1.
В СВ ехали редактор областной партгазеты Василий Николаевич Белов и завсектором печати обкома - Винокуров Михаил Вениаминович, работавший до того директором студии звукозаписи и более известный, как лектор-массовик общества "Знание". Остальным членам делегации - руководителям горрайгазет, включая утверждённого в прошлом году редактора областной молодёжки - Георгия Бородина, забронировали до Ленинграда купейный вагон. Все радовались: семинары региональных журналистов проводились редко, поэтому особо ценилось общение с коллегами. Через пару часов пути, когда новички уже перезнакомились и все переоделись в спортивные костюмы и тапочки, разложили на столиках варёных кур и домашние разносолы, приготовленные жёнами, опрокинули по рюмке теплой водки и в предвкушении задушевных бесед смотрели друг на друга, в купе к Бородину заглянул Винокуров, сказал, глядя в пол:
- Тебя старик зовёт. Рот на замке держи, не пей, как бы он ни уговаривал. Я головой за него отвечаю. Понял? За шмотками придёшь потом, если и тебя не выгонит, как меня...
Коллеги Георгия напряглись, по-тихому спрятали водку под сиденья, начали искать свои баулы, доставать книжки-журналы, нарды и шахматы. Георгия покоробил хамоватый тон представителя обкома, но он промолчал, мало кого знал, хотел разобраться в местной журналистской иерархии. Отправился в соседний вагон, в дверях купе услышал голос Винокурова:
- Старый хрен... А ещё член бюро обкома, депутат... Как его терпят?!
В тамбуре молодой редактор остановился, не мог оторвать глаз от стремительно несущейся параллельно составу не очень широкой, но полноводной и бурной реки, зажатой голыми скалами и большими пологими валунами, заросшими мхом, лишайником и на которых как попало стояли низкорослые берёзки, кривоствольные сосенки и елки-подростки. На более высокой гряде сопок ещё лежал серовато-грязный снег, но из-под него до самой реки кое-где уже пробивались первые ростки мать-и-мачехи и иван-чая. Он слышал, что именно здесь проходит самый большой нерест северной сёмги. "Шесть лет, как я здесь обосновался, стал редактором газеты, - думал Георгий, не спеша, раскуривая сигарету, - но получилось всё наперекосяк... Не их я человек, варяг, назначенец со стороны. Так и относятся ко мне с опаской, зам - вообще рвёт и мечет, что не стал шефом, сказал где-то по пьянке, а доброжелатели уже донесли, что уроет меня и довольно скоро... Ладно, поживём-увидим, мы тоже не валенком деланы".
Двухместное купе приоткрыто, за столом сидит крепкий мужчина, белый как лунь, с квадратным носом и прижатыми к затылку, как у боксёра, ушами. Поднимает от столика, заставленного посудой из вагона-ресторана, наполовину выпитой бутылкой коньяка, серые спокойные глаза, говорит:
- Заходи. Решил познакомиться с тобой... Ничего, что я на ты? Поскольку гожусь тебе в отцы, называй меня по имени-отчеству: так тебе проще и мне привычнее, ха-ха-хёох, - смех скрипучий, но не злой, искренний, - наливаю по глотку? Знаю, этот гамнюк, предупредил тебя: ни грамма! Ты тут ни при чём: я уже приложился чуток, ибо дома не успел поесть, девчата принесли первое-второе, закуски-шманкуски... Короче, давай знакомиться, а то виделись пару раз да и то на бегу всё.
- Меня Георгий Иваныч зовут, можно - Жора... Приехал сюда из средней полосы после службы в армии и института, в молодёжке места не было, стал в доме пионеров работать, случайно попал на глаза Аверину, он из горкома партии: оформляли выставку юных фотокоров - "Мой край", ему понравилось, задал пару вопросов, пригласил на разговор вот так больше четырёх лет и проработал у него референтом, а потом уже - помощником... А в партию я ещё в армии вступал, как все, во время арабского конфликта: в полной боевой сидели тогда в окопах. У Аверина приходилось не только редактировать доклады, кое-какие выступления ему писал, многотиражки курировал на флотах, в торговом порту и на стройке... Да много чего было.
- А корреспондентом в настоящей газете работал?
- Обижаете... После школы попал в областную молодёжку, в армии работал в окружной газете, параллельно закончил вечерний институт...
- А газета - не "Красный воин"?
- Откуда знаете?
- От верблюда... Я тоже служил сто лет назад в Московском военном округе, правда, выступая все эти годы за СК МВО, боксировал и прилично. Признаюсь: я навёл справки, хорошая биография у тебя. Но ты ныне - не партийный функционер, редактор областной газеты... Нас двое таких на весь край: ты да я. Аверин - мой старый товарищ, сказал о тебе, когда Толю Шакова, тогдашнего редактора нашей молодёжки, забрали в столичную газету. Вот так, друг, сводит судьба людей, - он ещё раз плеснул в стаканы тёмно-янтарной жидкости, продолжил, - скоро тебя в бюро обкома комсомола кооптируют, я постараюсь, чтоб не замылили вакансию, не прикрыли важное для тебя место каким-нибудь нужным человечком... Почему важное? Позже скажу. А сейчас давай выпьем за знакомство, вот закуски, помидоры, огурцы-молодцы, котлетки по-киевски, специально для тебя взял. Вещички к ночи принесёшь, утром будем вместе выходить из СВ, чтоб все гамнюки видели: идут два главных редактора газет. Только так с ними надо! Иначе - сожрут, сломают, размажут. Я знаю, что говорю: около двадцати лет держусь на этом посту...
2.
Запарки особой не было: о Ленинграде Георгий знал заранее, выход сдвоенного номера согласовал в инстанциях, трудности в одном - велик объём - восемь полос, а в день Победы, когда газета придёт к подписчикам, его уже не будет в редакции. Участникам семинара позволили приехать пораньше, погулять по праздничной северной столице. Договорился с Сергеем Ковтуном, замом: Георгий подпишет все полосы, кроме первой, на ней пойдёт сообщение ТАСС из Москвы. И Ковтун завизирует её "в свет" - на автомате.
Сказал на прощание и заму, и ответственному секретарю редакции - Семёну Пшеничному:
- Мужики, всё свёрстано, ни строчки на замену, ни шага в сторону, расстрел на месте! Если что (тьфу-тьфу), звоните в обком (Ленинградский), меня разыщут. С наступающим праздником! От меня - ещё раз поздравления коллективу: всё-таки юбилей освобождения Заполярья от фашистов, это - дата...
Жена Наталья, отпускница по уходу за ребёнком, спокойно отнеслась к командировке, за годы после свадьбы привыкла к различным поездкам мужа, хотя, естественно, всегда увеличивались хлопоты с двухлетней дочкой. Родители с обеих сторон далеко, работают, помощи ждать не от кого, правда, сестра Георгия, Лариса, давно живущая на Севере, поднявшая двух парней и всегда мечтавшая о дочке, души не чаяла в племяннице - Насте. Она могла провозиться с ней целое воскресенье, отпуская молодых родителей на все четыре стороны и даже с какой-то поспешностью выпроваживая их за порог. Квартира у неё - в монолитном доме современной постройки, трёхкомнатная, большая, с лоджией и балконом. На время посиделок с Настей она прятала там разную живность: как председатель клуба собаководов, вечно держала на выучке или перевоспитании трёх-четырёх собак - от овчарок, лабрадоров до спаниелей, именно последних и натаскивала на поиски наркотиков. За это ей доплачивали или хозяева-неумёхи, загубившие животных, или органы МВД и таможни.
Маленьких собачек она не любила, а самым большим псом на повторной дрессировке у неё оказалась кавказская овчарка-волкодав по кличке Тарзан, которого боялись и сам хозяин - директор филиала "Дагвино", и сотрудники городского питомника - площадки, буквально все, кроме Ларисы и Настёны. Как-то Наталья заехала к ней за дочкой одна, без мужа, от увиденного чуть не умерла: в дальней комнате на спине валялся волкодав, верхом на нём сидела Настя да ещё и теребила его за морду, пытаясь оторвать уши. Тарзан, довольный, урчал, мотал огромной головой, пытался обнять ребёнка толстыми лапами. Лариса, расположившись рядом в кресле, читала книгу. Увидев Наталью, сказала:
- Пройди в кухню и прикрой дверь... Мы сейчас спрячем пёсика на балконе и придём.
Дочь увидела маму, поднялась на ножки и побежала к двери. Сработал материнский инстинкт: Наталья не смогла бросить её и уйти на кухню, протянула к ней руки. Овчарка вскочила, зарычала, раскрыв пасть и обнажив страшные клыки. И тут раздался резкий окрик:
- Фу, Тарзан! Свои! Ко мне! - не оборачиваясь, глядя только на пса, Лариса открыла дверь на балкон, второй рукой схватила его за загривок. На удивление, волкодав всей длиной туловища обтёрся о ноги хозяйки и медленно прошествовал на балкон, - сиди здесь! После ужина - идём гулять. Жди... - и закрыла дверь на щеколду.
...Георгий почти механически собрал дорожную сумку, простился с дочкой и женой, во дворе его ждала редакционная "Волга", сел на заднее сиденье, размышляя: "Надо бы самолётом вылететь девятого, ну, не пообщался с ребятами на празднике, но за газету был бы спокоен... Хотя партийной редактор едет, не перестраховывается. А у него и в последующие дни выходит газета. И ничего". Его, конечно, беспокоила ситуация со своим заместителем, тем более, завкадрами обкома комсомола - муж подруги Натальи по институту, с которыми они несколько раз встречались, праздновали дни рождения детей, отдыхали в пансионате на Новый год - сказал почти открытым текстом: "Бойся его, Жора. Он, если за полгода кого-то не съест, не выгонит с работы, места себе не находит". Кадровик, конечно, парень у себя на уме, но нельзя не прислушаться к его словам. Особенно запала фраза: "Ты вырвал у Ковтуна из пасти должность редактора".
"Проблем не должно быть: тассовки из Москвы приходят заблаговременно, - думал он, не глядя на дорогу, - кстати, всегда можно подстраховаться у Василия Николаевича, в порядке шефской помощи попросить у них экземпляр..." Вспомнил о стихах бывшего моряка Виталия Старухина, сказал сам себе: "Отличный поэт, его стихотворение просто легло на первую полосу, под юбилей. Да, у него случались запои, но это не ко мне, я не врач. Пришёл бы ещё раз в таком состоянии, я снова бы помог ему, направил на стационар. Мы и подружились-то с ним после его выписки. Да, фото Виталия... Ничего страшного: Пшеничный пошлёт фотокора, минутное дело, нет проблем".
Народу у купейного вагона собралось чуть не три десятка, многих редакторов газет Георгий уже знал в лицо, встречались на пленумах и партии, и комсомола. Высокий красавец, с яркой шевелюрой соломенного цвета и голубыми глазами, только что отметивший своё пятидесятилетие, Костя Бессмертнов, редактор газеты самого северного района, прокомментировал появление Георгия:
- Братцы, гляньте на молодость мира ("коммунизм - это молодость мира, и его возводить молодым")... Костюмчик-то от фирмы, в рубчик, и ботинки - из ателье индпошива. И где это вас так угораздило нарядиться, Жорж?
- А он теперь не с нами, он с попами, ха-ха-ха-хии, - залился тонким пронзительным смехом представитель коренной народности, которого Георгий даже не знал, как зовут, - когда состаришься, как мы, приходи ко мне замом, так и быть, устрою, по блату, до пенсии дам дотянуть, - и опять засмеялся, сузив до щёлочек маленькие, близко посаженные к носу глаза.
- Лолий, не хами, Жора - профессионал, я читал его статьи по Финляндии, толково сделаны, - солидно выступил Юрий Иванов, представитель богатого и самого известного в стране горнорудного района, - дай нам, бог, всем так писать...
- Так, товарищи, минуточку, - как-то неестественно громко вскрикнул Винокуров, - слушайте меня: размещаемся по четвёркам, в зависимости от ваших дружеских предпочтений... Но купе заполняем полностью, по четыре человека, с учётом того, что есть свободные места и будет подсажено несколько посторонних людей. Поэтому установка: вести себя прилично. Это приказ нашего дорогого шефа, секретаря обкома по идеологии товарища Свистунова.
Комментариев и реплик не последовало, тут с Винокуровым не поспоришь: знает, чем уесть человека и, тем более, заткнуть рот рядовому члену партии.
3.
Допили коньяк, Георгий от души поел традиционной железнодорожной соляночки и киевских котлет, вторую бутылку открывать не стали: решили поспать, утром, довольно рано, поезд прибывал на место. Быстро добравшись до купейного вагона, молодой редактор передал вещи Винокурову, забрал свою сумку, перебросился парой фраз с курящими в тамбуре коллегами, проклинавшими "лектора из общества "Знание", и вернувшись в СВ, увидел спящего Белова. "Вот здоровье, - подумал он с восхищением, - старая закалка. Надо и мне вернуться хотя бы к волейболу, в двух кварталах от редакции отгрохали чудо-дворец спорта с бассейном..."
Уснул Георгий быстро, по старой привычке "улетать" под ровный стук колёс о рельсы. Он служил в топогеодезических войсках, с марта по октябрь в составе специальных отрядов их перебрасывали, минимум, на три - четыре точки, расположенных друг от друга на сотни километров, добирались туда в оборудованных теплушках, не спеша, с долгими остановками на станциях и полустанках. Последний раз у него была Средняя Азия: жара убивала, вставали с рассветом, чтобы успеть до пекла сделать топографическую съёмку местности, затем раскрывали крылья палаток, голыми валялись на матрасах, набросанных на металлические солдатские койки, спали, читали, писали домой письма. Прежде, чем спустить ноги на песок, смотрели, нет ли скорпионов или змей. Перед заходом солнца успевали ещё пару часов поработать.
...Город на Неве встретил теплом и яркой зеленью листвы: все удивлялись, что впервые 9 мая - без дождя. Из СВ, не спеша, вышел партийный редактор, у вагона его дожидался коллега из местной газеты и водитель, тут же перехвативший из рук Василия Николаевича приличных размеров сумку и чехол для костюма. В сторонке стоял Георгий, дожидался, когда подойдут редакторы - коллеги из купейного вагона.
- Знакомься Миша, - сказал Белов, обращаясь к своему товарищу, - это Жора Бородин, наш коллега, тоже главный редактор областной газеты, только молодёжной. Назначен недавно, ему понадобится шефская помощь. А баул он сам донесёт... - заметил вскользь, увидев, как водитель дёрнулся в сторону Георгия.
- Жаль, не знал раньше, предупредил бы Генашу Селезнёва, шефа нашей молодёжки, - энергично пожал руку Георгия, добавил, - моя фамилия Деев, Михаил Семёныч... Ничего, всё решим на месте, - повернулся к подошедшим редакторам, громко сказал:
- Горячо и сердечно приветствуем вас, дорогие товарищи, в городе - герое, в колыбели революции! О неофициальной программе на праздничные дни вам в гостинице расскажет мой заместитель, Коля Стулов, он уже ждёт вас. Сейчас - прошу всех в автобус... А вас, Василий Николаевич и вас, Георгий, приглашаю в свою "Волгу", с вами хотели познакомиться в обкоме партии...
Белов поднял голову, посмотрел на Георгия, усмехнулся и пошёл с перрона на выход. Жора глянул на коллег, те начали переговариваться друг с другом, будто не замечая его. Винокуров скомандовал себе под ноги, но на полтона ниже, чем обычно:
- Не отставать! Специально дожидаться не будем...
В машине старые друзья расселись на заднем сиденье, Георгия посадили рядом с водителем. Они оба уже подходили к пенсионному возрасту, разговаривали громко:
- Спасибо, Миша, хорошо помог. Георгию нужна такая поддержка. Ты же знаешь, как у нас, у пи-са-те-лей, относятся к варягам, назначенцам из партийных органов. А Жора почти пять лет проработал у Аверина помощником в горкоме, ты помнишь, конечно, Пашу, я вас знакомил на рыбалке?
- Ещё бы, отличный мужик! Никогда не забуду, как он помогал мне вытащить сёмгу, буквально бревно...
- Так вот, завсектором, который не знает, что такое вёрстка газеты, и большинство редакторов - бойкот готовы объявить, по их меркам, салаге-назначенцу. А Жорка, чем виноват, что попал в горком? Столько лет, на самом деле, отдал газете... Но ты-то понимаешь: завидуют, что в двадцать семь - парень уже редактор областной...
- Ничего, Вася, всё утрясётся, напишет Георгий пару-тройку статей-очерков, всё и встанет на свои места. Дар писательский - он ведь или есть или его днём с огнём не сыщешь... В обком мы не поедем, конечно. Нам забронировали гостевой дом в дачном посёлке, там и будут проживать редакторы областных газет. Георгию я отдам свою койку, спать поеду домой... Завтра - святой день, день Победы! Надо хорошо и бодро выглядеть: тебе ещё не намекнули о пенсии, Вась?
- Пусть попробуют. Я любого из обкома в бараний рог согну, хотя они практически все моложе меня... Пусть попробуют.
- Если бы да кабы... Если бы это от нас зависело.
- Деев, ты мне не нравишься! В "дивизионке" на Карельском ты таким кислым не был.
- Да, лучшие годы вспоминаются именно в этом аду, лучшие годы...
Въехали в ворота на территорию, огороженную трёхметровым ядовито-зелёного цвета забором: здесь и там стояли будто специально разбросанные аккуратные финские домики с плоскими крышами. Дорога привела машину к строению с затонированными стеклянными стенами и вогнутой крышей, как на "Монреальском павильоне" на ВДНХ, только меньшего размера. Здесь и разместились высокие гости. Видимо, номера двух боевых друзей не случайно оказались рядом, и Георгий, волей случая, стал соседом Василия Николаевича.
4.
Расходились после ужина тихо, на удивление, трезвые: всем хотелось посмотреть завтра праздничный город, вечером их пригласили на торжественный концерт. Деев был верен слову, собрался быстро, простился с другом и его соседом, сказал:
- Моя машина дежурит по этому номеру, - положил на столик у дверей листок с номером телефона, - звоните в любое время, если вдруг понадобится, шофёров - двое, Саша и Костя... Утром заедете за мной, заберёте из дома.
- Будем коньяк пить? - спросил Белов у Бородина и сам ответил, - вижу, тебе не хочется. Правильно, Жора, нельзя оказываться в плену у этой заразы. Идём спать, хоть раз я выиграю у спирта неравный бой, ха-ха-хёох!
Стук в дверь номера раздался на рассвете, когда организм молодого человека спал крепким сном. Георгий еле очухался, открыл рот, когда в дверях увидел наполовину одетого Василия Николаевича. Тот сел на двухместный аккуратный диванчик, сказал:
- У тебя - беда, Жора... Нет, не дома, не бледней. Звонил мой зам, который ведёт наш номер, увидел в твоей газете, на первой полосе, пьяную в драбадан физиономию Виталика Старухина. Вот, сучий сын, алкаш, проклятый всеми, как эта мерзкая рожа попала в праздничный номер да ещё на первую полосу?! Ты перед засылкой в номер видел это фото? Ты подписывал газету в "свет"?
- Василий Николаевич, я всё подписал кроме первой полосы. В неё оставалось только загнать тассовку, Ковтун, мой зам, должен был завизировать выход в "свет"...
- В общем, я сказал своему заму: останови печать тиража, убери для разбирательства вышедшие экземпляры и с первым самолётом отправь к нам несколько газет. Вызывай, Жора, машину, поезжай в аэропорт, перехвати самолёт и привези эти газеты. После того, когда мы всё сами посмотрим, будем звонить секретарю обкома. Свистунов - большой мастер "журнализма", раздует до небес... В общем, вези мне улики.
Машина приехала, на удивление, быстро, шофёр, Костя, всё понял, обещал быть в аэропорту раньше посадки самолёта. Так и случилось: дорога - ни машин, ни светофоров, ни ГАИ, мчись хоть до посинения быстро. Шли не меньше ста километров, в новом здании аэропорта Георгий довольно быстро нашёл начальника смены, показал удостоверение и тот подвёл его к бригадиру, обслуживающему прилетающие рейсы.
- Щас, друг, не спеши, - если бы не фирменная фуражка ГА (гражданская авиация), можно подумать, что мужик - разнорабочий с рынка, так неряшлива и разношёрстна, вплоть до тёмно-синей вязаной кофты на плечах, была на нём одежда, - встретим Эстонию, а следом ваш рейс... Чё-то забыл што ли, раз-вол-новал-ся, - протянул он по слогам, - садись на телегу, кури, мы сюда же и вернёмся...
Георгий впервые вспомнил о сигаретах, подумал: "Курить-то его не тянет. А, может, и не стоит дымить? В армии начал, чтобы не выглядеть белой вороной... Во всяком случае, сейчас точно курить не буду, - а мысли снова и снова возвращались к газете, - что там случилось, почему выскочило никому неизвестное фото? Нет, Пшеничный, во-первых, не дурак, чтобы так подставиться, если он посылал к Старухину фотокора, то контролировал ситуацию. Во-вторых, он же понимает, в случае чего, вылетит из редакции следом за мной. Визировал первую полосу только Кофтун и он один имел право засылки фото. Значит, новое фото заслал он?" Георгий испугался своей догадки: "Мой заместитель сознательно пошёл на подлог? Не факт... Юридически газету подписал я, за всё, что в ней вышло, отвечаю тоже я. Значит, надо узнать одно: была ли дополнительная вёрстка первой полосы?"
- Вздремнул, што ли? - бригадир дотронулся до плеча Георгия, вывел его из оцепенения, - поехали, сели твои, слава богу, всё нормально...
Самоходная платформа с грузчиками поплыла к "ТУ-134", убранному на запасную стоянку. Оттуда он пойдёт назад: всего час с небольшим лёту - и снова берег Ледовитого океана. Георгий по трапу поднялся на борт, нашёл уже немолодую стюардессу, представился, показал удостоверение.
- Да, было дело: минуту, я принесу футляр, который мне передали...
Она прошла в служебный отсек салона и тут же вернулась, держа в руках, действительно, футляр, в котором студенты носят чертежи. Сказала, улыбаясь:
- Что-то важное забыли, если пришлось подниматься так рано? Рада была вам помочь. Журналисты, да и не только, часто пользуются нашим рейсом...
Георгий поблагодарил женщину, пошёл к выходу из салона, на трапе попытался открыть футляр. Сразу не получилось, внизу, на бетоне, он повторил попытку: крышка стремительно упала к ногам, он не успел её поймать. В цилиндре было скручено несколько газет, его пальцы дрожали, когда тащил вверх этот свёрток. И хотя из-за туч солнца не было видно, рассвело настолько, что можно было читать сочный типографский шрифт. На первой полосе, в левом нижнем углу, как и планировалось, сразу после тассовки, шло стихотворение Виталия Старухина, но фото автора под заголовком, как планировалось, отсутствовало. Оно было почему-то загнано в самый низ полосы, под вторую колонку. Георгий не мог смотреть на лицо абсолютно пьяного человека с безумными глазами, вроде и похожего на моряка-поэта.
"Как же так? Почему произошло такое? - и чем дольше он думал об этом, тем меньше что-либо понимал в случившемся с его газетой, с праздничной первой полосой, - такого не может быть по определению. Разве Кофтун и Пшеничный не понимают, что их тоже не минует чаша возмездия, которую всем придётся испить до дна..."
Он решил найти телефонный переговорный пункт, чтобы дозвониться до своего зама или ответсекретаря, но по пути разыскал на стоянке машину, спросил водителя, сколько времени у него в запасе, чтобы не подвести Деева и Белова. Костя тут же посмотрел на часы, сказал: около часа, не больше, дальше - цейтнот.
- Тогда едем обратно, - сказал он водителю, - получится вернуться так же быстро?
- Трудно сказать... Город уже проснулся, поехали и пошли люди по своим делам да и многие улицы в связи с праздником будут перекрыты с самого утра. Но мы попробуем по объездной дороге прорваться, краешком да сторонкой проехать, авось удастся.
5.
Белов не спал, ждал возвращения Георгия. Его лицо осунулось, посерело, желтоватые разводы покрыли скулы возле ушей.
- Ну, что, Жора, видел газету, что там случилось?
- Самое ужасное: в такой великий день под праздничными стихами стоит фото пьяного человека в треухе...
- Как в треухе?! Ничего не понимаю, ты же говорил, что его снимет ваш фотограф? Да и на улице-то уже не зима, какой треух? И что, видно, как автор пьян? - Белов не мог остановиться, спрашивал всё время, пока Георгий доставал газету из футляра.
Схватил номер, разложил его на столе, испачкав типографской краской пальцы рук и манжет на рубашке. С фото ярко-красного памятника защитникам Отечества взгляд перевёл в конец газетный полосы, наклонил лицо к небольшому портрету, расположенному в конце стиха, и застонал:
- Боженька, за что же ты нас так караешь, за что на наши головы такая чёрная несправедливая грязь, - и тут же добавил, - разве грязь бывает не чёрная и справедливая? Как думаешь, что там произошло? Тебя подставили, решили сковырнуть? Надо заметить, что ход верный: ты уезжал, подписав в "свет" весь номер. Твой зам ставил тассовку и должен только завизировать эту заметку, подчеркну: только завизировать. Всё остальное свёрстано, никаких изменений не происходило и никто вольностей не допускал. Значит, это ты поставил данное фото, ты его видел и утвердил!
Белов стал медленно ходить по комнате, молчал, думал. Чтобы как-то проявить себя, Георгий тихо сказал:
- Я хотел позвонить сейчас ответсеку Пшеничному: если фото в архиве вдруг не понравится, он для подстраховки должен был снять Старухина...
- Так, мысль хорошая... Но скажи мне: ты видел архивное фото? Ты лично его видел и давал добро засылать в номер?
- Не помню уже. Думаю, что не видел. Поэт у нас печатался несколько раз в году...
- Это твой прокол, Жора! - Белова буквально затрясло, - он тебе выйдет боком. Кто-то знал всю кухню работы с номером газеты, все её стадии, заготовил фото точно такого же размера, как и планируемое, и в последний момент подсунул его верстальщику. Всё просто! И ничего уже не докажешь: ты закопал себя собственными руками!
Георгий буквально рухнул на диван, расстегнул пуговицы на рубашке, снова вскочил, спросил:
- Я наберу Пшеничного, пока он не ушёл куда-то? Только принесу вторую записную книжку...
Василий Николаевич присел на тот же диван, на котором только что сидел Георгий, стул у стола буквально подвинул вернувшемуся в комнату соседу под зад. Набранный номер долго молчал, может Семён ещё спал, а, может, вообще ночевал в палатке на реке или на турбазе. Но вот в трубке щёлкнуло, раздался женский голос:
- Господи, что случилось, почему так рано звоните?
- Это Георгий, из редакции, здравствуйте... Семён дома? Извините за ранний звонок, я из Ленинграда звоню по срочному делу, - молчание длилось довольно долго. Потом в трубке раздался голос Пшеничного:
- Привет, Георгий. Что случилось? Слушаю тебя.
- Привет. Скажи, какую фотографию Старухина засылали в типографию и видел ли ты вёрстку номера?
- Да, это было... Так, Стас ездил к Виталику, снял его в костюме. Я видел: приличное фото, поэт выглядел даже элегантно... Засылал фото Кофтун, он же визировал полосу прямо в типографии. Перед этим поздравил всю дежурную бригаду и отпустил нас по домам. Вот так всё было... А что случилось-то, Георгий?
- А ты не видел фото поэта в треухе, пьяного?
- Да, помню, ржали всей редакцией, когда Стас показывал... Это было перед его госпитализацией, сразу после твоего назначения. Ты ещё на машине отвозил его в диспансер...
- И вы храните его в архиве?
- Да не то, чтобы храним, так, может, когда-то капустник сделаем, его пригласим, поржём все вместе...
- Сём, вышедший номер ты не видел?
- Нет ещё. Пойду гулять с собакой, куплю в киоске... А что всё же произошло?
- Тираж газеты был остановлен, - на руку Георгия легла рука Белова, - думаю, всё поправим, но задержка небольшая будет... Это всё, что я знаю и могу сказать. Отдыхай, с праздником твоё семейство. До встречи.
- Думаешь, зам поработал? - спросил Белов, - похоже, он... Перескажи мне разговор с ответсеком.
Георгий почти слово в слово передал их разговор с Семёном, добавил, что про треух он вспомнил: был такой эпизод, когда Виталий после месячного запоя еле добрался до редакции и его отвезли на стационарное лечение.
- Я знаком с ним, пару раз он бывал у меня дома, писал, для хохмы, стихи и эпиграммы на друзей. Как-то мы сумели наладить его жизнь в семье: у него двое детей и старенькая мама. А он, между прочим, закончил высшую мореходку, ходил на ледоколах в Арктике...
- Да знаю я Витьку, будешь мне рассказывать, - бросил в сердцах Василий Николаевич, - балабол и больной человек. Хорошо, что все это знают, мир наш тесен, поэтому хранят его, как могут... А стихи у него - хорошие, иногда даже замечательные получаются. Ну, что будем делать? Мой зам ждёт нашей команды...
- Звоню Кофтуну, отправлю его в типографию, под присмотром вашего зама он заменит фото и снова подпишет газету в "свет". Приказом по редакции со вчерашнего дня он исполняет обязанности редактора, а я нахожусь в недельной командировке. На худой конец, сегодня же, ближайшем рейсом полечу домой...
- Ты уже издал приказ?
- Подписал, передал в кадры обкома комсомола, и зам вчера приступил к исполнению обязанностей...
- Хорошо сделал, сейчас отдышимся и будем звонить Свистунову. Я начну разговор, ибо мой зам остановил тираж твоей газеты. Ты морально созревай и ничего лишнего: вот обоснование о командировке, вот приказ, вот исполняющий обязанности. Ты понял, Георгий? Соберись, это серьёзное дело, очень...
Белов пересел на стул, снял трубку с телефона и попросил дежурного по коммутатору соединить его с приёмной обкома.
6.
Распогодилось неожиданно, шторм, бушевавший несколько дней, начал затихать, над островом Поморским заклубился густой туман, только временами открывая скалистые обрывы и буро-зелёные проплешины, спадающие уступами с верхнего плато. Как эта земля откололась от материка и убежала в океан, остаётся загадкой, но там есть озёра с пресной водой на поверхности, а ниже её - с солёной и мёртвой водой. И живой мир представлен в них точно по этим границам обитания.
"Где я видел такие картины, такое синее небо и солнце, окрашенное пастельными красками? Особенно в утренние часы, когда на него можно смотреть без тёмных очков..." - думал Георгий Иванович Бородин, преподаватель заочной школы моряков (ЗШМ), стоя на капитанском мостике плавбазы, спрятавшейся от ураганного ветра за каменным исполином. Остров был обитаем: ночью по плато гуляли лучи прожекторов, пограничники световыми дорожками нередко помогали траулерам подходить на разгрузку к "матке". Остров рассекал ветер, плавбаза оставалась вне поля его действия, но сейнеры швартовались с большим трудом: перепады между корпусами судов достигали четырёх-пяти метров. Георгий вспомнил Белое море, где собирал материал для очерка о биологах, наблюдавших за тюленями, а заодно помог учёным отредактировать рукопись и передать её в издательство полярного института. В том, более спокойном и несколько закрытом от океанских штормов море, он видел эти белесые рассветы и нежаркое солнце, выплывающее будто из тумана.
Рыбаки были рады отдохнуть пару дней, ожидая своей очереди на разгрузку, а потом, пришвартовавшись к плавбазе, счастливчики могли посмотреть новый фильм или концерт в большом зале, забежать к старым друзьям и в каюту ЗШМ. Четыре преподавателя, в основном из мореходных училищ, проводили консультации круглосуточно (суда подходили в любое время дня и ночи), принимали зачёты и даже экзамены по отдельным предметам. Георгий вёл русский язык и литературу, с ним обычно работали математик-физик, химик и историк. Капитан-директор плавбазы Владимир Иванович Капонин отдал им представительскую каюту главка, в ней, с ванной, холлом и мини-залом для совещаний могли разместиться до пяти преподавателей. Только раскладушек надо подбросить пару штук, а так - две кровати, два разборных дивана, кресла и два холодильника с водой и бутербродами. Капонин любил учителей, частенько заходил к ним в гости. А если Владимиру Ивановичу быть до конца честным, любил он Георгия, как своего сына, погибшего в полярную ночь на ледоколе в Арктике и до сих пор пока ещё при невыясненных обстоятельствах...
Встретились они случайно год назад в буфете центральной гостиницы города: плавбаза Капонина встала на ремонт, он перегнал её в доки соседней области, вернулся, чтобы оформить отпуск и дождаться денег, которых набегало за год немалое количество. А Георгий в то время только что потерял работу в редакции, отправил жену с дочкой к родителям, питался в столовых и закусочных. На капитана-директора было страшно смотреть: в родной деревне, куда он заехал от тоски по сыну на недельку, пил каждый день, благо, и старые, и молодые селяне, почти все были готовы составить компанию знатному земляку. Вернулся домой еле живой, опухший, без рубля в кармане. Жена, не дождавшись его, не стала сдавать путёвки в дом отдыха, уехала на месяц, оставив мужу десять рублей на такси и записку с адресом местной здравницы, расположенной в трёхстах километрах южнее города.
Георгий доедал рубленный бифштекс, сделанный словно из каши, запивая его "Жигулёвским" пивом, благо, оказавшимся свежим, поэтому он планировал взять ещё бутылочку. За столик подсел высокий, широкоплечий моряк в тёмном кителе с золотыми пуговицами и широкими полосами на рукавах, с шикарным крабом на фуражке. Наклонил, якобы в приветствии, испитое, в красных подтёках на скулах и шее лицо, заговорил сильным, каким-то нутряным голосом:
- Позвольте представиться... Капитан-директор плавбазы (название вам ничего не скажет) Капонин, Владимиром Иванычем зовусь. Как можно обратиться к вам?
Георгий сразу узнал этого человека, ответил:
- Бородин, журналист, правда, безработный...
- Тогда я ваш типаж. А как вас по имени величать?
- Владимир Иваныч, не церемоньтесь, ей богу. Не идёт вам это: я и вас хорошо помню, и вашу плавбазу. Мы с Авериным и гостями из Москвы к вам приезжали года два назад. Ложками черпали красную икру, молдавский и югославский коньяк пили вёдрами... Что с вами стряслось, что-то случилось? Но сначала давайте-ка по соточке пропустим... Для сугрева души, ха-ха-хаа, - засмеялся Георгий, - и настройки наших отношений.
- Премного благодарен, молодой человек. Я подсел за ваш столик только потому, что вы невероятно похожи на моего тридцатилетнего сына, Андрея, не так давно погибшего в Арктике. Вот поэтому я и умираю от тоски, когда остаюсь без него, без моря, без людей, не могу остановиться... Судно, как на грех, поставили на ремонт, жена уехала в санаторий, я вернулся из деревни - ни денег, ни продуктов, ни запасов, а зарплату и отпускные получу только, дай бог, в конце недели. Да, вот такая история...
- Меня Георгий зовут, был редактором областной молодёжной газеты, если коротко: за утрату политической бдительности исключён из партии, естественно, освобождён от занимаемой должности...
- Господь, с вами, Георгий, что вы такое говорите? Ведь мы живём в стране развитого социализма, у нас свобода слова и как там ещё по конституции... Невероятное для меня что-то рассказываете.
Георгий извинился, подошёл к стойке буфета и через пару минуту поставил на столик бутылку коньяка и два готовых салата из крабов. Порезанные на кусочки жирный палтус, чёрный хлеб, а также две бутылки холодного "Жигулёвского" принесла посудомойка. Журналист помахал буфетчице рукой, сказал:
- Я всё помню, Света, - и, посмотрев на Капонина, впавшего в ступор, добавил уже для него, - Владимир Иванович, не смущайтесь: я понимаю, для вас безденежье - чума, одалживаться - смерть... Давайте-ка, я вас дотяну до отпускных, авось, и вы меня когда-нибудь выручите. Мир тесен, не зря говорят, а?
- Не ожидал, Георгий, не ожидал... Я же знаю, на меня сегодня страшно смотреть, одна кокарда на фуражке и осталась прилично выглядящей вещью. Премного благодарен, слов нет... Можно на ты, раз коньяк появился? И расскажи, как ты вдруг загремел под фанфары?
Выпили, не спеша, как джентльмены, закусили крабами, палтус оставили на финал, под пивко. Георгий не предполагал, что ему захочется рассказать этому малознакомому человеку о своей беде. Но какое-то обаяние исходило от капитана, которому, наверное, гордость и совестливость не позволяли упасть до конца, чтобы просить на выпивку. И семейная трагедия не смогла забить его, как несчастное существо, потерявшееся от обстоятельств, сломать и выкинуть на свалку человеческой жизни. Владимир Иванович умел слушать людей, чувствовать их страдания. "И не удивительно: на плавбазах работают сотни людей, день и ночь они находятся рядом друг с другом, - думал Георгий, - и к каждому, в случае чего, нужен подход, своё доброе или строгое слово". Реплики капитана: "Невероятно; здесь ты прав, а вот здесь - увы и ах, смалодушничал; я бы просто в морду дал...", - настраивали рассказчика на очищение, на освобождение от чёрных и гнетущих мыслей, на осознание того, что ещё можно исправить ситуацию, что не всё потеряно.
Григорий закончил рассказ фразой:
- В этой истории никто не ожидал такой концовки: парторганизация выразила мне недоверие, как редактору газеты. Никого не интересовало, что два дня коллектив обрабатывали работники райкома во главе с Винокуровым, сидели в редакции безвылазно...
А обком, не долго думая, подхватил это решение, как знамя: "На этом примере будет воспитан ещё ни один творческий коллектив области", - заверил всех Свистунов, старый, больной и уставший от жизни человек. Редактор партийной газеты Белов посоветовал Георгию перезимовать, переждать, не растворяясь и не исчезая в никуда. "Я говорил тебе: зам твой - подонок, но он недоказуем ни в подлости, ни в свершении должностного преступления, - сказал Василий Николаевич, - он лишь зам, а за всё отвечает только редактор. Таковы правила в руководстве газетой... Но главное - восстановление в партии, дело тяжёлое, но осуществимое. Да и Свистунов - не вечен, вот-вот сойдёт со сцены, на Кубани уже выстроил собственный коттедж..."
- Охать да вздыхать, жалеть себя - последнее дело, дорогой мой товарищ, - сказал Владимир Иванович, - как у тебя с работой?
- Пока никак. Вот получил компенсацию за отпуск и два оклада, собираюсь забрать семью и махнуть на юг...
- А ты знаешь, что тебя с формулировкой в личном деле за "недоверие" не возьмёт на работу ни одна газета?
- Да, это так. Я хочу поехать на биологическую станцию, на Белое море, там можно и хорошо заработать, и написать книгу...
- Значит, ты сдался... Жаль. А Белов-то правильно сказал: надо ждать и бороться, доказывать свою правоту. Давай-ка, я поговорю с директором ЗШМ, он мой старый товарищ, сто лет уже в этой школе работает, возьмёт тебя без всяких условий. Уходишь в море, принимаешь зачёты у моряков, возвращаешься, отдыхаешь и снова - в море. Как правило, они работают бригадами, располагаются на плавбазах и БМРТ (большой морозильный траулер) да и деньги, как у моряков, очень приличные, думаю, намного больше получают, чем редактор газеты.
7.
- "Посыльный" пришёл из главка, с почтой, подарками, - открыв дверь на капитанский мостик, сказал Капонин.
- Швартоваться будет? - спросил преподаватель истории Сева Богданцев, высокий худющий шатен с острыми плечами и длинными, почти заострёнными ушами, - уж больно мал он, - Сева подошёл к боковым окнам, чтобы лучше разглядеть маленькое судёнышко.
- Не потянет, - сказал Владимир Иванович, - волнение пока не для этой скорлупки. Сеткой перебросили все посылки, не проблема... Вот Жора, газеты прислали, посмотри, кто где, кто с кем. Что это за дама подписывается редактором твоей газеты?
- Это ставленница из Москвы, она умеет мозги вправлять, всю редакцию разогнала...
- Так вот она и прислала тебе пакет, большой, под роспись (капитан "Посыльного" расписался за тебя), с эмблемой и печатью. Держи, дай тебе бог, чтоб были хорошие новости.
Георгий свернул пакет трубочкой, не показывая волнения, пошёл к себе в каюту. На диване сидели химик и математик, играли в шахматы, на вошедшего не обратили внимания. Георгий присел на кровать, аккуратно вскрыл конверт, увидел до боли знакомый бланк родной редакции. Он обратил внимание на исходящий номер и дату, подумал: "Видимо, официальное, раз с датами и на бланке".
Георгий пробежал текст, тупо смотрел на лист бумаги, наконец, тряхнул головой и начал читать снова. Новый редактор сообщал, что обком партии пересмотрел дело Бородина Г.И., решение райкома об исключении его из рядов КПСС - отменено.
Кончалось письмо так: "Дорогой Жора, я постаралась всё сделать без твоего личного участия, чтобы лишний раз не травмировать тебя. Большое спасибо Белову Василию Николаевичу, который неоценимо помог с прояснением всех обстоятельств твоей "персоналки". Он посоветовал тебе вернуться в газету. В какую, выбирай сам: можно к нам или к нему, в партийную, вакансии есть.
Желаю только добра,
Маша Чердакова".