Однажды в мае, в Большом Гнездниковском переулке..

Лариса Бережная
   В свой день рождения не хочется стоять у плиты, резать в спешке салаты, натирать до блеска фужеры, а перед этим  ещё и совершать многократные рейды в продовольственные магазины.

   Не хочется, а надо! Поэтому 1 мая  до 15.00. я всё же пробатрачила на кухне: праздничный завтрак, потом обед… Только для своих.

    В 15.30. в квартиру позвонили, и я, как  в школьные времена, понеслась открывать дверь. Иркин позывной. Так она звонила мне каждое утро вплоть до конца 9-го класса. И всегда ей приходилось быть свидетельницей моих метаний по дому в поисках какой-нибудь шапки или мешка со сменной обувью. Потом мы дружно шагали в нашу школу, оживлённо перебрасываясь короткими фразами.

    В десятом я осталась без присмотра: Ирина окончила школу на год раньше меня. В школьном дворе я появлялась одной из последних, когда из огромных, во всю стену окон, гремел, как набат, утренний  звонок, приглашавший всех к первому уроку.

    Неужели мы когда-то ходили в школу?!

   - Всё, всё, Ир, я готова! Последний штрих – пиджак надеть или эту хламидку на молнии? Девчонки едут?

   - Едут!!!

    Ну, естественно, мы встретились на «Пушке». Как говаривал один мой знакомый с  физтеха году этак в 1985:

   - Если люди встречаются у памятника Пушкину, то они точно из Жуковского…
      Шлю тебе в Австралию привет, Женя, сквозь годы, горы и океаны!

     А у нас, в принципе, ничего не изменилось…  Голубь по-прежнему удобно восседает на голове Александра Сергеевича, по улице Горького ( ныне Тверской) потоком идут праздные гуляки,  «и улыбаются, и птичка вылетает» - фотоаппарат в моих руках уже наготове.  А нас прямо у выхода из метро с последней надеждой в голосе встречает  пожилая дама в роскошном вязаном кардигане, с немыслимыми апельсиновыми волосами и такими небесно-ультрамариновыми очами, что сразу невольно приходит на ум цитата из Ильфа и Петрова:

    - Такие девушки никогда не бывают деловыми знакомыми - для этого у них слишком голубые глаза …

     Сквозь шум столичной толпы я уловила смысл её вопроса: ей нужно попасть в театр Маяковского. Но пока под гипнозом этих бирюзовых глаз я собиралась с мыслями, настраивая внутренний навигатор, мои сопровождающие  уверенно пытались отправить это неземное существо на площадь Маяковского.

  - «Маяк» ( Женькин термин) находится на Никитской, - тоном, не терпящим возражений, громко заявила  я, нарисовав высоко поднятой рукой вектор движения, и показала на воображаемой карте искомый объект, - вот тут, на пересечении с бульваром будет красное кирпичное здание в русском стиле.

      Пока я говорила эту фразу, наша голубоглазая красавица с уважительным обожанием кивала мне:

    - Ви-и, на Никитской, - обрадованным эхом вторила она мне.
    - На Большой Никитской, - поправилась я, - идите прямо по бульвару, там спросите… И я проследила, как она быстро удаляется в указанном направлении. А идти-то далеко: весь Тверской бульвар.  Высокая… За метр семьдесят. « Товарищ из Парижа», - резюмировал бы О.Бендер.

   Вот это глаза! Даже прожитые годы не смогли  затушевать  свечение яркого природного голубого пигмента. Может быть, её мама, тётя или другая какая родственница проходила здесь в  конце 20-х годов и поразила воображение авторов  «Двенадцати стульев».

  Макдоналдс – осиное гнездо американской кулинарии в самом сердце нашей столицы ( у каждой нашёлся рассказ о первом посещении этого тогда супер-пупер-бигмаговского заведения) угостил нас мороженым вприкуску с засушенными слоеными пирожками и кофе в бумажных стаканчиках, а затем  выпустил на свободу Твербула. Самое время приступить к фотосессии. Помимо обязательного силуэта памятника Пушкину в кадр попадает живописная своей упорядоченностью стоянка велосипедов, проштампованных печатью ВТБ и готовых напрокат рвануть в любом направлении.

  Чуть позже группа развесёлых студентов догнала нас на легендарном тротуаре Тверской, сигналя во все звонки, и на хорошей скорости помчалась в сторону мэрии. Конечно, никого, кроме меня это не возмутило. Тут же  двухметровые дядьки гнали на скейтах, а детки – на самокатиках. Последующее увеличение отснятых кадров показало, что и на противоположной стороне творится та же малоколёсная вакханалия. Ну, остаётся только позаимствовать что-нибудь из репертуара Эллочки-людоедки:
 
   - Жуть!!!

    А пока мы фотографируемся по традиции на фоне классика русской словесности, некто пьяненький, но галантный навязчиво предлагает нам и всем проходящим мимо запрещенные к срыванию ландыши.

    - Верните в Красную книгу! – Громко прокричала я этому нарушителю природоохранной конвенции, опять сделав безапелляционный  указующий жест в московском майском пространстве. И он тут же, поклонившись, как в театре, удалился за кулисы толпы.

    Зелёное дружелюбное подмигивание светофора, и мы переходим бульварную автомобильную дорожку. Всё! Катаевско-ильфо-петровские ассоциации берут нас в плотное кольцо, мы уже задыхаемся от их бессмертных цитат, и в этом нет ничего удивительного, ведь мы идём в Большой Гнездниковский переулок,  в знаменитый «небоскрёб» и «тучерез», где в своё время  располагалась редакция газеты «Гудок», взявшей на работу гениальное одесское трио.

   Мы минуем  глубокую  арку, и вот она:  овеянная литературными мифами достопримечательность Москвы – Дом Нирзнее, он же - дом холостяков, он же - дом-крыша, он же, уже при большевиках - Четвёртый Дом Моссовета (Чедомос).  Не хватит места, чтобы перечислить всех писателей побывавших здесь. От Горького – до Маяковского. И все, все, все!

   Никакого тебе архитектурного форса, строгий фасад, и только оформленный в модерне подъезд  и такие же ворота сигнализируют путникам об избранности этого сооружения, да ещё табличка с названием  театра ГИТИСа ( а когда-то здесь красовалась афиша знаменитого кабаре «Летучая мышь»). Именно на оперу в этот театр у меня в сумке лежит пачка билетов. До начала спектакля ещё целый час, и у Гнездниковских переулков есть все шансы быть запечатлёнными на цифре двух моих камер.

   Но где же наши одесские писатели, минуту назад не дававшие нам даже вздохнуть под напором их блестящих строк? Испарились, как и  клетчатый герой также служившего здесь одного киевлянина, прозванного Катаевым в « Алмазном моём венце» - Синеглазым.

     Вот он уже принял у одесситов литературную эстафету и уже расставил везде свои фирменные булгаковские знаки. Вот и кот, заметьте, чёрный, с усами, напудренными, правда не золотом, а серебром. Сидит себе рядом с красной иномаркой, прямо под номером, на котором начертаны три семёрки. Ира первая его заметила:

  - Смотри, смотри, какой красавец! – Я поискала глазами достойного этого эпитета мужчину: проходящие мимо  два вполне заурядных гражданина с пивными животиками обернулись на звук щелчка моего фотоаппарата.  Больше никого....

    - Где же красавец? – Переспросила я.
    - Да вон, под машиной.
    - Ах!!!


                Продолжение следует...