Дурацкая любовь

Петр Третьяков 2
ДУРАЦКАЯ  ЛЮБОВЬ

Человек, не домогайся красоты женской, а домогайся ума мудрого.
Народная мудрость

Мне, Александру Петькову, исполнилось девятнадцать лет. У родителей я единственный сын. Мама и папа у меня образованные. Мама работает врачом, а папа главным конструктором на заводе №. Сколько я себя помню, всегда они меня считали умным. Всем родным и друзьям, которые приходили к нам в гости, твердили: "Вот наш Саша, вы знаете, какой он у нас умный, мы таких ребят не видели. Стихи сочиняет. И вообще..." И расхваливали меня, как могли. Когда я учился в школе, сочинил три стихотворения, но мне и сейчас стыдно кому-либо их показывать. В школе мне часто неловко было из-за троек, которые я получал. Вот, например, Васька Кунаев все время на пятерки учился, а память у него какая! Все в классе удивлялись. Запоминал все "на лету", как говорят.  Так какой же я умник, когда у меня в аттестате тройки да четверки. Может быть, они называют меня так потому, что я много думаю? Ну как я могу не думать? Мне нравится Светка Сучкова. Каждый день я изучаю ее: какие у нее туфли, какие чулки, какое платье, какая прическа. Особенно мне нравится ее лицо. Я каждый день думаю, что лучше ее лица в нашем городе нет. Да не только думаю, а точно знаю. Каждый день, когда иду по улице, я обязательно гляжу на всех девчонок, девушек и на молодых женщин, которые идут мне навстречу. Ведь я смотрю на всех встречных, а также, когда еду в автобусе или троллейбусе не просто так, не из любопытства, все время сравниваю ее с каждым женским лицом. И вот уже прошло три года, но ни в школе, ни в институте и ни в каком другом месте я не встретил красивее Светы. Вы знаете, какое у нее лицо? Нет, не знаете. И описать его я тоже, наверное, не смогу. Ее лицо для меня, как солнце. Выхожу на улицу в летний день, на небе солнце светит ярко, ласково; я взгляну на него, мне станет радостно, но оно тут же ослепит меня, и я уже больше не вижу его. А как солнца нет, у меня как-то становится неуютно на душе (я по физиологии знаю, что такого органа в человеке нет, а есть мозг, который древние назвали душой). Так вот, в моем мозге без солнца изменяются либо химические реакции, либо изменяется электрическая активность. А когда я впервые увидел Свету на танцах и взглянул на нее, точнее на ее лицо, конечно, мелькнула и ее фигура, она ослепила меня, у меня почему-то немного задрожали колени; почему ее вид привел в трепет, мне и сейчас не понятно. Но с того вечера, так же, как и без солнца, я без нее жить не могу. Если не вижу ее один день, то у меня включаются какие-то безусловные рефлексы, с которыми я ничего сделать не могу: думаю о ней, вспоминаю ее походку, ее легкость, ее смех, ее фигуру, а лицо ее в такие моменты постоянно стоит перед моими глазами. Об этом я никому не рассказываю, вот только бумаге выкладываю свои думы, а то они мне покоя не дают.
Стал я однажды рассказывать Валентину про свои муки любви, так он меня осмеял и назвал недоделанным и бабой. После того рассказа я теперь в себе самом все и ношу. Валентин сказал, что я баба, но что я с собой поделаю, я хочу всегда быть со Светой рядом и делать для нее только приятное; ходить по городу с ней и гордиться, что у меня такая красивая девчонка, и готов ради нее на любой подвиг, правда, кроме как драться с Колькой Дубковым; я потому боюсь драться с ним, что его весь институт боится, он же с ножом ходит, он же меня убьет, тогда я для Светы ничего не смогу хорошего сделать. Она, правда, сейчас на меня и не смотрит, потому что парни такие красивые вокруг нее вьются. А какие они красивые, какие изобретательные в обольщении девушки, какие энергичные, какие веселые; по внешним признакам мне далеко до них. Свете и ее компании весело с ними, и когда они вместе, то так часто смеются и такие радостные. И еще я драться боюсь потому, что вдруг ударят меня по глазу и выбьют его, тогда и вовсе я к Свете не подойду, да не только к ней, к любой девушке – кому я нужен косой? А Ваське в драке губу разорвали, а вдруг мне разорвут? Нет, драться я не хочу. Неужели нельзя мирным путем все решить! Хоть она и не хочет со мной дружить, но я все равно добьюсь, что она меня полюбит и будет со мной. Вот закончу институт и буду так работать, так стараться, что обязательно начальником стану. Куплю себе машину, стану лучшим изобретателем, мой портрет обязательно вывесят около предприятия или установят на городскую доску Почета. Света узнает, какой я, тогда уже не будет от меня убегать или смеяться надо мной. И я тогда уж не буду стесняться себя, что я такой длинный и тонкий. Я на любые испытания и любые подвиги готов, только такие, которые мирным путем можно достигнуть, без драки, то есть без войны. Были же традиции у разных народов для проявления способностей и завоевания любви у девушки. Скачки на лошадях, например, кто лучшую картину напишет, кто лучший ларец смастерит... Я знаю, дядя Сережа, сосед наш, когда ему было 24 года, чтобы добиться руки своей настоящей жены, а тогда – студентки первого курса пединститута, он бросил шоферскую работу и поступил учиться в этот институт, а мой двоюродный брат сказал мне: "Я стану известным художником, чтобы она меня полюбила!"
Когда я добьюсь любви Светы и она будет моей женой, я буду покупать ей самые красивые туфли, чтобы, взглянув на ее прекрасные, изваянные с такой гармонией ножки, чувствовать блаженство, буду покупать самые красивые платья и другие одежды, чтобы она была самая нарядная, чтобы она сверкала, как звезда.
Прочитавший эти откровения моей души, скажет: "Почему он ничего не рассказал, что он сделал для того, чтобы быть вместе с девушкой?" Отвечу на этот вопрос.
Все вы знаете, что в прежние века героями были рыцари, которые добивались любви копьем и мечом, бились на шпагах из-за возлюбленной, потом на пистолетах, на кулаках, а я хочу умом добиться, хотя у меня и ума-то нет, но ведь молодой человек, который приходит заниматься спортом, тоже не имеет силы и мастерства, но он постепенно при помощи тренировок добывает силу и становится мастером. Вот и я хочу все свое время отдать учению и труду и повторю еще раз, что когда стану начальником, то она выйдет за меня замуж. А сейчас я только по пятам хожу за ней, любуюсь ее походкой, ее фигурой, ее лицом. Я боюсь к ней подходить, так как очень волнуюсь, когда стою около нее или танцую с ней. Я учился тогда в десятом классе, была суббота, в парке отдыха "Заря" был вечер танцев. Стояло лето. Теплое, без обычных суховеев, которые иссушают в наших местах все: и пшеницу, и травы, и даже сорняки, которые живучи. То лето было какое-то особенное – не было жары, не было и холода. Как будто Солнце успокоилось в этот год и стало греть щадяще, ласково; через месяц шли хорошие дожди, вся растительность и овощи пышно распускались, наливались соками, и воздух был напитан всеми запахами лета. Все время был тихий южный или северо-восточный ветер, который шел с полей, а газы и дым заводов на наш город рабочий не попадали.
Мы пришли в парк с соседом Витькой, он старше меня на три года, подошли к танцплощадке. С трех сторон, по аллеям, текла молодежь: яркая, радостная, цветущая, а говор и смех наполнял пространство. Танцевальная площадка находилась в середине парка и была огорожена металлической оградой, кругом цвела зелень, клены выстроились вдоль аллей, а тополя были рассыпаны по всему парку. Мы купили билеты и зашли на танцплощадку. На эстраде разноголосо звучал оркестр. Соло вела труба. Мы остановились, мой взгляд блуждал по толпе. Не прошло и минуты, как сверкнуло лицо Светы, которая танцевала с каким-то красавцем и мое сердце застучало так сильно, что я слышал, как оно билось в висках. С этого момента я уже ничего не видел, я как будто ослеп. Она невидимой, загадочной и крепчайшей нитью привязала к себе. Весь танец я украдкой следил за ней. Танго закончилось, и ее партнер нежно, как будто Света была хрустальной, взял под руку и повел к компании девушек, которые стояли недалеко от нас, метрах в пяти. Четверо девушек о чем-то оживленно говорили, перебивая друг друга, и смеялись. Света остановилась у подружек и сделала головой и взглядом знак парню: все, танец окончен и можно идти к своим друзьям; и не обращая внимания и как бы забыв, что рядом парень, засияла улыбкой и включилась в веселый разговор. Не прошло и минуты, как заиграл оркестр; вальс, который выходил из моды, ребята почти не танцевали. Девушки, пара за парой пускались в круговерть вальса. Меня, как магнитом тянуло к Свете, но неуверенность останавливала. Эти сомнения держали около минуты, но магнитные силы оказались сильнее моей неуверенности, и я сорвался с места и, резко и быстро, направился к Свете.
– Разрешите пригласить Вас на вальс! – выпалил я, уставился на нее и оцепенел, ожидая ее ответа. Мне было страшно, как будто я ждал приговора. Я боялся ее отказа, это было бы для меня величайшей трагедией, великим позором; и пока она весело глядела мне в лицо, усмехаясь чему-то, а мне казалось, что это она надо мной смеется, у меня началась дрожь во всем теле. Я уж готов был броситься бежать от нее, скрыться, мне думалось, что сотни глаз смотрят, как я стою перед красавицей и будто бы выпрашиваю милостыню, то есть танец, а она смотрит с высоты своей красоты на длинного, неуклюжего, с поднятыми плечами до ушей, тонкого, как жердь, бледного и с громадными глазами, как у быка; да, на моем лице были одни глаза, а остальные органы были недоразвиты, ушей почти не было, нос и рот были маленькими, я ничего почти не слышал, а только смотрел на все вокруг. Когда я напружинился до предела, она вдруг проявила великую щедрость и сказала:
– Пойдем, потанцуем, – и сделала шаг ко мне. Мы прошли со Светой к танцующим. Радость перемешалась с волнением, я взял ее руку, а другой рукой обнял за спинку и почувствовал, что у меня ладони мокрые. Ладонь правой руки я отнял от ее белой кофточки, чтобы не намочить, повернул боком и приложил большим и указательным пальцами. Сердце стучало так, что готово было захлебнуться; я вел Свету сбиваясь, забывал о музыке и весь танец думал, чтобы интересное рассказать, но ничего не приходило в голову, и только под конец танца спросил:
– Света, ты с кем идешь домой?
Она улыбнулась и игриво ответила вопросом:
– А что?
В это время я наступил ей на ногу, весь покраснел и ничего не нашелся больше сказать, как:
– Да так, ничего.
Музыка резко оборвалась, я остановился. Света легкой походкой пошла к своему месту, а я изнуренный этим вальсом шел рядом с ней. Дойдя до девушек, искусственно улыбнувшись, я простонал:
– Благодарю, Света, за танец, – и быстро пошел к Виктору. Я так устал за этот танец, столько энергии потребовалось мне для приглашения, для танца, когда держал ее руку, а другой как бы обнимал за спину и водил ее, кружился с нею. Для меня это был почти подвиг, и эти минуты были тяжелым испытанием. На второй танец у меня не хватило мужества, поэтому я уже не рвался приглашать Свету, а разговаривал с Виктором, но в это же время жадно смотрел на нее, следил за каждым ее движением. Мне так хотелось, чтобы она после танцев осталась одна, чтобы ее проводить до дома; этого было для меня достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым.
Закончились танцы. Света с девчонками и трое парней с ними пошли по улице Матросова. Виктор вышел из парка со своей Аллой. Домой мне не хотелось идти, для Виктора я был лишний.
– Саня, ты почему сегодня опять один? – спросила Алла.
– Не нравится мне никто, – соврал я. Алла обиженным голоском пропищала:
– Столько хороших, красивых девчонок на танцплощадке было, и тебе ни одна не понравилась?
Не хотелось мне разговаривать, а поэтому я решил идти за Светой и отшутился:
– Слушаюсь тебя, а поэтому иду вон в ту компанию, – и показал на впереди идущих, – и отобью себе девушку.
– Молодец, Саша, правильно, – похвалила меня Алла, как маленького, – там пять девушек и три парня.
Витя с Аллой свернули на улицу Южную, а я бросил им – до свидания и пошел за своей любовью. Мне так хотелось к ним, к Свете, но я боялся своего волнения и того, что всю дорогу буду молчать, поэтому перешел дорогу, и по тротуару, немного сзади, метрах в двадцати пяти, шел вслед за компанией и издали любовался Светой. Как она легка, как изящна! Как я страдал! Компания проводила Свету до ее дома. Света впорхнула в свой подъезд, а я вернулся домой, так и не объяснившись. Если б она знала, сколько времени, сколько мечтаний взяла она, сколько километров прошел за ней? Она – моя вселенная, мир для меня исчез. А она мне не ответила ничем. Она веселится с другими, а все мои попытки быть вместе остаются безуспешными, либо она смеется надо мной. Она даже не знает, как безмерно, как безумно я люблю ее.
Я согласен быть ее рабом всю жизнь. Если б Света согласилась быть моею женой, то я утром был бы ее будильником, я бы умывал ее, если бы она этого захотела, а в воскресный день расчесывал бы ей волосы, делал прическу, делал массаж лица, чтобы у нее не появилась ни одна морщинка; я бы ее одевал и раздевал, а вечерами целовал, только вот я целовать в губы не умею, но я бы научился, но зато целовал бы все ее тело, ее ножки, ее волосы. Если бы она позволила, я бы мыл ей ноги и купал в ванне, только мне стыдно, правда, глядеть на нее обнаженную. Вдруг она подумает, что я нахал. Нет, я никогда ни одного поступка плохого не сделаю, я буду ей показывать только хорошее. Ведь я интроверт. А знаете, что такое интроверт? Не всякий, наверное, знает. Это человек, который смотрит внутрь себя. Когда я хочу подойти к ней, тут же мысль останавливает меня, а вдруг она подумает, что я такой длинный, худой, нескладный, почти без носа, а на месте рта только полоса, губы так тонки, что еле заметны, вот, мол, привязался, буду с ним дружить – позориться. Ей же такого красивого надо, как и она. Но что я могу поделать с собой, когда она все мои мысли и желания отняла. Она даже и не знает, что я сохну из-за нее. Мать меня часто спрашивает:
– Что с тобой, что ты такой унылый ходишь?
Я ничего не говорю ей, мне почему-то неловко сказать об этом. И вообще о своей любви никому не говорю. Даже Виктору не говорю. Будет он надо мной смеяться. Он же экстраверт – смотрит всегда вне себя. Интересно он устроен. Витька себя никогда не чувствует. По Дарвину он ближе к своим предкам. Виктор никогда не анализирует свои поступки. Да что ему анализировать, он считает, что все его поступки хороши. Всегда расслаблен. Во всем прав. А с девушками как себя ведет? Он с ними, как моя племянница Ира со своими куколками. Когда Виктор танцует с Аллой, берет ее так нежно и так свободно и так ведет в танце, как будто ее учит танцевать. Но в его нежности столько твердой воли, что девушка чувствует эту силу и повинуется малейшему его движению. А как он ей в глаза глядит? Как будто любит ее больше всего на свете, и столько восхищения в его взгляде, что Алле кажется, что она самая очаровательная. Но Витя-то мне говорил, что он никого не любит. Я ему возразил:
– Как это жить без любви, как это никого не любить? А он мне:
– Выдумал какую-то любовь, пусть они меня любят, – и добавил, – вообще-то я люблю, чтобы у меня была красивая девушка, люблю их ласкать нежно, глядеть им в глаза, как будто я нашел изумруд или какой другой редкий камень, и с радостью в своей душе разглядываю его. А они дуры и вправду думают, что я люблю их.
Что интересно для меня, так это мимика его лица и гордый взгляд. Как он гордится собой, особенно когда с девушкой. Как будто в нем одни превосходства, он похож на рыцаря. А сам, как восемь классов закончил, так и книжку в руки не брал, анекдотов с "картинками", правда, много знает, и танцевать толком не умеет, только ноги переставляет. Я бы на его месте со стыда сгорел, а он даже никогда и не подумает. Что за человек?
Он знает, что я стеснительный, так он как-то учил меня, как с девушками обращаться. Иду однажды из института, время позднее 22.20, выходит из перекрестной улицы Виктор. Начало сентября, ночь теплая и лунная, луна такая огромная, такая раскаленная, как будто ее только сейчас вынули из горна. И так низко повисла над городом, даже не над городом, а над домом в следующем квартале.
– Здорово, студент, – небрежно бросил мне Виктор.
– Здравствуй, – ответил я.
Поравнявшись, он стал сразу смеяться надо мной.
– Ты и из института один ходишь? Что у вас там девушек нет? Студентку бы какую-нибудь за бок и вперед. Я улыбнулся и говорю ему:
– Не могу я так запросто с девушками, как ты. Тут Витя и стал учить меня быть Дон Жуаном.
– Ты, как останешься с девушкой один на один, так начинай рассказывать, что в голову взбредет, главное, чтобы она смеялась, можешь даже всякую чепуху говорить, лишь бы смешно было. Знай, – говорит, – что девушки веселых любят. Если потом что и серьезное скажешь, так ничего, она может посчитать это за умный разговор. Второе: гляди ей в глаза так, как будто она для тебя самое дорогое и своим взглядом восхищайся ей. Вспомни, – говорит, – кого ты в жизни любил больше всех на свете, и вспомни свой самый радостный день. Вот с такой радостью, с таким восхищением, с такой страстной и безграничной любовью и гляди ей в глаза. Она, как увидит твои глаза, увидит твою преданность, твою мольбу, так ей сразу станет хорошо. Затем скажи ей несколько раз комплимент и обними ее за талию, да обнимай нежно. Она взглянет на тебя своим женским взглядом (вот, мол я какая), проще говоря, "глазки состроит", так ты тут не теряйся, говори ей, что она самая красивая, что любишь ее, и обнимай ее и целуй, и обещай ей золотые горы. А если ты в квартире или место позволяет, то ты не теряйся, примени силу – вот она и твоя.
– Знаешь, – стал хвалиться Виктор, – сколько девушек соблазнил, хе... хе... хе... А потом еще за тобой бегать будет, – подбадривал он меня.
Улица Герцена, по которой мы шли, была узкой и очень оживленной транспортной артерией города; грузовые, легковые автомобили разных моделей, колесные тракторы заполнили всю улицу; рев, гудение моторов, визг тормозов – все слилось в единый шум, а едкий с копотью выхлопной газ лез в нос, в глаза и мне подумалось, что я на заводе и иду по цеху, только зелень и дома напоминали, что я иду по городу.
– Ты смелее с ними действуй, а то так и будешь ходить один,
– все наставлял меня мой сосед.
Я очень хорошо понял его тактику, но ответил ему:
– Нет, не могу так.
Витя поглядел на меня пристально, в его глазах сверкала усмешка, конечно, смеялся он надо мной:
– Ты, наверное, один такой.
После его заключения у меня на душе стало как-то неуютно, говорить было не о чем. Квартал мы шли молча.
Встречные люди проплывали мимо меня то слева, то справа, я вскидывал взгляд и видел то яркое и румяное лицо девушки, то дряблое лицо старухи с потухшими глазами, то гордый взгляд женщины, то сдвинутые брови на мрачном лице; этот калейдоскоп лиц не останавливался; я поднял взгляд выше толпы и стал смотреть на дома, фонари, деревья, плакаты и транспаранты, которые висели на домах, и тут услышал голос Виктора:
– Эх! Ничего ты не понимаешь в девчонках, какая услада это!
И  посоветовал:
– А ты попробуй! Дуралей!
Я слушал его, а думал уже о Свете. В голове были другие мысли: как это я смогу с такими грязными мыслями подходить к ней. Нет, мне никого не надо, я только одну ее люблю. Я, конечно, хочу рассказывать ей все про людей, про жизнь, читать стихи, но говорить ей ерунду – это я не смогу никогда. Она же посчитает меня глупым, и тогда уж я никогда не приближусь к ней. Как бы дать ей понять, что я хороший, тогда бы она бросила дружить с пустыми, да еще наглыми парнями.
Возле нашего девятиэтажного дома мы остановились, сказали друг другу: "Ну пока", – и разошлись.
Так я хожу за Светой уже третий год. Она всегда или с парнями, или с подругами. Издали наблюдая за ней, я уже знал ее платья, кофты, костюмы, туфли – всю ее одежду; знал тротуары, дороги, тропинки, по которым она ходит, знал скамьи, на которых она сидит, знал, где ее окно. О! Сколько трепетных, волнующих минут и часов я провел под ее окном. Когда ее тень, а может ее матери или сестренки, мелькала за шторами, я с замиранием сердца следил за ее движением. Сколько раз я пытался приблизиться к ней, приглашал в кино, но она смеялась и всегда отказывала; назначал свидания, но она не приходила; приглашал погулять по городу, она говорила, что не любит этого; подслеживал у подъезда и пытался поговорить с ней, но у меня вырывалось две-три фразы, я терял голос и замолкал, а она убегала.
Однажды, после танцев, я решил твердо объясниться с ней. Света, как всегда, была с компанией. Вначале они шли шестеро. Я шел сзади метрах в пятидесяти. Пройдя полдороги, четверо отделились. Света остановилась со своим новым другом и смотрела в мою сторону. Конечно, она узнала меня. Я был застигнут врасплох и не знал, что предпринять, до перекрестка было еще далеко, а повернуть назад означало для меня позор, поэтому я решил идти мимо них и у дома ждать, когда она останется одна. Опустив взгляд книзу, я приближался к ним. Не дойдя еще до них, я услышал голос Светы:
– Костя, вот этот тип преследует меня уже давно, по пятам ходит за мной, что ему от меня надо, не знаю, но я его терпеть не могу.
– Вот этот глист, что ли? – и он пальцем указал на меня. Она презрительно взглянула на меня и выпустила яд:
– Ну, а кто же, дай-ка ему, чтобы он отвязался.
Услышав эти слова, меня затрясло. Медвежьей походкой он двинулся на меня. Я успел только заметить его глаза, овальное лицо и толстый нос на нем. Я остановился. Ее слова, как молния, прожгли меня, мне хотелось закричать, что с этого момента она мне не нужна, что она зверь, что видеть ее я больше не хочу. Но ее телохранитель не дал сказать и слова, он и не думал вступать со мной в переговоры.
– Так она тебе нужна, козел? – с презрением проскрежетал он сквозь зубы.
И тут же я почувствовал сильнейший удар в челюсть и свалился на землю. Отчаянье, обида и злость вспыхнули во мне разом, и я вскочил, как дикий зверь, чтобы кинуться на обидчика, я что-то кричал, но второй удар опрокинул меня снова на землю, а третий удар я получил по голове ногой; больше ничего не помню. Когда я очнулся и открыл глаза, вокруг никого не было. Я поднялся. В голове болело, тошнило. Во рту почувствовал боль, пошевелил языком и обнаружил три выбитых зуба – два верхних и один нижний. Выплюнул их изо рта и почувствовал резкую боль в верхней губе.
Пустынная ночная улица была затянута мраком, только редкие звезды и темное небо висели надо мной. Я взялся за подбородок, который был залит липкой кровью, стал ощупывать губы – верхняя губа была разбита. Достал носовой платок, вытер подбородок, промокнул губы; вспомнил, что у меня в кармане лежит зеркальце. Достал его, и в темноте ночи стал глядеться в него, приглядевшись лучше, увидел разбитую надвое верхнюю губу. Нервно бросил платок на землю и посмотрел вокруг. По обеим сторонам улицы тянулись деревянные заборы из досок, штакетника, разные по высоте, за которыми неровным рядом выстроились частные дома. За изгородью виднелись кустарники, малинники, яблони, клены и кое-где тянулись в небо тополя. Вдали горел единственный фонарь, брехали собаки. Булыжная дорога, вымощенная военнопленными немцами, проглядывала из земли посередине улицы и уходила вперед лентой с неровными краями. Медленным шагом я побрел домой, глядя вперед невидящими глазами. Как больно было у меня на душе. Сколько волнений я перенес из-за Светы, сколько дум посвятил ей; три года она своим видом отняла у меня покой, сколько прекрасных картин создавал я, чтобы сделать ее счастливой; и сколько печальных вечеров вынес из-за насмешливого взгляда; а сколько я терзался из-за того, что она гуляла с другими? Она у меня не только отняла годы и обрекла на мучительную жизнь, но и отняла память – ведь в мозгу только она; а сколько лекций я пропустил в институте, чтобы видеть ее. Да что это? Меня же из-за нее неделю назад выгнали из института. А сколько упреков от родителей пережил я и сколько насмешек вынес от друзей, что все время был одинок. А теперь избит. За что?.. С другими девушками я свободен и прост, и как хотели дружить со мной Таня, Лика, Валя, но я даже не мог глядеть на них. Света затмила их всех, она невидимыми сетями опутала меня, проникла в мой мозг, в мою кровь, в поведение, а на глаза набросила пелену со щелками, через которые видел только ее.
Теперь все! Все! Все! Сети порваны, пелена сброшена. Теперь любить некого!
Рев машины нарушил тишину и прервал поток мыслей Саши. Он взглянул на промчавшийся грузовик, повернул ближе к изгороди, уходя от пыльного хвоста, бежавшего за автомобилем. Буря в душе Саши стала утихать.
– Пойду работать на завод, вернусь в институт, только на вечерний факультет и буду работать, работать и обязательно стану начальником.

ПОСЛЕСЛОВИЕ
Рассказ "Дурацкая любовь" написан как психологический. Главная ценность рассказа в том, что показана не любовь труса, а психология его любви. Много было написано рассказов, повестей и романов о любви робких людей, описаны их поступки, их поведение, их страдания. Но мы вряд ли найдем в литературе, чтобы персонаж говорил о причинах своей робости по отношению к любимой, по отношению к своей внешности. В рассказе "Дурацкая любовь" я задался целью показать не внешнее поведение робкого человека, а внутреннюю психологию его поведения, внутренние истоки его робости. Моя задача была в том, чтобы показать беду таких людей.
В противовес Александру Петькову я показал и "любовь" высокомерного, наглого молодого человека. И также показал психологию его любви. Если Петьков возвышает девушку до небес, считает ее богиней и сравнивает ее с Солнцем (поэтому у него такая боязнь перед Светой), то Витя, наоборот, унижает девушек до куколки, а поэтому такое у него и поведение и такое потребительское отношение к ней. Два типа – две психологии. Этот рассказ написан мною, чтобы показать ничтожного, слабого человека, но который впервые, хотя только в словах, высказывает протест и заявляет о борьбе, чтобы стать человеком.