Знаете ведь, как это бывает: всего миг, но миг – тот самый: мозги застит на мгновение, а последствия наступают необратимые: ни вернуть, ни изменить, ни, даже, поправить.
Сидел - спокойно, тихо - в узком коридорчике родной поликлиники - ни с кем ни пол-слова.
А народу! – можете представить.
И надо ж было случиться, одна бабуля вдруг взяла да выдохнула:
– Ох, не дождусь я своей очереди, не доживу.
Народ словно очнулся и тоже начал потихоньку вздыхать.
Слово за слово – запыхтело, закипело.
Само собой, ничего хорошего это не сулило.
Ведь все было как всегда, - нахрена было роптать? – хотел я понять, однако, не успел.
Потому что откуда-то из глубины толпы неожиданно возник молчаливый стройный юноша.
Перед заветной дверью он ловко обогнул сначала деда, увешанного нагрудными знаками и орденскими планками, затем - беременную дамочку, что приготовилась уже взойти в кабинет, и, представьте - каков расчет! – перед ним тут же услужливо распахнулась дверь кабинета, откуда выпорхнула окрыленная пациентка, и куда он немедленно встроился, оставив позади всю нашу очередь обалдело внимать.
Стало очень тихо.
Кто-то так даже потупился.
И почему-то подумалось: уж не Гагарин ли это?..
Наконец, дверь распахнулась: нет, не Гагарин.
Бравый дед, скрипя и позвякивая, решительно выступил юноше наперерез:
- Как ты смеешь, молокосос!.» - но мгновенно оказался у того в глубоком тылу и тут же капитулировал.
И тогда...
Помню, как я вскочил, как метнулся воздать по заслугам, как...
Все, - остального не помню.
Сейчас я обозреваю этот злополучный коридорчик - как-то непривычно отстраненно и, даже, я бы сказал, сверху.
На полу - мое распростертое тело.
Рядом - в белых одеяниях - наверно, врачи...
Так, надо же что-то делать. Что?
Мое тело. Сейчас они увезут его. Потом разрежут, зашьют...
Потом... Как-то не очень мне без моего тела.
И что мне теперь без него?
Ауу! Тут есть кто-нибудь?