Имена изменены, образы собирательные
Человек без возраста, он состоял из одного профиля. Тощий, носатый, узколицый, он странно раскачивался при ходьбе, словно на ветру. Выражение лица отсутствовало напрочь, словно это было лицо робота.
Маленькие черные глаза, сами по себе острые, проницательные, неглупые, очень редко останавливались на нас, студентах. Он был проректором консерватории. Его огромный кабинет находился напротив ректорского. Где он, а где мы?
Краем уха от других преподавателей, от консерваторских старожилов нам доводилось слышать, что Аркадий Михалыч, почти единственный из всех новосибирских музыковедов, был настоящим ученым, а не околомузыкальным болтуном-идеологом.
- Каждая его курсовая работа тянула на докторскую диссертацию, не меньше, - упомянула одна преподавательница, которая училась с ним на одном курсе.
- Это был один из самых талантливых студентов-музыковедов, - обмолвился другой. - Но, к сожалению, его сломали.
Что значит - сломали? Чувак сделал себе неплохую карьеру, - вон в каком кабинете сидит, чего вам еще?
...После первого курса мне пришлось уйти в декрет.
Родив дочку в октябре, по закону я должна была вернуться к учебе через полтора года, то есть в апреле. В общем, ни туда, ни сюда.
В сентябре я приехала из Томска в Новосибирск, в консерваторию, чтобы продлить отпуск еще на полгода, до следующего сентября. У меня как раз муж Саша летом собирался поступать сюда на первый курс, - вот и приступим к учебе вдвоем.
Слава Богу, деканом факультета теории музыки на тот момент была знакомая преподавательница по анализу форм, вроде бы вполне адекватная.
- Наталья Ивановна, может, пусть я выйду на второй курс в следующем сентябре? - в виде просьбы я подсказала ей выход из положения.
- С какой стати, - ответила незлобивая Наталья Ивановна. - Ваш декретный отпуск по уходу за ребенком всего полтора года, а не два.
- Но если я выйду в апреле, то получается, я пропускаю семь месяцев!
- Нет, это исключено. Вам нужно выйти прямо сейчас, - заявила деканша.
- Я не могу сейчас! - я в отчаянии. - Я еще ребенка кормлю!
Это чистая правда: мой свитер под пальто аж намок от молока, - я прежде еще никогда так надолго не уезжала из дома.
- А я здесь при чем? - равнодушно парировала добрейшая Наталья Ивановна.
- Что же мне делать?..
- Сходите к проректору, - отфутболила она меня.
-...Не понимаю, почему бы Вам не восстановиться через два года? - недовольно пожал плечами Аркадий Михайлович.
Ну наконец-то умный человек нашелся!
- Ну конечно! Это было бы лучше всего, - обрадовалась я.
- Вот и приезжайте через год. Давайте сюда бумагу, я подпишу, - проректор нетерпеливо протянул руку.
- У меня нет с собой, она в деканате, - расстроилась я. - Я щас принесу! Я мигом!
- Хорошо, давайте, - милостиво кивнул проректор.
Через семь минут, мчась по консе к его кабинету, я вдруг заметила далеко впереди себя, как проректор в шапке и дубленке направляется к выходу.
“Эх, не успела, он уже на обед ушел”, - с сожалением подумала я.
Проболтавшись с час, я решила проверить, не вернулся ли Аркадий Михайлович.
- Он в отпуске с сегодняшнего дня, - ответила секретарша в предбаннике.
- А... когда вернется? - не веря своим ушам, с тайной надеждой, что все это недоразумение, спросила я.
- Через полтора месяца, - преспокойно заявила секретарша, окончательно уничтожив мою веру в человечество.
Вот теперь придется возвращаться в Томск, не солоно хлебавши.
... Вечером в концертном зале консерватории выступал Рихтер.
Билетов не было, но после третьего звонка в зал запустили всех желающих студентов, в том числе и меня. Старенький Маэстро играл только по нотам - он сорвал себе память, выучив весь фортепианный мировой репертуар, - но играл гениально.
Я не чуяла ног под собой, не обращая внимания на ноющую грудь и мокрую одежду. Это был утешительный приз для меня. Я больше не жалела, что приехала в Новосибирск. Ну, в конце концов, Саша вместо меня потом съездит и все подпишет у проректора.
И все же почему тот так со мной поступил?!
...Занятия по полифонии у нашего третьего курса проходили в тот самом огромном кабинете. Я с удивлением увидела, как горят у Аркадия Михайловича глаза, когда он рассказывает о таких математически сухих вещах, казалось бы, как “индекс вертикалес” в фуге строгого стиля. Неожиданно я увидела в этом бездушном роботе увлеченного, глубокого человека, вовсе даже не плохого.
Явственно чувствовалась в нем простая человеческая порядочность. Профессор был прочно и на всю жизнь женат, никогда не был замечен ни в каких скандальных интрижках со студентками. Его преподавание музыки граничило со служением, недаром он был органистом, знал латынь и христианскую религию.
Но почему, почему он тогда не подписал мне бумажку?
...Для своей дипломной работы я выбрала Эбеновый концерт Стравинского, но проанализировать его решила не в свете марксистско-ленинской теории, как это было принято в СССР, а сквозь призму фрейдовской теории сновидения. Шел 91-й год, музыковеды только начали дерзить, и я явилась одной из первых ласточек.
В общем, затея была с непредсказуемым результатом, и мой научный руководитель, профессор Лужский, не в силах был скрыть своего волнения.
Аркадий Михалыч был официально назначен моим рецензентом. К моему величайшему изумлению, написав блестящий отзыв, он начал свое выступление такими словами:
- Мне еще не приходилось держать в руках музыковедческую работу, которую было бы так интересно читать, и в которой я бы не знал, чем все кончится...
Так что своей отличной оценкой я частично обязана ему.
Но все же почему, почему тогда он удрал, не подписав мне бумажку?!
...- Если ты можешь чего-нибудь НЕ дать человеку, так НЕ дай! - говорили у нас в консе. Эта фраза как нельзя точнее передает суть жлобства, которое пышным цветом цвело-процветало в нашей забытой Богом консерватории.
Все было перевернуто с головы на ноги.
Амбиции, самолюбование, карьеризм - к этому в консерватории относились с пониманием. Зато такие архаизмы, как доброта, верность и щедрость - нещадно высмеивались, как проявления слабости.
Можешь не дать, - не дай!
...Львиная доля профессиональной музыки является христианской, ведь в церкви она и зародилась. Анализируя структуру, изучая тексты, исполняя произведения, все мы не догоняли главной сути христианства: Бог есть Любовь, написано в Книге.
Вот-вот, именно Любви так не хватало в консерватории. И Бога. Вот почему Аркадий Михалыч не подписал мне тот документ.
Но с легкой руки Аркадия Михайловича в консерваторию пришла мода на католичество.
Чуть только замаячила религиозная свобода, как тот пригласил в наш вуз настоящего католического священника. Монах-францисканец в сутане вещал о Боге прямо в конференц-зале, где обычно проходили лекции по предметам марксистского цикла.
Студенты толпой повалили в католическую церковь, - кто попеть в церковном хоре, кто изучать структуру Мессы, кто молиться, а кто и стучать Куда Следует. Однако многие действительно в конце концов пришли к Богу.
...Спустя много лет я с удивлением в числе прихожан новосибирского католического Кафедрального собора Преображения Господня обнаружила и Аркадия Михалыча. Собственно, почему бы и нет: ведь он родом с Западной Украины, наверняка крещен в католичестве.
Тот выбирал места на последних скамейках, предпочитая вечерние Мессы, на которых не так многолюдно. Церковь он всегда покидал последним, перед самым закрытием.
Проходя мимо него, я не понимала, как себя вести. Его лицо было непроницаемым. Хотел ли он быть узнанным, нет ли?
Аркадий Михалыч еле заметно кивал мне.
Я уже знала, он был смертельно болен.
Новосибирск, 2010