6
Отец объявился в четверг. Приехал полседьмого утра, зашел в квартиру чернее тучи.
- Малой, ты дома? – пробасил сипловато в коридоре.
Илья выглянул с кухни, махнул рукой:
- Батя, привет! Чайник как раз поставил. С собакой гулял. Проходи
.
Морозов хмуро бухнулся на табуретку, потер виски. Трое суток спал урывками на диване в отделе. Последний выезд – в два часа ночи сегодня, вместе с СОБРом. На Красном Перекопе откинувшийся месяц назад Анатолий Никулин, погонялом Толя Нос, навестил бывшую подругу. Выпил там водки, потом зарезал неверную кобылу, ее сожителя, и дожидался приезда опергруппы с двустволкой на стуле в коридоре. Картечный дуплет почти напрочь оторвал кисть молоденькому лейтенанту спецназа, прежде чем гражданин Нос рухнул на пол с продырявленный автоматной очередью седовласой костлявой грудью.
Морозов думал в последнее время – почему так равнодушен он к своему мальчишке? Что может раздражать в пацане, который маленький - был пухлощекий и тихий, потом, правда, вырос чересчур правильным и упрямым. Или слишком уж они похожи – твердолобые и прямолинейные?
- Ты в школу-то ходишь? – спросил отец, так, между делом. Заметно было – думает о своем.
Илья вдруг почувствовал к нему острую жалость. Когда не стало мамы, отец будто начал исчезать из его жизни, таять, как старая переводная картинка в блюдце с теплой водой. Под глазами у него черные тени, рот растянут хищной презрительной гримасой. На миг возникло желание хотя бы взять его за руку, а лучше – просто обнять за шею, зареветь самому, может, позволить отцу поплакать. Нет, конечно, нельзя. Оттолкнет, обидит злым словом, еще больше унизит презрением.
- Я тебе вот что скажу, сын, - Морозов медленно отхлебнул чай, - Молодец, что справляешься. У меня сейчас на службе – край. Повылазило шелупони, сам видишь. Давай-ка переходи на самостоятельный быт. Тебе ж еще два года учиться?
- Да, сейчас девятый заканчиваю, - Илья стоял у подоконника, слушал неожиданный, видимо, важный разговор. В руках подрагивает маленькая закопченная кастрюлька с гречкой. Варил себе вчера, хотел предложить отцу, да постеснялся сразу почему-то.
- Ну вот, - Морозов закурил, поднял глаза на парня и сразу смутился, потупил взгляд. Худенький несчастный ребенок в голубой застиранной футболке. Глядит на него внимательно глазами жены и руки дрожат. Как ему, наверное, тяжело. Мамки больше нет, отец, черствый и злой, главное – почти чужой человек…
- Я тебе привез денег. Если с умом – надолго хватит.. Тут и наши, и валюта, - Морозов расстегнул затертую спортивную сумку, показал растрепанные пачки. – Спрячь дома, разложи на части. И молчи, никому ни слова.
- Ты уезжаешь куда-то? – Илья с тревогой попробовал заглянуть отцу в глаза, чувствовал, как поднимается, душит тоскливая безнадега, - Папа, в командировку?!
- Не знаю, - пожал плечами равнодушно Морозов, - Ты, главное, помни – кончилось твое детство. Был пацан Илюха – да весь вышел. Теперь сам за себя в ответе. Ну, и нас с мамкой не забывай. Все ж таки, она тебя шибко любила … Ну, и я тоже.
На следующий день была пятница и Илья не пошел в школу. Завел на пыльном старом магнитофоне «Томь» кассету со своим любимым альбомом «Metallica» девяносто первого года. Полистал старые книжки про индейцев – непременного «Последний из магикан» Купера, Сат-ок «Земля соленых скал» и жалобную, совсем детскую, тоненькую - автора Серая Сова «Саджо и ее бобры». Потихоньку успокоил тревогу в сердце, повздыхал, решил для себя – раз отец сказал, значит, так нужно. Действительно, детство прошло. Так тому и быть.
После обеда – вермишелевого супа из пакетика с макаронными звездочками и кружочком копченой колбасы, навалилась дрема. Сам не заметил, как закемарил на диване под старым пледом в красно-черную клетку. Снилась Илье сентябрьская линейка, когда мама с отцом отвели его в первый класс, и он стоял, маленький и несчастный, с поникшими гладиолусами, на потресканных плитах школьного стадиона, вертя вихрастой головой, чтоб увидеть родителей.
Проспал время, когда идти к школе встречать Аню. Вскочил уже в шестом часу вечера, плохо соображая спросонья, кое-как оделся, побежал, скользя на льду кроссовками, к ней домой. Народ бредет с работы. Люди гуськом идут по тропинкам, минуя собачьи кучи, пробираясь по замерзшим скверам под скелетами старых тополей. Из крон на них недовольно орут вороны.
Дом Анны – желто-белый двухэтажный, с осыпающейся штукатуркой на фасадах, маленькими окнами в облезлой лепнине, один из многих в череде довоенных построек на тупиковой улице неподалеку от проспекта Ленина. У каждого домика – два подъезда и крошечный дворик, огороженный стеной почерневших брошенных сараев. Еще в таком дворике – обязательно бузина, старый шиповник и непременная рябина, на которой даже сейчас, в декабре, еще видны багровые, не склеванные птицами, кровяные горьковатые ягоды.
У Ильи громко бухнуло, будто оборвалось, сердце, когда увидел в сумерках торчащую из-за угла хромированную, оскаленную морду черной машины. Будто она притаилась, караулит кого-то, высматривая в полутьме прищуренными глазами. Во всем доме – горит пара окон, и бабушки Аниной – тоже освещено. Там неторопливо движется темный человеческий силуэт. Боком, чтобы не увидел никто из спрятанного автомобиля, Илья шмыгнул в подъезд, бегом взлетел на второй этаж. Утопил тренькнувшую кнопочку звонка, не дождавшись ответа, рванул коричневую дерматиновую дверь. В маленьком чистом коридорчике пусто. Из открытой ванной комнаты торчат ноги в вязаных серых рейтузах, на одной сиротливо повис меховой тапок с помпоном.
Дыхания у Ильи в груди уже нет. Только сердце – бух-бух-бух – ближе к горлу. В правом боку невыносимо колет от сумасшедшего бега. В комнате, около круглого стола под старомодной скатертью с кистями, человек в черной кожаной куртке заворачивает в синтетический, содранный со стены, ковер девочку с русыми растрепанными волосами. У нее кровоподтек на белой щеке, закрытые глаза, но бьется на тонкой шее жилка испуганного пульса.
Артур распрямился, безразлично посмотрел на тощего патлатого пацана, понял – не убежит щенок. Парнишка, всхлипнув, бросился на него, размахивая сжатыми до спазма кулаками, попал в железный захват, получил короткий удар по затылку, и коленом – в хрустнувший подбородок.
Артур в раздумьи поскреб свою небритую, изуродованную шрамом щеку, пошел искать в старухиной спальне пододеяльник. Бабка, похоже, отправилась в страну предков. Рыжий кот залез ей на грудь, зыркает из темной ванной на неторопливо доделывающего дела человека.
В окна заглядывает луна. Морозит, однако. Снега, значит, не будет. Сегодня – хороший день для важных вопросов. Первый почти решен. Осталось погрузить невесту с бестолковым джигитом в машину и отправиться закончить другую работу. У подъезда – совсем никого. Артур отнес два легких тюка в багажник, вернулся, закрыл форточки, и открыл газ на горелке титана. Потом отсоединил аккуратно провода от электрического звонка, скрутил их жгутом и тихонько закрыл за собой дверь.
- Олег, куда тебя понесло на ночь глядя? – Светлана жует приторно сладкую клубничную жвачку. Она этим вечером надела короткую шубку, подвела зеленые глаза стрелками, розовые губы недовольно и кокетливо кривятся в снисходительной гримаске.
- Меня девчонки в одиннадцать в клубе ждут. Я Пашу еще на той неделе предупредила.
- Света-конфета, успеем, не кипишуй. Никуда твои кобылы без тебя не денутся. Лавэ на винище и на праздник все равно у Павлухи. Ехать осталось – верст двадцать, не больше.
Колесов ведет красавицу – серебристую пятерку «BMW» - по ночной ледяной трассе быстро. Пролетели пригороды, бронеколпак у поста ДПС с пузатым ментом в серой каске, навстречу катят редкие грузовики, едва разгоняя мрак подслеповатыми желтыми фарами.
Олег благодушно балагурит весь день, вынес из дома байковое розовое одеяльце – положил в багажник, чтоб не поцарапать дареный телевизор. Полдороги переживал – влезет ли ящик в багажник, или придется совать в салон. Павла отпустила недавняя тревога, решил в эту пятницу отдохнуть вместе с женой, напиться в кабаке, может, потанцевать медлячок, потом ехать домой и валяться в постели с ней – горячей, податливой – все выходные.
Миновали темные окраины левобережного Тутаева уже около девяти вечера. Дальше пошла укатанная снежная дорога, петляющая между железнодорожных насыпей и гигантских куч присыпанного снегом угля.
- Тут, гляди, воинская часть была раньше, - вспоминает Истомин, корявым пальцем тыча в запотевшее стекло, - теперь, говорят, склады остались с барахлом. А уголь – потому что котельная на нем работает. У меня тут был раньше корешок, в мехмастерской трудился. Потом опился тосола, да и копыта откинул. Первейший был синячок, да…
Налево начинается бетонный забор с колтунами колючей проволоки поверху, правее уходит уже едва заметная дорога, бегущая через березовую рощицу, сначала вниз, мимо оврага, а потом к замершей в снежном плену деревушке на холме.
- Что-то, Олег, света в деревне не видно. И дорога – чищена совсем хреново. Не застрять бы. Ты случаем, не заплутал? – Паша сосредоточенно подруливает буксующую машину в снежной колее, краем глаза в зеркало смотрит на веселое простое лицо Истомина.
- Да не, Пашуня, - Олег улыбается широко, как умеет, - Не заплутал, не боись. Почти приехали.
Отвертка дырявит шею Павла немного наискосок, сверху – от правого уха – вниз, к левой ключице. Кровь струйкой бежит по стальному жалу на белый мутоновый воротник куртки, а когда Олег не спеша вынимает стержень – начинает бить брызгающим горячим фонтанчиком на левую щеку Светланы. Она еще не успевает понять происходящего, когда Истомин точным движением скручивает ей красивую голову с уложенной прической набок, так что остекленевшие глаза теперь смотрят в темное окно и немного назад.
Паша Колесов держит себя за пробитую шею и смотрит на мертвую Свету. Кровь залила ему грудь, хлещет сквозь пальцы на руль и приборную панель. Едва слышно, хрипло, пытается сказать что-то Истомину, но слов нет, только булькает в горле уходящая жизнь. Олег курит на заднем сиденье потрескивающую сырую «Приму».
- Да, Пашка, такая вот история. Приговорили тебя, братан, ничего не попишешь. Звери посильнее нашего вышли. Куда деваться. Ну, ты зла-то не держи. На том свете с цыпой своей, может, свидитесь…
Морозов выскочил из управления около десяти. Пока к нему с телефона-автомата дозвонился вербованный шерстяной крот, пока выяснил номер и адрес старой воинской части – время пролетело мигом. Вторую неделю с разных сторон прилетали темы о стычке бригадира с колхозного рынка и кавказцев с привозной наркотой. Потом предупреждение от Гоши Пономарева, потом сошлась картинка. Водки многовато в последнее время выпито, убежали драгоценные деньки. Ну, хоть хапнуть под занавес адреналина, накрыть бандюков прямо на трупах – еще есть шанс.
- Да где я тебе СОБР возьму?! – орет в трубку замначальника райотдела. – Они сегодня в Рыбинске на учениях. Завтра смотр ГУВД проводит, инспектор с Москвы приехал. А третье отделение работает в Мышкине по ****южникам с журналистами.
- С дежурки тогда сержанта второго снимаю, плюс я и водитель! Товарищ майор, времени нет!!
- Отставить!! Ты что, твою мать, сдурел совсем с похмела?! Людей положить решил под свои обидки?!! Крыша у тебя слетела, Морозов, напрочь, - и, уже мягче, - Угомонись, капитан. Хлебни на сон грядущий, покемарь чуток. Завтра разберемся…
Андрей выскочил во двор, озверело матерясь, согнал с «УАЗ»а водителя, понесся в темноту на прыгающей, дребезжащей изношенным нутром, желтой курносой машине. Склады ВЧ не близко, за Тутаевым на левом берегу. Верных тридцать километров. Чудом не слетая с обледенелой трассы в поворотах, несется в вихре снежной пыли желтая милицейская машина, рассекая темноту вспышками мигалки. У Морозова догорела во рту сигарета, руки, задубевшие в холодном салоне, накрепко держат тонкий твердый руль.
Олег прождал нужного человека почти час. Привычно свернулся клубком в остывшей машине, мусолил сигарки, говорил сам с собой за жизнь.
- Ну, сколько ждать-то? – Он доковылял по снегу метров пятьдесят до черной лакированной машины Артура, - Второй час тут со жмурами в одной тачке кантуюсь. Принимай работу. Да канистру тащи. Щас запалим, часики-то тикают.
- Постой, - горцу запорошило кудрявые короткие волосы, вдобавок к собственной седине, декабрьским колючим снегом. Он открыл багажник, вытащил негромко стонущий куль в белом пододеяльнике.
- Ты еще трупешников приволок! - удивился Олег, заглянул под тряпку, - Пионера-то за что завалил?! Это без уговора. Ну, вы даете, дикие.
Артур молча взвалил на плечо безвольно висящее тело Ильи, зашагал к «BMW».
- В салон клади, - крикнул в налетающую пургу Истомин, - Ни хрена себе, тут еще и баба… Братская могила.
- Ее не трожь, - прошипел, возвращаясь, боевик, - Дальше повезу…
- А может, ей лучше тут сгореть, а? – Олег подмигнул, - Знаю я вас, садюг. Девка русская, чего ее мучать. Тащи в машину, нет?
Артур молча поглядел Истомину в глаза, покатал желваки на худых щеках. Не ответил.
За кустами, съезжая с трассы, взревел надсадным кашлем автомобильный мотор. По голым кустам заметались вспышки синей мигалки.
- Ты че, сучонок, мусоров на хвосте приволок?! – Олег оскалился, отступил на пару шагов, раздумывая, куда ловчее сигануть, присел за капотом машины. Артур спокойно прикрыл крышку багажника, обметал снег с ветрового стекла. «УАЗ» ходом промчался мимо складского забора, скрипнув тормозами, замер в десятке метров за черным «Линкольном».
Морозов вылез из машины медленно, в свете фар пошел по неглубокому рассыпчатому снегу к иномаркам, к одинокому, деловито счищающему грязь человеку в черной одежде. ПМ он держал в правой руке в глубоком кармане куртки с досланным патроном и снятым предохранителем.
- Чем заняты, граждане? По темному-то времени…Милиция, Ленинский РОВД…
- Начальник, а мы тут застряли! – вдруг радостно заорал кривоногий веселый человек, выскочивший из-за серебристой «BMW», - Помоги буксиром!!
Выстрел «Беретты» хлестанул по деревьям, вспугнув заночевавших птиц. Пуля швырнула Морозова назад, на затвердевшую колею. Из груди вышибло воздух вместе со струей алой легочной крови. Андрей на секунду подумал, что сможет подняться, но удалось только перекатиться к машине, толкаясь ногами, полулежа прислониться к колесу. К нему не спеша подошел стрелявший кавказец, носком ботинка отшвырнул выпавший ПМ, внимательно смотрел в глаза.
- Петрович, палят вроде! – окликнул Александра Петровича Козлов, выглядывая из дежурки в трикотажном синем белье, - На трассе, что ли?!
- Не на трассе, а в овраге, рядом, - буркнул Александр Петрович, вслушиваясь в морозное стеклянное небо. – Пойду, проверю…
- Ты одурел, что ли? – Козлов сделал страшное лицо, потер озябшие руки, - Боец нашелся. Погоди, щас ментам позвоню. Ступай себе лучше на обход периметра, не дури.
- Вот и пойду, - Ефимов поправил на плече карабин половчее, смахнул снег с холки овчарки, - Ну, потопали, Роюшка. Вроде, нарушители бродят.
Сержант покрутил пальцем у виска, пошел лениво набирать милицию через коммутатор.
Сегодня подморозило, а легкая поземочка похожа на вологодскую. Это не то, что в Воркуте – там как дунет, считай – до самых печенок пробрало. Под валенками снег –скрип, да скрип. На карабине привычно звякает в такт шагам шомпол, верный дружок – мягкими лапами тропит дорожку рядом. За бугром показались отсветы автомобильных фар. У Роя шерсть на загривке поднялась торчком, чуть слышно заурчал, и вдруг – раскатился грубым утробным лаем на всю округу. Петрович прибавил шагу, увидел мельтешащие внизу фигуры. Оттуда раскатисто громыхнуло – раз, другой, визгнули от березовых промерзших стволов пули.
Собака рванулась с поводка вперед, Петрович бухнулся на колени в снег, отцепил тугую застежку стропы и пес полетел, распластавшись в беге серо-черной молнией. СКС улегся в замерзшие ладони, пахнул ружейным маслом и – смертью. Там, внизу, завязалась свалка, мелькало стремительное тело овчарки, летели крики, визг и снова выстрелы – один, за одним…
Петрович, запыхавшись, добежал до ложбинки, когда все стихло. На снегу, щедро залитом кровью, у колеса милицейской машины сидел умирающий мужик с гаснущим взглядом. Самоотверженный счастливый Рой прикрыл простреленным телом черноволосого горца с изжеванным так, что торчит трахея, горлом. Из-за машины осторожно выглядывает еще кто-то, простоватый и удивленный.
- На свет выходи, - Петрович стволом карабина качнул человеку перед грудью, - Руки поднять.
- Ну и ну, дядя, - затараторил возбужденно кривоногий мужик, слюняво ощеряясь. Руки задрал кверху, рукава куртки сползли, открывая синие картинки блатной жизни, - Вот кобель твой – герой! Тут звери людей накрошили – страсть! Даже мента, вон, по беспределу, завалили. И меня-то, за малым, не кончили. Спасибо, дядя!! Век помнить буду.
Мужик, улыбаясь широко – пару шажков делает навстречу Петровичу. Опытный зэка, ясное дело. Александр Петрович приглядывается к нему и вдруг ясно становится – это Малинин. У него такие же радостные льдистые синие глаза и веселое, простое лицо. Выжил, значит, сука лагерная. Через тридцать годов появился, чтоб отомстить прапорщику Ефимову.
- Зря ты вернулся, - медленно сказал Петрович, - Нам с тобой на одной земле – места нету…
Пуля попала Олегу в глаз и вынесла через затылок брызнувший мозг вместе с костяной шелухой черепа.
Петрович обстоятельно обошел место схватки, помазал едва дышащему милиционеру губы снегом, стащил с растерзанного бандита живую еще собаку. Рой дождался, когда хозяин подойдет к нему и поднимет на руки, поскулил немного, глядя человеку в глаза и умер, подняв обратно торчком бархатные острые уши.
Потом Александр Петрович обнаружил в салоне серебристой машины, рядом с зарезанным несостоявшимся зятем, бригадиром и просто хорошим парнем, Пашей Музыкой, свою дочь, Светланку. Выросла она, конечно, краше мамки. Глаза, большие и зеленые, сам закрыл ей, уложив на снег рядом с последним верным другом.
Илья приходил в себя очень трудно. Как вырваться из этой белой, ледяной пустоши? Упал он не больно, уцелел. Только идти дальше совсем некуда. Все дороги к зеленому весеннему миру ведут через бескрайнее, усыпанное реденьким снежком, зеркало.
Самое ужасное – там, впереди, вмерз в лед кто-то большой и жуткий, а за его спиной – кончается безжизненная равнина и, за узкой крутой тропинкой, над водопадом, стоит и ждет кто-то в белом воздушном одеянии.
Нужно идти, потому что так поступают мужчины. Шаг за шагом, превозмогая кошмарную небыль, двигаться, чтобы преодолеть неведомого стража границы счастливого мира. Когда до темной фигуры остается совсем мало, становится ясно – это человек. У него вмерзли в лед ноги по самые колени. Он большой, гораздо выше обычных людей. Повернутая к мальчику спина согнута в тяжелом вечном жесте раскаяния.
Илья узнал его, когда обошел застывшего великана. Он уже хотел опасливо припустить вперед, по тропинке, наверх, к сказочному водопаду, но на миг обернулся и увидел опущенное лицо отца. Сомкнутые губы впервые, кажется, не таят скрытой усмешки. Глаза закрыты каменными веками. На лице – печать желанного покоя.
Мальчик бежал вперед, глотая невыплаканные слезы. С каждым шагом его тело окутывало тепло, слышалось пение птиц и легонькое дыхание ветра. Ароматы трав и полевых цветов пьянили, впереди вставал тысячами хрустальных струй водопад. Высоко над ним, на маленькой скальной площадке, Илью ждала мать.
Черная птица с блестящими каменными глазами обратилась к мальчику с ветки древнего ясеня у дороги.
- Я говорил тебе – лети! Теперь ты свободен. Лимб отпускает тебя.
06.06.18