Беседы о прекрасном с Ириной Калус. Беседа четверт

   
    - Прежде чем перейти к проблемам квазиэстетики, затронем вопрос соотношения культа и культуры. Как Вы считаете, эстетические чувства могут существовать вне культа как объекта поклонения: например, любовь к книге –– ее культ? И где грани между эстетическим чувством и, с одной стороны, эстетическим пристрастием (культом, тотемом, идолом), ограничивающим восприятие иного, а с другой –– эстетическим плюрализмом, всеядностью, безыдейностью, и, в конечном итоге, безнравственностью?

    - Знаете, по-моему, сначала нужно ответить на, скажем так, почти схоластический вопрос: огораживает ли рай какой-либо забор? Раньше, во времена Адама и Евы, этот забор был. Например, когда Библия рассказывает о том, как Адам давал животным имена, (уж не самая ли первая наука, которую освоил человек — зоология?) я почему-то думаю, что животные приходили  на райскую территорию именно из-за забора. А вступая на нее, лев уже не мог охотиться на лань, волк — на овцу, а лисица — на зайца. Потому что в раю другие законы. Когда животные покидали территорию рая, то все и вся, как говорится, возвращалось на круги своя.
Так вот, райский забор огораживал человека именно от этих «кругов». Древний рай был прекрасен, прост, чист и рядом был Бог. И я почему-то думаю, что находясь в нем, человек, например, мог — если бы она существовала! — полюбить книгу. Почему нет?.. Правда, ему вряд ли были бы понятны глубинные переживания героев Достоевского или откровенно чертенячьи страсти «Майн капф» Адольфа Гитлера. Но, например, в детстве я читал добрую книжку о приключениях дельфина — к сожалению,  я не помню ее названия — и, наверное, эта книжка понравилась бы Адаму.

    - А «Робинзон Крузо» Даниэля Дефо?

    - Сомневаюсь, что Господь позволил бы прочитать ее первому человеку, ведь ознакомившись с ней Адам — вполне возможно! — испугался бы потерять рай. Здесь можно предположить, что райский забор ограждал не только райскую территорию, но и… А вот тут очень важно: ограждал ли он человеческую душу полностью или делил ее на две части? Тут очень легко ошибиться в предположениях, и все-таки… Господи, прости глупого художника, но все-таки я думаю, что делил и не столько на «можно» или «нельзя», сколько на «можно» и «пока тебе рано».

    - Иными словами, вы считаете, что человек, скажем так, был не совсем свободен в раю?

    - А какие у меня есть сведения о райской свободе? Знаете, что меня смущает, а, точнее говоря,  подсказывает ответ, что райский забор все-таки проходил по душе человека, а не ограждал ее полностью? Сегодняшняя раздвоенность человека. Она — как старый шрам. Особенно ярко это видно в героях Федора Достоевского и отвечая на предыдущий вопрос о красоте, я недаром упомянул о «совершенно честном деле без всякой задней мысли». Могу предположить, что разгадка именно в этой «задней мысли».

    - … Ведь рай — «совершенно честно дело» и Адам покинул его, едва согласившись с «задней мыслью» Евы предложившей ему откушать яблочка?
Да, они покинули рай, то есть оказались за его забором, сначала внутри самих себя. Человек всегда рушится изнутри. А еще я думаю, что старый шрам, который проходит по душе человека не просто шрам, а он… не знаю… как некая нравственная граница, что ли?

    - Та граница, за которой начинается «задняя мысль»?

    - Да. А еще, по-моему, именно за этой гранью начинается… нет, точнее говоря, может начаться дисгармония, которая превращает любовь в страсть или культ, свободу — в плюрализм и так далее.

    Тут любопытно еще вот что, богословы уже давно нашли ответ на вопрос, мог ли Всеведущий Бог не знать, что человек падет? Конечно же, Он все знал. И, тем не менее, Бог не лишил человека способности творить внутри себя эту «мысль». Здесь напрашивается следующий вопрос: хотя Бог и сказал, о человеке, что это Его творение «весьма хорошо», так ли уж совершенен человек, если все-таки райская жизнь оставила на его душе глубокий шрам?

    - Человек — несовершенен, а значит и «нехорош»?

    - Не так. На мой взгляд…

    - … Взгляд художника, а не богослова…

    - Именно. На мой взгляд художника, дело не в несовершенстве человека, а в том, что человек не завершен. Простите за нелепейшее и возможно неудачное сравнение, но тут все немного похоже на производство фильма… Например, уже написан сценарий, в который писатель, как говорится, вложил всю свою душу, а режиссеру только предстоит снять фильм, то есть воплотить некий пока еще виртуальный образ в реальный, видимый в физическом мире. Эта есть та точка отсчета, которая дается каждому из нас при рождении…

    - Но заранее написанный сценарий предполагает некую несвободу и предопределенность.
 
    - Все не так…

    - Опять не так?!.. Улыбнусь: Алексей, на вас не угодишь.
 
    - Вот вам такой простой пример: режиссер замечательного фильма «Семнадцать мгновений весны» Татьяна Лиознова считала сценарий своим достоянием и отчаянно ревновала его даже к Юлиану Семенову. Это был только ее фильм, понимаете?.. Наверное, она относилась к нему как к своему ребенку и была готова защищать исключительно своего «ребенка» от всего остального мира. А будь все иначе, — никакого творчества попросту не было бы. По-настоящему можно творить только что-то свое. Короче говоря, если я скажу, что фактически Татьяна Лиознова создала свой — свой в смысле прошедший через все фибры ее души — собственный фильм, это не будет преувеличением.

    - Вы хотите сказать, что Юлиан Семенов написал одно, а Татьяна Лиознова сняла совсем другое?

    - Не так…

    - Опять!!..

    - Не так потому что акт творчества Юлиана Семенова и акт творчества Татьяны Лиозновой по сути равны между собой и второй, хотя формально является продолжением первого, все-таки достаточно обособлен для того, чтобы считаться уникальным и единственным в своем роде. И, кстати говоря, Юлиан Семенов не говорил, что Лиознова сняла что-то другое. Они создали единое и уникальное в своей единственности произведение, понимаете?.. Вот что очень важно и вот что я хочу подчеркнуть.

    - Фильм — один, а творцов — двое и оба этих творца совершенно независимы друг от друга?

    - Независимы не совсем верное слово… Они — свободны, именно свободны, потому что любое творчество немыслимо без свободы.

    - Еще вы хотите сказать, что рождаясь с неким, пусть все-таки предопределенным Богом, «сценарием», человек остается уникально свободным? А жизнь человека — его сотрудничество с Богом и человек абсолютно свободен именно как творец?

    - Да. И когда я слышу, что, мол, вера в Бога, это некое рабство перед высшим существом… не знаю как сказать… удивляет тупость такого суждения.

    - Наверное, кое-кто не хочет, чтобы ему писали «сценарии»… Он хочет писать их сам.

    - А пеленки в младенческом возрасте он тоже хочет сам себе покупать? А выбрать папу и маму?.. А что делать с национальностью и особенностями характера?

    - И все-таки предопределенность…

    - Не звучит как-то, что ли?.. Суживает, ограничивает и направляет? А может быть, человек просто стоит на Божьей ладошке и именно потому, что у него есть опора под ногами, над его головой и появляется небо? Знаете, по-моему, вера в Бога это еще, кроме всего прочего, и неверие во всемогущество хаоса.

    - Это тоже входит в человеческий «сценарий» — опора под ногами и небо над головой?

    - Ну, должно же хоть что-то объединять человечество… Наверное, это ближе к неким универсальным вводным, но нельзя подходить с человеческой меркой и к этим величайшим Божьим «вводным». Человек может только прикоснуться к небесным категориям.

    Кстати, для того, что бы что-то понять человеку нужно это «что-то» с чем-то сравнить. Например, я русский, но что это значит?.. До тех пор, пока я не сумеют сравнить свою «русскость», допустим, с чьей-то «немецкостью» это не будет ничего значить. Но что для меня национальность: клетка, в которую меня загнали силой по причине предопределенности или все-таки это Божья ладошка, на которой я стою?
 
    - Алексей, тут вам наверняка возразят, что, например, войны возникают именно из-за национальных или религиозных проблем.

    - Тот, кто так говорит, сажает в птичью клетку мультяшного ангела и такого же нарисованного дьявола, поднимает клетушку над головой и, показывая толпе, говорит: «Вот ваши «небесные силы», а теперь подумайте, что доброго они для вас сделали? Они разогнали вас по разным национальным и религиозным «квартирам», они разъединили вас, чтобы над вами властвовали нечестные священники!»

    Это — примитивное жульничество.

    - Докажите, что примитивное.
 
    - А тут и доказывать ничего не нужно. Я просто не могу представить себе, как режиссер Татьяна Лиознова запихнула бы в клетку Юлиана Семенова, а потом стала доказывать зрителям, что вот этот бесчестный человек украл у нее выстраданный сценарий «Семнадцати мгновений весны». Тут парадоксальный факт в том, что если бы мы усадили Лиознову в кресло «детектора лжи», то не смогли бы доказать, что она врет. Ведь она и в самом деле, например, разгорячённая творческой ссорой с Юлианом Семеновым, (которой, разумеется, в реальности не было, но которая могла быть) говорила бы правду, на которую имела полное право.  Вот в чем парадокс совместного творчества сценариста и режиссера. В противном случае, — если бы этого парадокса не было — Татьяна Лиознова не смогла бы снять чудесный фильм.

    - Скажу так, поясните все еще раз, пожалуйста.

    - Все очень просто: например, если человек говорит, что Бога — нет, он говорит чистейшую правду, и даже не потому, что верит в нее, а еще и потому что имеет на это право данное ему самим Богом. И мы, даже при всем своем желании, не сможем доказать, что он — неправ и Бог есть. Нам даже инквизиция не поможет, а только запутает все дело и в конечном итоге сыграет на руку «темной стороне силы». Человек имеет право — и все.
 
    - Это — чудовищно?
Нет. Это было могло бы быть чудовищным, но я уже говорил вам, что человека не стоит считать прекрасным изначально. Он просто еще далеко не завершен…

    - Вы о том, что человек — пусть даже самый отчаянный атеист — все-таки может поверить в Бога? То есть вы говорите о некоем шансе, который есть у человека всегда?

    - И о нем тоже.

    - Улыбнусь: нет, ну, какой чудовищный ответ вы даете!.. Я хотя бы вашу краткость имею в виду.

    - Если бы я дал вам исчерпывающий ответ о всех человеческих шансах, количество книг, которые пришлось бы мне написать, стало равным количеству людей на Земле.

    - Ого, какая огромная свобода!.. Да вы либерал?
 
    - Я больше чем любой либерал, я — христианин, причем довольно… не знаю… наивный, что ли?

    - Если вы наивный, почему вы явно недолюбливаете простодушного и искреннего Иешуа из «Мастера и Маргариты» Михаила Булгакова?
 
    - Я не говорил, что не люблю его. Я просто считаю, что «исторические главы» в «Мастере и Маргарите» — «евангелие» от сатаны и оно не имеет ничего общего с настоящим Евангелием. В нем Иешуа — только инструмент в руках Воланда. Кстати, кто сказал, что сатана не умеет пользоваться светлыми красками?

    - А то, что Михаил Булгаков все-таки написал «евангелие» от сатаны вас не смущает?

    - Нет. Вопрос зачем и почему он его написал. Например, если отраву, которая распылена в воздухе, собрать в пробирку и положить ее на стол так, чтобы она была видна всем, люди перестанут гибнуть от отравы. А знания о ней могут оказаться не лишними. Правда, очень опасными.

    - Доказать эту опасность можете?

    - Улыбнусь: легко.

    - Я тоже улыбнусь: снова просто возмутительный ответ. Впрочем, хотя мы уже сильно отклонились от главного вопроса, давайте, доказывайте.

    - В тексте «Мастера и Маргариты» восклицание «Боги, боги!..» принадлежат либо Понтию Пилату, либо самому автору. Это совсем не случайно. Я отлично понимаю, что этот факт ничего не доказывает, но — пусть только по праву художника — я заявляю, что  одним из «тайных» смыслов «Мастера и Маргариты» является «пилатовская» месть Михаила Булгакова за распятое в СССР христианство. Подчеркну, не за «иешуанство», о котором нам рассказывают «исторические главы», а именно за православное христианство. Чуть выше я сказал о «распыленном в воздухе яде». «Мастер и Маргарита» это, в  каком-то смысле, и есть та «пробирка», в которую Михаил Булгаков собрал атеистический яд.

    С другой стороны, я не вижу в  великой книге Булгакова никакой сатиры, я вижу страдающего от огромной душевной боли автора, который — в силу своего самого отчаянного, самого искреннего покаяния — низводит свою боль до уровня боли Понтия Пилата…

    - Алексей, вы утверждаете, мягко говоря, немного странные вещи и…

    - Никакой странности нет. Помните, в «технике литературы» я пытался доказать вам, что почти в любом литературном произведении, каким бы великим оно не было, можно найти типажи гайдаевских героев: простодушного Балбеса, неуклюжего Бывалого и «утонченного» до комизма Труса? Но только ли о «технике литературы» я вам говорил? Пусть даже речь шла об очень важном, об условных векторах, которые создают объем произведения, но все-таки важнее то, откуда берут исток эти векторы. Этот исток — сам автор, понимаете?

    - Вы хотите сказать, что в «Мастере и Маргарите» Михаила Булгакова один из писательских векторов — пилатовский?

    - Да. Именно «один из» и дать полный анализ этих векторов вам не сможет никто. Любой человек, не говоря уж о таком уникальном гении, как Михаил Афанасьевич Булгаков, слишком сложен для формального анализа. Но, с другой стороны, я имею право говорить о том, что достаточно хорошо вижу.

    Теперь об опасности. Собирать некий «яд» в пробирку — нелегкое и, мягко говоря, очень вредное дело. К сожалению, не все и не всегда понимают это… Да, писать о Понтии Пилате это еще не значит, что писателю нужно стать им, но к своему герою ему нужно подойти достаточно близко. Наверное, Булгакову импонировала внутренняя сила этого героя… И никто и никогда не сможет сказать, перешел ли он допустимую грань или нет. Но суть-то даже не в этом!.. Если я, опускаясь на колени перед Богом, опираюсь на плечо Понтия Пилата, разве это можно счесть ошибкой, даже если я вдруг потеряю опору и упаду?  Суть не во внешнем падении человека, суть всегда в его внутреннем состоянии. И разве Булгаков «упал»?.. Мне горько и больно от того, что есть люди, которые считают его покаяние неким «падением». Что же касается страдающих литературных мерзавцев, то разве первым этой темы коснулся Булгаков, а не Достоевский? Но к Достоевскому, насколько я понимаю, претензий нет…
   
    - Итак, итак!.. Алексей, мы немного поговорили с вами о рае и аде, сценариях и векторах и — я очень надеюсь на это — не зря. Давайте вернемся к первым вопросам этой беседы: как вы думаете, чем отличается любовь к книге, от ее культа?
 
    - А чем отличается наполненный стакан от пустого? Тут стоит спросить о том, что с вами начнет происходить после того, как вы прочитаете книгу.  Жизнь человека — дорога и куда вы пойдете потом?

    На мой взгляд, христианская вера в Бога не так проста, как это может показаться на первый взгляд. Да, ее главный «вектор» — приятие любви к Богу и ближнему — это основа веры, но для меня — может быть только для меня — она еще и возвращение человека к своему нормальному состоянию…

    - Что значит к нормальному?

    - Улыбнусь: к райскому состоянию Адама…

    - А почему вы улыбаетесь?

    - Улыбка — только форма «сосуда». Я боюсь, что понять горечь этой улыбки может только тот, кто пошел той дорогой, о которой я только что сказал.
 
    - Вас не пустят в рай?

    - Я опасаюсь, что меня и из ада прогонят…

    - Шутки — в сторону. Иначе вы начнете бравировать своей горечью. И, кстати говоря, оставим в стороне личное. Итак, вы сказали, что, по вашему мнению, человек должен вернуться в рай…

    - Не должен. Он может вернуться, а это уже его выбор и этот выбор делается не на основании неких логических выводов. Кстати, если книга, о любви к которой мы с вами говорим, взывает только к логике человека, она — дура. Если она дает ему только некие знания — она еще большая дура. Человеку, если он еще не устал быть человеком, нужно несоизмеримо большее…

    - Что?

    - Ни что, а кто. Он сам. И я не вижу никакого греха в том, что я могу полюбить книгу, которая помогает мне понять самого себя.

    - А что значит понять себя?

    - Наверное, это понимание может быть разным… Часто для меня это понимание было и есть чем-то вроде точки опоры внутри. Пусть хотя бы только на время. Если, например, я иду к храму и вынужден перебираться через лужу по камушкам, я не вижу в этих «точках опоры» ничего дурного.

    - Вы сказали «на пути к храму». Масса людей не ставит перед собой этой задачи. Они просто живут, у них есть свои проблемы, которые нужно решить и мечты, к которым они стремятся…

    - А разве я сказал, что я — другой? Просто я знаю, что «путь к храму» это не некая мысленная дорога к воображаемому образу церкви. Все сложнее и одновременно проще: чтобы ты не делал, о чем бы не мечтал, никто — даже Бог! — не освободит тебя от ежесекундного выбора между добром и злом.

    - А как же Божья ладошка, о которой вы говорили выше?
 
    - А разве я говорил, что она появляется по первому требованию? Может быть, есть смысл и в том, чтобы она не появлялась после второго и третьего? Человек устроен так, что ему все или почти все интересно. Но так ли уж зряч человек и частенько не похож ли он на слепого мышонка, который слепо тыкается мордочкой в разные стороны? Божью ладошку ли он ищет даже тогда, когда о ней говорит? И что ему нужно в итоге, свое или Божье?
 
    А итог-то часто печален. Можно обожраться тестостерона и напялить на себя «шубу» из мускулов, можно научиться драться или стыбзить миллион долларов, можно даже внушить себе мысль, что Бог полюбит тебя и таким, но все это — только кастрация, обрезание сопротивляющихся злу как светлых, так и не очень веточек живой души.

    Я ведь действительно не просто так в начале этой беседы заговорил о райском заборе и о том, как выпирает из человека «задняя мысль». Что мне хочется доказать… нет, не доказать, а спросить: что есть большее зло, свойство человеческой души, способное рождать «заднюю мысль» по воле человека или все-таки ее кастрация?

    На мой взгляд, последнее страшнее: отрезал, выбросил и забыл об отрезанном. В итоге — «быстрота и нагота» как у булгаковской Маргариты после крема Азазело. И уже не важно, что будет дальше, потому что все душевные переживания Маргариты могут вызвать у Воланда только скуку, ведь они и в самом деле превращаются только болезнь и не более того.

    Может «освобождать» человека сатана, и еще как может! И человека, после такого «освобождения», уже мало волнует итог того, что произошло у него внутри.
Эстетический плюрализм, всеядность, безыдейность и, в конечном итоге, безнравственность — это все оттуда. Но это уже только чертополох на вспаханном и засеянном поле и если вдруг случайно прорастет рядом с ними бледный божий колосок, то ведь не только больным он будет выглядеть, а… не знаю… он собой саму болезнь олицетворять станет, как у Ницше. Они, эти плюрализм и всеядность, как и водка, дают ощущение свободы только в начале, а потом сдавят человека за горло так, что не вырвешься. Да, там тоже есть «добро» и «зло», но только сценарные, постановочные, манекенные… И без Божьей искры в сердце.
 
    Недавно читал Умберто Эко «Имя розы», причем до конца. Зачем?.. Любовался уродством и убогостью смысла, если  так можно выразиться. Докатился!.. И только одно понял, что я — недобрый человек, если на такое способен.

    - Ищите своего Понтия Пилата?

    - Возможно. А, вообще-то, что-то меня на пафос потянуло, оборвать бы себя пора… Улыбнусь: вот только горько обрывается, словно живым соком в лицо брызжет, а обрываешь и разрываешь что-то живое. И тема к рассказу какая-то жутковатая мерещится: в бане голый и пьяный банкир проповедует таким же пьяным и голым «жрицам любви», мол, я вам, сволочам, все о любви да о любви рассказываю, а вам только денег подавай... Умберто Эко перенапряг, что ли?

    - Любопытную вы тему к рассказу придумали, Алексей…

    - Вам смешно, да?..
 
    - Немного. Обычно ваши рассказы совсем другие.
 
    - До них еще добраться нужно, дотянуться… Дежурил в Пасхальное воскресенье, бродил по двору возле храма, вдруг две темы для рассказов вынырнули: светлые, добрые, непосредственные и очень-очень живые. Честное слово, обрадовался как ребенок. Но разве каждый вечер я — в церкви и разве каждый вечер — Пасхальный вечер воскресенья?

    - Как рассказы называются?

    - «Райские яблочки» и «Сестра».

    - Пишите, если понравятся, — опубликуем. А про пьяного банкира в бане писать будете?

    - А вы опубликуете?

    - Ну, если без натурализованных сцен секса…

    - Понимаю, это шутка. Вы хоть раз в моих рассказах такие сцены находили?

    - Нет. Кстати, что вас привлекает в этом рассказе?

    - Игра в борьбу «добра» и «зла». Она ведь может быть и не бесталанной. Хотя, с другой стороны, она всегда только графика и изгибы линий. Ну, еще форма красиво упаковывающая убогий смысл.
   
    - И, как вы уже не раз говорили, потом Бог прекращает любую игру?

    - Да, так… Иногда во мне просыпается сволочной литературный «технолог» и я способен любоваться этой «формулой». Зная только ее можно написать много интересного. Впрочем, конечно же, ни одна «формула» и ни один литературный трафарет не стоят того, чтобы удерживать их в поле творческого зрения. Они просто мешают…

    И последнее. Знаете, сейчас, словно вдогонку, вдруг вспомнилось, как атеисты цепляются к строчке «Но избави нас от лукавого» в Христовой молитве «Отче Наш». Мол, разве Бог командует дьяволом?

    А ведь все очень просто на самом-то деле. Человек, пусть даже едва ли не совершенный в нравственном отношении человек, все равно — вольно или невольно, — но перейдет шрам от райского забора на своей душе. Он выйдет в ту зону, где рождаются «задние мысли». Вот именно тогда человек и должен просить Бога избавить его от лукавого.

    - Один человек не справится?
   
    - Нет. Весь мой жизненный опыт подсказывает, что нет. А это уже очень даже трагическая нотка в симфонии человеческой свободы.

    - Все-таки ограничивающая свободу нотка?

    - Тут уже каждый выбирает сам, ограничивает ли Бог его свободу или нет. И чем отличается сотрудничество с Богом от сотрудничества с дьяволом. Где-то читал, что рогатый очень даже хороший художник. Вот только создавать он может исключительно иллюзии и об этом очень хорошо написал Михаил Булгаков в «Мастере и Маргарите». Он создает одни лишь формы внутри которых и всегда —  он сам. И только Бог, даруя человеку настоящую, а не мнимую свободу, позволяет создавать что-то несоизмеримо большее…

    - …И о чем бы мы с вами не говорили, мы всегда говорим о сути добра и зла?

    - Ох, уж эта «ограничивающая нотка»!

    - Ну, допустим, не так уж и ограничивающая. На сегодня все?..

    - Да. До свидания.

    - И вам удачи!..