Он лежал на диване в своей квартире, одетый во всё чёрное, и хоть на ногах его не видно было белого цвета тапочек, но он всё равно походил на труп. Но этот труп, при этом ещё и оставался живым или создавал видимость, что он живой, потому что, лёжа в костюме и на диване, он глядя в пустой потолок такими же пустыми, безжизненными глазницами, наполненными мёртвым светом, продолжал размышлять на темы бытия, и того, что он в этом бытие.
Просто всегда хотелось быть для всех хорошим, но почему-то этого не получалось, все продолжали думать о нём, как о мертвеце и потому позволяли многое, по отношению к его трупу или к его мёртвому телу. Нет, они не топтали его память, ни в коем случае, они топтались на нём самом, зная, что он позволит, позволит плюнуть в него, потом размазать по нему ту слюну, которая стекала по его безжизненному лицу, затекая в те пустые глазницы, в которых иногда ещё проскальзывало желание жить. И потому он оставался хорошим.
Просто он знал, что так надо. Чтобы жить, надо быть хорошим, хоть и, являясь плохим, а именно так и думали о нём окружающие, потому и позволяли себе такого рода действия, как оскорбления, кидки в лицо нелицеприятных вещей, означающих, что он никто, и в первую очередь, ничтожество, ещё и потому, что этих людей он называл своими друзьями, думая, что это здорово, снискать себе славу бесконфликтного человека. Хотя они всё равно думали о нём плохо. А эти, так называемые, друзья, которых он самолично выбирал для себя, даже рефлексировать не способны были на себе подобных, потому и вели себя, как вели, не зная таких слов как порядочность, добродетель и прочее, и потому даже не понимали, что это такое. И это-то, как раз и было закономерно. Но, почему, он выбирал себе таких для общения, плюющих в него и злорадно смеясь тому, что попали в самую точку, в ту самую точку уязвимости его тела, где должно быть, вообще-то очень больно, больнее всего.
Но он всё так же, лёжа на том диване в своей квартире, даже не задумывался, а почему так, почему так происходит. Почему он старается изо всех сил, вытирает плевки, снова улыбается в лицо своему обидчику, лезет из кожи вон, говоря тому, всех благ, а у него ничего не получается.
Он только размышлял на темы бытия, хотя давно выскочил из этого самобытийного пространства, зайдя в иное, по своему желанию, решив отгородиться от мира и людей, создав сам себе такой кокон или больше некий вакуум, в котором и поселился. Оставалось только заколотить этот вакуум сверху гвоздями, чтобы всем стало понятно, что на самом деле это гроб, а он тот мертвец, находящийся в этом гробу.
Но не всегда так происходило с ним, не всегда он, лёжа на диване, представлял, что лежит в гробу.
Он был поэт и сочинял не плохие стихи и иногда прозу. И проза была даже лучше, хотя он делал упор на стихи, в которых почти не было рифмы, но была жизнь и чувства, которые когда-то присутствовали в его жизни. У него была семья. Были дети. Сын и дочь. Жена, которой он стал изменять через 13 лет, всё равно оставаясь хорошим, и потому сказал, что виноват сам, при том, что был повод повернуться к ней спиной. Но всё равно, он и тогда уже был хорошим для всех. И желая таким оставаться, рассказал старому другу, о том, что всё хорошо в семье, всё неизменно, хотя это была полная ложь. Но, позже снова сумел оправдаться, сказав, что друг знал детей ещё с детства, зачем же он ему будет теперь говорить о них плохо. И остался для того хорошим - хорошим мужем и отцом, который не бросил своих детей, не изменил жене, только потому что хотел быть хорошим, но при этом соврав и сходу похоронив себя и свою жизнь, которой не было на самом деле.
На самом деле, он давно лежал на диване, один, в том вакууме, и продолжал думать о себе очень хорошо, потому что ему так хотелось, о том, что вот, как удачно выделился из толпы, как высоко взлетела его одухотворенная натура, нет, не душа поэта. Он даже писать желал только для себя. Ведь он не считал себя ни писателем, ни поэтом, и потому писал почти в стол, но иногда делился своими литературными перлами и опусами, для того, чтобы услышать, что не поэт, поэт не носит длинных волос, не носит такого дьявольского лица, для того, чтобы снова и снова услышать, как не умеет писать, и согласиться, принять этот плевок в лицо, сказав, да, ты прав, друг. А следом попросить не защищать его, ну, никак, чтобы тот, кто обидел, мог снова и снова кидать в лицо нелицеприятные слова, а он, не чувствуя при этом ни боли, ни отчаяния, мог бы всегда сказать: «Я для всех, всегда хороший, поливайте меня, сколько угодно дерьмом, я не чувствую грязи, мне нормально, мне хорошо, я не чувствую боли. Мне хорошо в любом случае, даже если вы начнете по мне топтаться, мне не будет больно…» Чтобы следом, кто-то мог послушать и сказать, да, так чувствует себя только труп!
Неживой человек, и даже не среди живых, потому что он отчленил себя от них и давно, той креативной идеей стать хорошим для всех, выделившись из толпы, и в то же время стал полностью незаметен для неё. Потому что только мимо трупа, того, что давно в гробу, пусть и на собственном диване и в своём доме, можно пройти мимо и не заметить, как не зайти на кладбище и не положить цветы на могилу давно усопшего, потому что он умер ещё при жизни.
Правда можно плюнуть в него ещё живого, как в ту скульптуру, что тоже украсила его могильный холмик, и быть уверенным сразу, что он всё стерпит, ведь только неживые, неодушевленные предметы, те, что не живут и не дышат, те, которых иногда используют по назначению, как сливной бачок, или как предмет, на котором можно посидеть, или поставить на него ногу, не замечая, куда конкретно поставил, а он даже не вскрикнет, не скажет, «Ой а, что это вы делаете, не видите, я же живой человек? » Нет, он останется стоять или лежать, что уже совсем не важно, как памятник, над которым пролетал однажды голубь, обгадил его своими экскрементами и полетел дальше, а памятник так и остался стоять или лежать, в зависимости от того, в какой позе его изваял скульптор, но молча, потому что к тому же, ещё ничего и не почувствовал, будучи давно мёртвым, ибо и камень иногда бывает живым и даже красноречиво говорящим, пока кто-то не запечатлит в нём образ человека, который хотел оставаться для всех хорошим, а стал ещё при жизни мёртвым. Просто мёртвым трупом.
08/06/2018 г.
Марина Леванте