он вдруг почувствовал, как всего его охватывает волна нежности, порыв искупить свою вину за причиненное ей страдание, когда они расставались, успокоить своим участием, защитить от беды. Она словно почувствовала это, прижалась к нему еще сильнее и с бесконечной робостью проговорила:
— Завтра у нас с Женькой свадьба, а в понедельник я с ним уеду. И может быть, больше никогда не увижу тебя. Зачем же мне тогда жить? Эрудит, мой любимый, я хочу, чтоб ты был моим первым мужчиной, чтоб я родила твоего ребенка. — Она судорожно вздохнула. — Я решила сказать тебе об этом сразу, потом… потому что потом не смогу это выговорить.
Она говорила так тихо и так медленно, как будто бы у нее не было сил говорить.
Эрудит не знал, что делать, ему даже и в голову не могло прийти такое. Как можно родить ребенка по заказу? Все выходило так, как будто бы она просто просила его сделать ей одолжение. Он взял Нину за плечи, бережно отстранил от себя, пристально посмотрел в лицо. И поддавшись привычке разговаривать с ней запросто, не церемонясь, спросил:
— А твой Женька в курсе? Ты ему рассказала, для чего пошла ко мне?
Она вздохнула, открыла глаза и, встретив его взгляд, неимоверно смутилась. Щеки ее просто заполыхали.
— Эрудит, не говори со мной так, прошу тебя, или я сейчас умру от стыда. Я и так готова провалиться сквозь землю.
Кровь от ее щек вдруг отхлынула, они стали бледными. Она опустила свои длинные ресницы, стояла испуганная и растерянная.
— Нина, не волнуйся, пожалуйста, — ласково заговорил он, пытаясь успокоить ее. — Слышишь? Все в твоей жизни будет хорошо, вот увидишь!
— Скажи, ты меня хоть капельку любишь? — робко спросила она. Скажи, что любишь, хотя бы обмани.
— Конечно, люблю и не одну капельку, а очень много, целый океан. Как же я могу не любить тебя, ведь ты такая хорошенькая и ты мне очень дорога, потому что у нас с тобой столько всего было.
Нина с замиранием сердца прислушалась к его голосу, взглянула на его радушное улыбающееся лицо, вновь бросилась в его объятия и осыпала поцелуями. А Эрудит, целуя Нину, думал: «Неужели она не понимает, что Женька может догадаться, чьего ребенка она родит. Очень может быть, что догадается. Это сильно осложнит ее жизнь. Кому понравится воспитывать чужого ребенка? Как же мне быть? Она и так из-за меня вдоволь наплакалась, я не хочу стать причиной еще больших страданий, не хочу исковеркать ей жизнь. Ведь она решилась на этот шаг необдуманно, вероятно она сейчас не вполне соображает, не дает отчета своему поступку. Но как сказать об этом? Может быть, я, как последний идиот, должен оттолкнуть ее от себя, объяснить ей, что ее намерение безнравственно, неприлично? Сколько раз в армии представлял ее в своей кровати. И вот она сама меня просит — это сбывается моя мечта. Как откажешься от такого дела? Нет, это не в моих силах. Возможно, даже и глупо».
Нина прижималась к нему все плотней, ее распущенные волосы рассыпались у нее на спине, она улыбалась, глядя в его лицо.
— Мне так хочется, чтобы ты меня целовал, — прошептала она. — Сладостнее твоих поцелуев ничего нет.
И он целовал ее, ощущал запах ее дыхания и целовал снова и снова. Она закрыла глаза, ее возбужденное тело, жаждущее ласк, уже бесконтрольно стремилось к нему.
— Я тебя люблю. Ничего мне больше не надо, только бы ты вот так целовал меня всю жизнь.
Эрудит несколько насторожился. «Почему она говорит: «всю жизнь?» Может быть, она вовсе и не хочет выходить замуж за Женьку, видать, придумала завлечь меня в постель, чтобы таким способом я попался на ее уловку? А вдруг так оно и есть? Потом расскажет обо всем Наташе, а через девять месяцев еще и вещественное доказательство предъявит». Подумал он об этом и, ощущая ее всем своим телом, прошептал, задыхаясь, как будто бы ему уже не хватало воздуха:
— Ты такая нежная, такая вкусненькая, как спелая ягодка.
— Я люблю только тебя, Эрудит! Я люблю тебя, люблю! —
шептала она, чуть дыша, поглаживая его рукой по щекам.
И опять их губы слились в долгом поцелуе. Так страстно они целовались и прежде, когда Эрудит, как и сейчас, обнимал ее. Тогда точно так же она испытывала неизведанное состояние, но не хотела выказывать это никоим образом, прятала захватывающие ее чувства, старалась побороть острое желание, всеми силами подавляла в себе дурманящий, терзающий тело порыв к неизвестному. Теперь все было иначе. Нина раскрылась перед любимым, расслабилась, пришла с полной готовностью отдаться ему и не боялась высвободить свои чувства, напротив, именно этого и хотела, потому что любила его безмерно. Ей нужны были его поцелуи, как ничто другое на свете. Она ждала его действий, затаив дыхание, слыша каждый удар своего сердца.
Эрудит провел рукой по ее шее, талии, опустил руку еще ниже. Легкое подрагивание ее длинных ресниц выдавало в ней страстное волнение, она вопрошающе смотрела на него. Он почувствовал, как убыстряется его пульс, как у него в жилах сильнее бьется кровь и уже отвлекся от всех мыслей относительно возможных проблем с Наташей, действительность стала незаметно ускользать от его восприятия. Нина подставляла ему свои губы, жаждая бесконечно долго быть в его сильных, крепких объятиях, чувствовать его мускулистое тело и ощущать себя желанной. Эрудит бережно-бережно отстранил ее, сделал шаг и она все поняла. Одной рукой он подтянул к себе дверь, а другой накинул крючок. Когда повернулся к выключателю, она на мгновение подняла голову, взглянула на него, увидела в его серо-зеленых глазах неистовое желание и опешила. Эрудит указательным пальцем нажал на выключатель. В хате стало темно.
— Я боюсь, — тихо сказала Нина.
— Чего же ты ожидала от меня?
Она зашевелилась, положила руку ему на плечо и почувствовала, как судорожно напряглись его мышцы.
— Эрудит, прошу тебя. Ты должен меня выслушать…
Он провел ладонью по волосам, легким движением прижал девушку к себе и прикоснулся к губам своими губами, заставив ее умолкнуть…
Разжав свои объятия, они лежали неподвижно, молча. Нина приходила в себя. Волнение и страсть в ее исстрадавшейся душе медленно унимались, в ней воцарялся ни с чем несравнимый покой. Эрудит дышал глубоко, устало; она прильнула к его груди, преданно погладила по голове.
— Как трудно мне без тебя будет жить, — шептала она.
В окошко стыдливо заглядывала ночь, наполняя хату мутным лунным светом. И была эта ночь такая короткая. Рассвет забрезжил внезапно. Ее голова покоилась у него на груди, и она слышала удары сердца.
— Мне так не хочется уходить от тебя.
— Не спеши. Еще только начало светать.
— Нет, надо идти. Больше нельзя.
Эрудит приподнялся, опершись на локоть. Грустная улыбка тронула ее губы.
— Ты меня не провожай, люди увидят, — прошептала она. — Даже не вставай. Пусть в моей памяти все останется вот так. — И уютно прижавшись к нему, замерла.
— Нина, послушай, я тебя люблю, но…
— Не надо, — перебила она. — В жизни все не случайно, ты мне сам об этом говорил.
Одевалась она неспешно. Эрудит, повернувшись на бок, смотрел полузакрытыми глазами.
— Прощай, — тихо шепнула она. Запечатлела на его губах поцелуй и тихо ушла, закрыв за собой дверь.
В этот день Нина и Женька сыграли свадьбу. Жених ликовал от счастья, на руках носил свою невесту. В воскресенье у них продолжилось гулянье. А в понедельник утром молодожены уехали.