…А дело его ко мне состояло в том, что всего за пять рублей он предлагал в полную и безраздельную собственность партитуру Труб Страшного Суда.
А. Стругацкий, Б. Стругацкий «Хромая судба»
Я не могу представить себе более прекрасного места. А ведь у меня довольно развитое воображение. Может быть, потому что это – мой дом? Кто сказал, что у ангелов не может быть привязанности к дому?
Эдем так велик и прекрасен. Здесь нет ни ссор, ни конфликтов – только доверие, понимание и любовь. Ангелов много – не найти двух одинаковых. Но нет у нас разногласий: каждый занят своим делом. Мы действуем уверенно, слаженно, и ни один из нас не может помешать другому.
У меня несколько странное для этого мира занятие: я, выражаясь человеческим языком, композитор. Создавая меня, Всевышний вложил искру творчества, так что гармоничное сочетание звуков стало моей сутью. Ангельский полет отдается во мне радостным рондо, ветер приносит сонаты, а голос Создателя… Впрочем, музыка тут бессильна. Музыка и любовь к Нему – вот моя основа.
Я никогда не покидаю пределов рая. Бескрайнее, наполненное жемчужным светом пространство, легкие вуали облаков, быстрые взмахи крыльев моих собратьев… Мир, где звучит полная гармонии мелодия, в которую я вложил всю мою любовь. Музыка, сотканная из света и облаков.
Обычно она возникает практически сама собой, но сегодня все иначе. Сегодня я задумчив: задача моя не из легких. Создатель поручил мне написать партитуру для труб ангелов Апокалипсиса. Этот день наступит уже очень скоро.
Под ногами у меня ровная прозрачная площадка, легкий ветер принес аромат цветов – тонкая и нежная мелодия. Это мое любимое место, здесь у меня замечательно сочиняется. И я думаю. О людях. О тех, которые так давно были изгнаны из этого мира и скоро должны вернуться.
Сейчас их здесь очень немного – время от времени представители рода человеческого присоединяются к нам – и они так же светлы, ясны и мудры, как мои собратья. Но на земле! Там другие, совсем другие.
Я слышал о них. Те люди далеко не всегда чтут Создателя. Иногда – творят невообразимое. Бывают способны на любую жестокость. В большинстве своем – грубы и завистливы, клянутся самым своим сокровенным и тут же нарушают клятвы. Они давят друг в друге лучшие устремления, смеются над святостью и творят кумиров из собственных пороков. Тонут в похоти, продают души Сатане за наслаждения тела и бросают своих братьев погибать в голоде и холоде...
Я боюсь их. Моего слуха будто бы коснулось далекое, но нарастающее хаотическое нагромождение звуков, резкий хохот, рев и крики…
Я вздрогнул, но наваждение уже исчезло: совсем рядом раздался свист рассекаемого воздуха. Подле меня опустился мой друг Амриэль: белоснежные крылья полусложены, ноги в любой момент готовы оторваться от площадки, боевое облачение сверкает. Как же приятно его видеть! Однажды я сочинил гимн-марш для его взвода. В нем было счастье братства, и всепобеждающий свет, и радость праведной битвы. На следующий день он прилетел ко мне – знакомиться. Так мы и подружились. Он очень музыкален, Амриэль, хоть и не признает этого.
- Сочиняешь? – спрашивает он, улыбаясь, и от этой улыбки становится будто бы еще светлее.
- Судный день, – со значением отвечаю я.
- День, когда мы увидим новых братьев! Ты пишешь для них приветственный гимн? – как всегда, он полон радостного оптимизма. Я объясняю ему свою задачу и заодно, неожиданно даже для себя, делюсь сокровенными страхами. Мой друг, впрочем, счел их вздором. Он не думает о тех, кто внизу: перед глазами его лишь те, чья суть – действительно свет.
- А как же святые? А апостолы? А Мария, которая на земле была Его матерью? Она сияет ярче прочих, и разве не ласков этот свет? – его вопросы вполне резонны.
- Да, это верно. И там, внизу, наиболее гармоничные композиции связаны с ее именем. Но, сказать ли? Я думаю, что все названные тобой – исключения.
- Не скор ли ты на суд, брат? – смеется. Короткие кудри вспыхивают золотом.
- Может быть, – отвечаю. – Но вспомни: на заре времен лучезарный сонм ангелов породил зло. Но разве всех оно поразило? Разве не остались большинство из нас преданными Создателю? Там, – показываю вниз, – царство, где властвует Люцифер. Люди сами поддались ему. Они ослушались Отца и были изгнаны. Есть и среди них исключения – те, кого мы видим здесь. Разве не может быть так, что в остальных зло проникло так глубоко, что его уже не истребить?
Он хлопает меня по плечу и смеется. Затем взмывает ввысь на своих прекрасных крыльях – и светлый меч его радужно взблескивает. Вот он, небесный воин, – сражается с легионами Ада, а беспечен, как в первый день Творения. Для него все просто: свет это свет, тьма – тьма, а люди – наши заблудшие братья. То, что тьма и свет в них слишком неразрывно слиты, ему не кажется проблемой. Почему же я так не могу?
Думаю о своих собратьях. Они радостны, деловиты, стремительны. И ведь есть же те, кому назначено быть хранителями человеческих душ… Вдруг я понял, что редко вижу их. Почему? Может, они не хотят показываться?..
Лично я считаю, что служба хранителей – самая тяжелая. Как бы сказать точнее? Грязная, да. День и ночь наблюдать, как подопечный преступает непреложные законы, пытаться удержать, терпеть поражение за поражением, смотреть на мерзости, которые творит тот, кого пытаешься защитить… Не могу себе представить.
Боюсь об этом думать, и все же мысль закрадывается. Лица хранителей… Не печальные, нет. Сдержанные. Мне почему-то кажется, что они потеряли способность радоваться. Они прикоснулись к тому, после чего радость умирает.
Я тоже однажды прикоснулся. Создатель велел мне тогда написать всего несколько нот – но так, чтобы трубы, издавшие этот звук, могли сокрушить каменную стену. Я сделал это во славу Его и вложил в ноты мощь, и жестокость, и гнев. Мне пришлось брать их у людей. Было тяжело. Так тяжело, что я едва ли могу передать это словами: не силен в них.
Трубы сделали свое дело: стены пали. И после этого люди истребили всех! Всех своих собратьев, которые укрывались внутри. И младенцев – новорожденные невинные души! – не пожалели. И были уверены, что делают это во славу Божью. И Он их простил.
Создатель милосерден. Он называет Себя их Отцом. Он мудр, велик и справедлив и примет к Себе только достойных. Но ведь природа людей двойственна, с самого своего начала – двойственна! Когда они войдут сюда, этот жемчужный мир больше не будет прежним.
Моя мелодия звучит нежно и тихо, будто обнимая. Негромкий щебет птиц вплетается в нее. Неподалеку, на другой воздушной площадке, парящей в золотистом сиянии, высится Древо Познания – величественное, мощное и древнее, как само Творение. Как мир, полный света и любви, который видел зло настолько давно, что уже и не помнит его.
Но я-то ведь слышу их. Очень редко и очень немногих. Лишь тех, кому Создатель тоже подарил способность творить музыку. Я слышу: они способны понять, что такое гармония. Страдают от тьмы, в которую сами себя погрузили, а иногда наслаждаются ею. Это тоже звучит в их мелодиях. Порой в них врываются ноты хаоса – резкие, кошмарные. Иногда они побеждают все остальное – но людям и это нравится. Как они выдерживают такой контраст? Он делает их еще более непонятными. Гармония и уродство, красота и жестокость. Нет, я не могу их понять. Пожалеть – может быть. Может быть. Я не уверен.
Поговаривают, что конец их миру придет очень скоро даже по людским меркам. Что они снова сделают самую отвратительную и противоестественную вещь: начнут войну. И на этот раз она окажется такой разрушительной, что на земле больше никого не останется. Миллиарды людей обрекут телесные оболочки друг друга на мученическую смерть, а о душе они не особенно задумываются.
Скоро настанет последний миг существования земного мира. Многие из них догадываются об этом, но ни шагу не делают по тому пути, который ведет к вечной жизни. Они боятся – мимоходом! – и грешат. И я боюсь. Того, что однажды они окажутся здесь.
Бабочка с огромными лазоревыми крыльями на секунду села отдохнуть на мое плечо и полетела дальше. Я проводил глазами ее полет: в нем звучала легкая, задорная мелодия. Пора приниматься за дело.
Да будет так, как предначертано. Мои братья вострубят, и мир земной падет, как пал Иерихон. Мне вновь придется прикоснуться к их миру, но я напишу эту музыку. Для нее нужны ужас, и страдание, и величие, и радость, и отчаяние. Это будет самое сложное мое творение. Я уже слышу отдельные его ноты, и они приводят меня в трепет.
Скоро они будут здесь.