Оксана. Глава 3. Глафира

Лидия Федякина
     Об этом инциденте Оксана просила подругу никому не говорить, но всё же слухи о Глашиной способности достигли ушей сельчан, и к ней иногда обращались матери и жёны с просьбами сказать что ни будь о своих близких, и девочка никогда не ошиблась. Видимо, это доставляло ей удовольствие.
 
     Зато учёба в школе стала для неё и учительницы сущим наказанием. Глаша не могла спокойно высидеть учебный час. Свободолюбивая девочка, потеряв терпение, могла просто встать и уйти из класса.

     Стояла тёплая пора бабьего лета, когда на солнечном закате Оксана возвращалась с педагогического совета, куда её вызывали по поводу поведения Глаши, Она вела за руку дочь, которая дожидалась её у школы. Пурпурный солнечный луч обливал широкую улицу села, где на зеленевшем, несмотря на осеннюю пору, лужке разместился цыганский табор. Своеобразная аура окружала это место: разноголосый гомон цыганок, одетых в широкие юбки из материи ярких цветов, крики и плач детей, запах какой-то еды, кипевшей в чугуне, стоящем на тлеющих углях костра - всё это создавало ощущение, далёкое от реальности.
 
      Увидев эту картину, Глаша бегом устремилась туда, а ей навстречу с потянутыми руками шла немолодая цыганка. Она подхватила девочку на руки, со словами:

     - Наконец-то, я увидела тебя, моя красавица.

И понесла её в свой уголок, образовавшийся из сложенных в кучу вещей.

     Вслед за ними метнулась перепуганная Оксана. Увидев, как цыганка ласкает её дочь и при этом приговаривает:

     - Внученька, ты же - копия мой Натан…

      Оксана замерла, поняв, что судьба свела её со свекровью, матерью, возможно, погибшего мужа. Она села возле них на лужок и пристально смотрела на цыганку. Та, почувствовав это, оторвалась от Глаши и метнула на Оксану пронзительный, как у Натана, взгляд чёрных глаз.

     - Ты всё же похитила у меня сына! Долго же наш табор искал тебя…

     - Скажи, свекровушка, просительно произнесла Оксана,- моя доченька, глядя на фотографию своего отца, сказала, что у него «глаза умерли», и что «его уже в живых нет». Правда ли это?!

     - Правда! Внучка мой дар унаследовала. Спасибо, что родной меня признала, вижу, что о сыне моём плачешь. За это я тебе про Глашу кое-что скажу.

     Цыганка вынула зеркальце и показала Оксане.

     - Ничего в нём не видишь?

     Женщина отрицательно покачала головой, вытирая струящиеся по щекам слёзы.
 
     - Тогда верь! Правду говорю! Чуешь?! Плохо ей здесь придётся, погибнуть может! Лучше отдай её мне в табор, я из неё большого человека сделаю. А к тебе мы табором иногда наведываться будем.

     Оксана побледнела, схватила дочь, и с криком «Нет! Нет! Нет!» прижала её к себе.

     - Что ж, воля твоя, ты - мать. - вздохнула цыганка. - Тогда береги её от огня! А это - мой подарок. Прими его в память обо мне, матери твоего погибшего мужа.
 
     Порывшись в куче вещей, она протянула Оксане завёрнутый в тряпицу свёрток. Та, поблагодарив, приняла дар и спохватилась дочери.

Только что сидевшая рядом с ними Глаша, исчезла. Вскоре обе женщины увидели её, окружённую детьми, и невольно залюбовались открывшейся их взору картиной: цыганские девочки исполняли замысловатый танец, а Глаша с удивительной точностью повторяла их движения.

     - В отца пошла, - задумчиво произнесла цыганка, - красавицей будет.
 
     Действительно, Глаша и внешне была копией отца: смуглая, с шапкой вьющихся волос, большими чёрными глазами, она уже сейчас умела пронизывать взглядом из-под чёрных дуг своих бровей. Именно за это её и не любили ни дети, ни взрослые. И ещё за то, что в любом случае она умела настоять на своём, и ей как-то невольно подчинялись.

     Когда мать с дочерью пришли домой, Оксана развернула свёрток, - подарок цыганки, в нём оказался рулон тонкой материи яркой расцветки.

     - Поберегу на платье для Глаши, когда она повзрослеет, - решила она и положила свёрток в большую корзину с крышкой, где хранилась вся их одежда.

 Она не показала подарок никому, даже самой близкой своей подруге - Полине, потому, что все эти годы хранила тайну цыганского происхождения своей дочери, и хранила бы её и дальше, если бы не встреча с матерью Натана.
 
     В это время со двора в комнату вбежала Глаша и бросилась обнимать мать.

     - Мама! Мама!? Та цыганка называла меня своей внучкой, значит…

     - Да, доченька, твой папа был цыганом, только обещай мне никому это не говорить, потому что ты и так не ладишь ни с детьми, ни с взрослыми людьми, а тогда будет ещё хуже.

     - Ладно, мама, я никому об этом не скажу.
   
     Равнодушное время шло своим чередом, отстукивая секунды маятником ходиков, оксаниной избушки.

     Цыганка оказалась права: трудно жилось в селе дочери Оксаны и Натана: дети дразнили её ведьмой, взрослые считали оборотнем, а в школе коллектив учителей считал «отбившимся от рук» ребёнком и предрекали ей будущее, за тюремной решёткой.

     Миновал пионерский возраст, и Глафира с облегчением выбросила свой галстук, который называла не иначе, как красным ошейником.

Вступать в комсомол она категорически отказалась, и на неё в очередной раз махнули рукой. Её с удовольствием исключили бы из школы, но несмотря ни на что Глафира на уроках выявляла такие глубокие знания по всем предметам, что учителя были вынуждены признать её отличницей.

     - Слушай Кириченко, - говорили они ей, - ты могла бы получить золотую медаль, если бы не твоё аморальное поведение. Подумай об этом!

     «Думать об этом» Глафира отправилась в лес, где недалеко от родника у неё была любимая маленькая полянка, покрытая высокой травой с белыми соцветиями кашки и коричневыми кругляшками кровохлёбки. Девочка легла на спину и смотрела, как трепещут листочки тополя на фоне небесной голубизны. Потом закрыла глаза и начала слушать лесные звуки, которые сливались у неё в мелодию. Она очень любила музыку. Когда по радио передавали романсы или сочинения Моцарта, Бетховена или Чайковского, девочка преображалась: исчезал насторожённый взгляд её чёрных глаз, на смуглых щеках играл румянец и, казалось, что льющаяся из репродуктора музыка и её жизнь составляют единое целое.

     И сейчас, лёжа на траве с закрытыми глазами, она примеряла запомнившиеся звуки музыкальных произведений к звучащей мелодии леса.

     Домой она пришла уже после солнечного заката, когда Оксана уже вся извелась в тревоге за неё.

     - Где же ты пропадала так долго?! - встретила её вопросом мать.

     - Слушала лес.

     - И что же ты слышала там?

     - Музыку, мама. Когда поёт лес, мне становится хорошо.

     Оксана сжала свою голову руками, уставившись взглядом в одну точку.

     - А вдруг моя дочь психически больна?!! - пронзила её мысль. - Но тогда она не была бы отличницей в школе. Просто она любит музыку, ведь ни один школьный праздник не прошёл без того, чтобы Глаше не поручили исполнять песни.

     Действительно, и взрослые и дети любили слушать, как она поёт. Ей всегда поручали исполнять песни патриотического содержания, но как-то раз на школьном вечере после объявленной «Катюши» она вышла на сцену и приятным сильным голосом запела романс «Очи чёрные».

Пока учителя находились в шоке, она успела допеть романс почти до конца и заслужила овации учащихся трёх старших классов. Конечно же, после этого разразился скандал с вызовом Оксаны на педсовет и снижением оценки за поведение «трудновоспитуемой ученице» Глафире Кириченко.
   
     Этой весной Глафире исполнилось восемнадцать лет, и Оксана на скопленные от своей скудной зарплаты поварихи деньги купила ей в одарок лакированные «лодочки».

     - К выпускному вечеру береги, - сказала мать, вручая подарок, - а это - от твоей бабушки.

     Оксана развернула долго хранимый свёрток, и яркая, цветастая ткань как будто осветила их скромное жилище. Глафира так и замерла, глядя на ткань со сложенными на груди ладонями рук.

     - Бабушка!... Где-то она теперь?!

     - Жива ли? - тихо произнесла мать.

     - Жива, жива! Я чувствую это! - встрепенулась Глафира.
 
     Её совершеннолетие отпраздновали скромно: За столом сидели они с матерью, Полина с недавно возвратившимся из лагеря мужем и дочерью Мариной, одноклассницей Глаши да школьный сторож Егор, который всегда сочувствовал, когда «трудновоспитуемая ученица» прибегала к нему в строжку, чтобы выплакаться после конфликта с учителями или одноклассниками.

     После того, как исполнилось детское пророчество Глаши о возвращении мужа Полины, несмотря на полученную похоронку, та стала относиться к Глаше и Оксане как к близким родственникам и принимала активное участие во всех событиях их жизни.
 
     Время шло, для выпускников прозвучал последний звонок, и началась подготовка к экзаменам. Глафира с раннего утра забирала учебники, что нибудь съестное и отправлялась на целый день в лес, на свою любимую полянку у родника. Не избалованная судьбой девушка считала, что это было самое лучшее время в её жизни: устав от чтения, можно было перекусить, запивая еду вкусной родниковой водой, а потом заснуть в мягкой душистой траве, или просто полежать на спине, наблюдая, как трепещет листва молодых тополей на фоне высокой голубизны неба. Сегодня, как никогда, Глафире казалось, что её местечко в лесу самое прекрасное в мире. Погода благоприятствовала ей: уже около месяца не было дождя, стояли жаркие солнечные дни, а на лесной полянке возле родника в тени деревьев было прохладно.
 
Девушка заметила, что читает учебник только глазами и отложила книгу. Она легла на спину, почти утонув в высокой траве, закрыла глаза и начала слушать лес. Её полянка была довольно далеко от села, и посторонние звуки не мешали. Трепещущие от лёгкого ветра листья тополя издавали прерывистый звук, точно всхлипывали, а это грустно шуршит трава, вот вспорхнула птичка, и трелью прозвучал шорох её
крыльев, и всё это под мелодичное журчание родника. Лесные звуки слились в единое гармонично звучащее музыкальное произведение с минорным оттенком.

     - Что-то лес сегодня печально звучит, - думала Глафира, - прямо реквием какой-то.
 
     Она дождалась солнечного заката, любуясь, как пурпурные лучи заходящего солнца окрашивают деревья и траву в нежно-розовые тона.

Когда погас последний солнечный луч, она собрала учебник с тетрадями и пошла домой. В лесу сумерки были темнее, и после захода солнца читать было уже невозможно. Вскоре она почувствовала отчётливый запах гари и ускорила шаги, а когда в сгустившихся сумерках увидела над селом зарево пожара, то побежала туда бегом.

         Анна Мазаева допоздна задержалась в колхозной конторе, пересчитывая квартальный отчёт, баланс которого, у неё не сходился на несколько копеек. На душе было тревожно, и это мешало правильно манипулировать костяшками счёт.

     - Нет! Не могу больше, пусть выговор дают, но к завтрашнему дню я отчёт не представлю. Да и что это я разволновалась,- уговаривала она себя,- детей я одних не впервой оставляю, да и отец, наверно уже давно дома.

     Анна взглянула в окно, да так и подскочила, увидев вдалеке зарево пожара. Она дрожащими руками заперла контору, и бегом пустилась к своему дому. Путь был не близкий: её дом был почти на другом конце огромного села, но она не сбавляла скорости своего бега, повторяя, как заклинание:

     - Нет! Это не наш дом горит!

     Но по мере приближения к месту пожара становилось ясно, что горит именно её дом. Она побежала ещё быстрее, подгоняемая отчаянной тревогой за жизнь своих детей в возрасте года и трёх лет, и в то же время, надеясь, что их спасли. И вот её дом, объятый пламенем, окружённый сбежавшимися людьми. По живой цепочке передавали вёдра с водой, но в открытые окна поливали только внутренность дома, а горела крыша, и вода её не доставала.
 
     - Дети! Где мои дети?!!! - не своим голосом крикнула подбежавшая Анна.

     - А разве они там?!!- кинулись к ней соседи, в том числе и Оксана с Полиной.

     Не отвечая, Анна бросилась в горящий дом, но была схвачена двумя мужиками.

     - Что ты, дурная! - кричали они. - Крыша того гляди рухнет!

     Но Анна продолжала биться в их руках.

     Действительно, крыша прогорела, и потолок провис, грозя обвалиться каждую минуту. И тут случилось явление, ни кем не предвиденное: в открытое окно горящего дома молнией метнулась тонкая девичья фигурка, взметнув чёрными, как смоль, кудрями.

     - Глафира!! - дружно выдохнула толпа.

     - Глашенька!!! - истошно крикнула Оксана, порываясь к дому вслед за ней, но удержанная сильными мужскими руками.

     В тот же момент из окна вылетело тельце годовалого ребёнка, ловко подхваченное одним из мужчин. Вслед за ним был выброшен и второй малыш. В проёме окна показалась Глафира, пытаясь перепрыгнуть через тлевший подоконник, и как раз в это мгновение рухнули потолок и крыша, накрыв собой несчастную. Испустив душераздирающий вопль, Оксана упала замертво. И уже не видела, как в эту минуту к догоравшему дому с дикими криками на неизвестном языке прискакали три всадника. Женщина с развевающейся по ветру копной седых волос осталась в седле, а двое мужчин, одетых во всё чёрное с капюшонами, закрывавшими их головы и лица, соскочили с коней и баграми быстро разгребли тлеющие угли, подхватили бесчувственное девичье тело, взметнулись на коней и все трое так же быстро исчезли, унося с собой тело Глафиры.

     От неожиданности толпа застыла в трансе, а когда дурман начал проходить, послышались голоса.

     - Вот это да!!- восклицали мужчины.

     Женщины, осеняя себя крестом, со страхом переглядывались.

     - Видали, как нечистая сила Глафиру-то уволокла?! Знать и вправду она ведьмой была.

     - Хоть и ведьма, а добрая была: жизни своей не пожалела, чтобы детишек спасти.

     - Два чёрта и старая ведьма на конях, а кони-то не по земле скакали, а по воздуху летели, и пламя у них изо рта вырывалось.

     - Свят! Свят! Свят! - крестилась одна старушка, - Спаси нас, Господи и помилуй!!

     Все заговорили одновременно, уже забыв о пожаре, который погас сам, оставляя тлеющие брёвна. Не принимали участия в пересудах Полина, пытавшаяся привести Оксану в чувство, да Анна, склонившаяся над детьми, которые были живы, но выглядели больными, надышавшись дыма.

     Долго ещё по селу ходили рассказы о чертях и старой ведьме, похитивших тело Глафиры, обрастая всё новыми фантастическими подробностями, пока всё это не легло в архив сельских легенд.

     Приехала подвода с телегой, чтобы отвезти в больницу Оксану, и Анну с детьми. С ними уехала и Полина. На село опустилась ночь, и народ начал потихоньку расходиться. На месте пожара остались одни мужчины, тщательно заливая водой тлеющие угли и брёвна, чтобы, не  дай Бог, к соседним домам не прилетела заблудившаяся искра.